Читаем без скачивания Сибирская жуть-4. Не будите спящую тайгу - Андрей Буровский

Ну что ж… Нового ведь нет ничего. Значит, именно так копали этот холм на берегу… Интересно, зачем копали, что извлекали наверх. Интересно знать, в какие годы. А узнать во всем этом что-то принципиально новое… Все знают, что на костях Сибирь стоит. Все знают, что на костях бесчисленных зеков стоят Норильск и Игарка. Все знают. И в России знают, и не только. В том числе иностранные гости, скупающие русский лес и никель.

Мысли у Антона прыгали, метались и были очень, очень разные. От того, что интересно было бы узнать, а где были старшие люди их «фирмы» — Красножопов, папа Крагова, которым он прожужжал все уши? Где они были в годы, когда образовывались по всей Сибири завалы из человеческих костей? Была мысль, что неплохо бы пригласить священника, захоронить всех этих по-людски. Была о том, что, наверное, о месте смерти многих, вытаявших здесь костьми, не знает никто и нигде. Вспомнилась соседская бабулька: «Я им говорю, не надо мне вашей справки, для меня Иван как был, так и остался реабилитированный. Вы мне скажите, в какую сторону кланяться, мужа покойного поминать. А они мне: не можем, говорят, сказать, архивы, мол, все уничтожены».

А была мысль, и очень простая, что пора бы пойти снова посмотреть, нет ли на озере людей. И если нет, то пора выбрать, в какую сторону идти.

И тут он снова услышал звуки приближающегося вертолета.

ГЛАВА 20

На востоке и на западе от озера

31 мая — 1 июня 1998 года

Тоекуда изо всех сил старался стоически переносить дикость эбису, в том числе их неспособность помнить о данных обязательствах и хоть немножечко учитывать ход времени.

Только поздним вечером тридцатого наконец-то прилетели вертолеты. Тоекуде дали до полусотни объяснений, почему появились так поздно и почему никак нельзя было иначе. Все объяснения были совершенно неубедительны и дико противоречили друг другу. Тоекуда махнул рукой. Труднее было принять попытки обманывать его, пользуясь тем, что он иностранец и может не знать местных условий. Ловя усмешечку превосходства и зная, что эбису нагло врет, Тоекуда не мог не задумываться: неужели это потому, что он японец?! Может быть, будь он американцем или немцем, с ним вели бы себя приличнее?! Или жители этой страны окончательно стали подобны белым медведям, прикормленным на свалках и помойках?!

Тоекуда помнил трогательные, веселые на первый взгляд, по существу — жуткие фотографии: цари Арктики, громадные хищные звери весом в полтонны, превращались в приблудных попрошаек, разучаются охотиться, становятся зависимы от того, сколько бифштексов не доедят туристы.

Умея управлять своей психикой, японец специально вспоминал умное, аскетичное лицо Савела Печенюшкина, приятное лицо его жены, долгие разговоры с Михалычем и Игорем Андроновым в роще ученого городка. Нет-нет! Эта страна пережила тяжкую болезнь, и многих еще лихорадит. Тем более, что Тоекуда помнил, с кем он имеет дело и кто послал сюда всех этих людей. И даже среди этих дефективных, не вполне нормальных созданий (что вменяемый человек в уголовники не пойдет, Тоекуда был совершенно уверен) попадались сравнительно полноценные экземпляры. С Толиком, Серегой, Валькой Тоекуда быстро сблизился и, начиная дальние маршруты, полагался на них почти как на Мишу с Васей.

Он заранее разделил на секторы все окрестности озера. Задание у каждой группы — обследовать сектор, постоянно выходя на связь. Первое сообщение о людях поступило к утру тридцать первого, и оттуда, где результатов Тоекуда почти не ожидал, — с юго-восточного берега озера, и из группы, которую вел Миша. Там с вертолета видели одиноко бредущего человека, и этот человек выбежал на самый берег и махал вертолету рукой.

Проглотив почти кипящего чаю, на ходу перехватив черствого хлеба, Тоекуда вылетел туда, велев Мише брать соседний сектор.

Вот, значит, здесь был человек… А вот и он! Бегает, прыгает, махает курткой, а вот и костер, на нем что-то… Оружия у него нет, видно, что рад, но пусть уж его держат на прицеле. Так, на всякий случай, так вернее.

Сразу бежит к севшему вертолету. Вид не очень здоровый, усталый. Но видно, что тренированный и сильный человек.

И первое, едва выключили двигатели и открыли люк:

— Там товарищ, совсем больной, несколько километров…

Миша беседует сам, Тоекуда только пытается понять. И перед началом разговора тихо мотает головой: этого человека он не нанимал и кто такой, совсем не знает. Миша понимающе кивнул, перед тем, как приступить к общению:

— Хоть бы поздоровался, братан! Ты из экспедиции? А где все остальные?

Не понимает, и заводит снова:

— Здравствуйте… Там товарищ, совсем больной, надо к врачу…

— Ты из отряда? Чижикова знаешь?

— Мы с товарищем тут заблудились… Снег выпал, он заболел, я пошел…

— А что вы делали-то здесь с товарищем?!

И глупая улыбка освещает небритую физиономию:

— Ну чо? Отдыхали мы тут…

И тут Антон изобразил лицом нечто, одновременно делая лукавые глаза и весело ухмыляясь с эдаким алкашеским «Хе-хе…».

— Неужто этим делом в поселке нельзя заниматься?!

— Мужики знакомые на вертолете забросили, а назад не прилетели больше.

— Что же они так?!

— А хер их знает…

Даже Миша отметил умные, цепкие глазки, контрастирующие с обликом залитого водярой побродяжки. Мужики с такими глазами и с такой мускулатурой не слоняются без дела, влетая в идиотские истории, не заболевают посреди тундры, не учиняют алкашеских эпопей на болотных кочках, не носят с собой карабины, а если носят, то не так ухватисто. Тем более, отметил Тоекуда, и каждый подумал, хоть и на разных языках: «Ох, что-то здесь нечисто!»

— Ну, садись, полетели к товарищу!

Но Тоекуда замахал рукой:

— Миша, спроси, далеко ли до товарища?

— Что случилось?

— Да эти строения… Я хотел бы осмотреть.

— Давайте на обратном пути?

— Так до товарища-то сколько?!

— Говорит, километров пятнадцать.

— Тогда — на обратном пути.

…Вася не заметил, как и куда ушел Антон. Страдания тела смешивались у него с необходимостью договорить. Наташа звала его, она вдруг начинала им интересоваться. Почему-то он вдруг перестал быть для нее дурной горой мяса без мозгов, и они шли через рощу к ученому городку, и говорили, говорили, говорили… Иногда Василий вдруг словно уплывал куда-то, растворялась в ничто эта роща, уходило вдаль недоуменное лицо Наташи, и тогда он опять оказывался здесь, лежащим в спальнике в тундре. А иногда он уходил в полное черное ничто, где не было ничего: ни Наташи, ни мешка, ни тундры. В эти минуты он лежал, закинув почерневшее лицо с заострившимся носом, с опухшими бесформенными губами, и больше всего походил на собственный труп. Но всякий раз он возвращался — или туда, или сюда.