Читаем без скачивания Долина Виш-Тон-Виш - Джеймс Купер

— Когда это наррагансет медлил с прыжком после того, как Дан клич, или не хотел оставаться на месте, когда седоголовые мужчины говорят: «так лучше»? Мне нравится твой совет — он полон мудрости. Но ведь индеец всего лишь человек! Может ли он сражаться с Богом йенгизов? Он слишком слаб. Индеец всего лишь человек, пусть и краснокожий!

— Я смотрю сквозь облака, на деревья, на вигвамы, — сказал второй, делая вид, что с любопытством разглядывает названные вещи, — но не могу увидеть белого Маниту. Бледнолицые говорили с ним, когда мы издали клич войны в их полях, и, однако, он не услышал их. Брось! Мой сын поражал их воинов сильной рукой. Разве он забыл посчитать, сколько мертвецов лежат среди деревьев со сладко пахнущими цветами?

— Метаком, — возразил тот, кого назвали сахемом наррагансетов, осторожно подходя ближе к своему другу и говоря тише, словно опасаясь невидимого слушателя, — хотя ты вложил ненависть в сердца краснокожих, но можешь ли ты сделать их более хитроумными, чем духи? Ненависть очень сильна, но у хитрости рука длиннее. Смотри, — добавил он, подняв пальцы обеих рук перед глазами своего внимательного спутника, — десять раз снег падал и таял с тех пор, как вигвам бледнолицых стоял на этом холме. Конанчет был тогда подростком. Его рука не поражала никого, кроме оленя. Его сердце было полно желаний. Днем он думал о скальпах пикодов, а ночью слышал предсмертные слова Миантонимо. Хотя и сраженный трусливыми пикодами и лживыми йенгизами, его отец пришел ночью в свой вигвам, чтобы поговорить с сыном. «Вырастет ли дитя столь многих великих сахемов большим? — спросил он. — Станет ли его рука сильной, его ноги легкими, его глаз зорким, его сердце мужественным? Будет ли Конанчет похож на своих предков? Когда юный сахем наррагансетов станет мужчиной? » Зачем я должен рассказывать моему брату об этих беседах? Метаком часто видел длинную череду вождей вампаноа в своих снах. Храбрые сахемы иногда входят в сердце его сына!

Отвечая, великодушный, хотя и лукавый Филип тяжело опустил ладонь на свою обнаженную грудь:

— Они всегда здесь. В душе Метакома нет ничего, кроме духа его отцов!

— Устав от молчания, убитый Миантонимо начинал говорить громко, — продолжал Конанчет, выдержав обычную вежливую паузу после высокопарных слов своего спутника. — Он велел своему сыну встать и пойти на йенгизов, чтобы вернуться со скальпами и повесить их в своем вигваме, ибо глазам мертвого вождя не нравится видеть это место голым. Голос Конанчета был тогда слишком слабым для костра Совета; он ничего не сказал… Он пошел один. Злой дух предал его в руки бледнолицых. Он был пленником много лун. Они посадили его в клетку, как укрощенного кугуара! Это было здесь. Известие о его злополучной судьбе дошло из уст молодых йенгизов до охотников, а от охотников оно дошло до ушей наррагансетов. Мой народ потерял своего сахема и пошел искать его. Метаком, мальчик почувствовал силу Бога йенгизов! Его душа стала слабеть; он меньше думал о мести; дух его отца больше не приходил по ночам. Было много разговоров с незнакомым Богом, и слова его врагов были добрыми. Он охотился с ними. Когда он встретил след своих воинов в лесах, его душа встревожилась, ибо он знал их цель. Все же он увидел дух своего отца и стал ждать.

Боевой клич был хорошо слышен в ту ночь. Многие погибли, и наррагансеты сняли скальпы. Ты видишь этот каменный вигвам, по которому прошелся огонь. Тогда там наверху было хитроумное место, и в нем бледнолицые сражались за свою жизнь. Но огонь бушевал, и для них не было никакой надежды. Душа Конанчета была тронута этим зрелищем, ибо те, кто внутри, показали себя людьми чести. Хотя их кожа была такой белой, они не убивали его отца. Но пламя нельзя было уговорить, и это место стало как угли покинутого костра Совета. Все внутри превратились в пепел. Если дух Миантонимо возрадовался, то это хорошо, но на душе у его сына было очень тяжело. Им овладела слабость, и он больше не думал хвастать своими подвигами на тропе войны.

— Тот огонь выжег кровавое пятно с земли сахема?

— Он сделал это. С того времени я не видел следов крови моего отца. Седоголовый и дети были в том пожаре, а когда бревна обрушились, не осталось ничего, кроме углей. И все-таки те, кто находились в пылающем вигваме, предпочли остаться!

Внимательно слушавший Метаком вздрогнул и бросил быстрый взгляд на развалины.

— Разве мой сын видит духов в воздухе? — спросил он поспешно.

— Нет, они живы. Они готовы на муки. Тот, с белой головой, много говорил со своим Богом. Старший вождь, который сильной рукой поражал наших юношей, тоже был пленником в этом вигваме. Тот, кто говорил, и та, что казалась бледнее Даже, чем ее племя, умерли той ночью, и тем не менее теперь они здесь! Даже храбрый юноша, которого так трудно было победить, похож на мальчика из пламени! Иенгизы имеют дело с неведомыми богами. Они слишком хитры для индейца!

Филип слушал этот странный рассказ, как способен слушать человек, выросший на легендах, полных предрассудков. И все же он был склонен к недоверию, порожденному яростным и неодолимым желанием уничтожить ненавистное племя. Он одерживал верх в Советах своего народа над многими сходными знамениями сверхъестественных сил, выступавших в пользу его врагов, но никогда прежде столь впечатляющие факты не представали перед ним так непосредственно и из такого высокого источника. Даже горделивая решимость и дальновидная мудрость этого проницательного вождя пошатнулись от этого свидетельства, и был всего один момент, когда мысль о том, чтобы покинуть союз, показавшийся безнадежным, овладела его умом. Но верность самому себе и своему делу, последующее размышление и более твердое намерение вернули ему решимость, хотя и не смогли рассеять смущавшие его сомнения.

— Чего же хочет Конанчет? — спросил он. — Дважды его воины вторгались в эту долину, и дважды томагавки его юношей были краснее, чем голова дятла. Огонь был нехороший огонь, зато томагавк убьет вернее. Если бы голос моего брата не сказал своим юношам: «Не трогайте скальпы пленников», он не мог бы сейчас говорить: «И все-таки они сейчас стоят здесь! »

— Моя душа смущена, друг моего отца. Пусть их искусно выспросят, чтобы узнать правду.

Метаком на мгновенье задумался. Потом, дружески улыбнувшись своему молодому и сильно взволнованному соратнику, сделал знак приблизиться юноше, бродившему по полям. Этот молодой воин был послан гонцом с приказом привести пленников на холм, после чего оба вождя принялись в молчании расхаживать взад-вперед, размышляя каждый над тем, что произошло, с настроением, отвечавшим особенностям характера каждого из них и более глубоким чувствам.