Читаем без скачивания Мастер Баллантрэ - Роберт Стивенсон

— Вы задаете мне оригинальные работы, милорд; прежде вы заставляли меня делать то, что было необходимо, а теперь вы заставляете меня из песка веревки вить.

Он взглянул на меня веселым взглядом, затем отвернулся и стал шевелить губами, но ничего мне не ответил.

— Ну, хорошо, хорошо, милорд, — продолжал я, — я исполню ваше желание с величайшим удовольствием и четвертый раз перепишу эту бумагу, но завтра будьте уж так добры выдумать другую работу для меня: мне она уж по горло надоела.

— Вы сами не знаете, что вы болтаете, — сказал милорд, надевая шляпу и поворачиваясь ко мне спиной. — Я удивляюсь, вы меня любите, вы мой друг, а между тем вы раздражаете меня вашими глупыми выходками. Да, я даже удивляюсь, как вам не стыдно раздражать меня, когда вам известно, что я несчастный человек, который в продолжение всей своей жизни терпит лишь одни неудачи. И все раздражают меня, все причиняют мне лишь одни неприятности. Против меня устроили заговор, положительно заговор. Да, весь свет, весь свет ополчился против меня! — закричал он.

— Если бы я был на вашем месте, то я не болтал бы такого вздора, — сказал я, — а облил бы себе лучше голову холодной водой. Вы говорите пустяки, потому что в прошедшую ночь вы выпили больше, чем следовало.

— Вот что вы выдумали! — ответил он таким тоном, как будто он чрезвычайно интересуется тем, что я ему сказал. — Вы навели меня на хорошую мысль. До сих пор я никогда еще не пробовал напиться. Надо попробовать это сделать.

— А я скажу вам, милорд, что от души желал бы, чтобы вернулись снова те дни, когда вы этого не пробовали, — сказал я, — и скажу вам откровенно, что если вы будете продолжать пить так много, как вы пьете, то вы окончательно расстроите ваше здоровье.

— По моему мнению, я вовсе не имею вид человека, злоупотребляющего спиртными напитками, — сказал он. — Но если вы, Маккеллар, находите, что я слишком много пью, то я буду еще осторожнее.

— Да, я бы попросил вас об этом, — сказал я. — Не забудьте, что вы отец мистера Александра, старайтесь вести такой образ жизни, чтобы сын ваш не имел случая упрекнуть вас в чем-нибудь дурном.

— Однако, Маккеллар, какой у вас злой язык, — ответил милорд. — И такого злого человека я столько лет терпел около себя. А знаете что: если вы ничего более умного не придумали, то мне лучше удалиться. Ведь вы, наверно, ничего более умного и впредь не придумаете? — спросил он шутливым, детски-наивным тоном, который он иногда употреблял.

— Нет, милорд, я ничего более умного не знаю, — ответил я довольно сухо.

— В таком случае я уйду? — спросил он снова, поглядывая на меня и играя шляпой, которую он снял. — Вы не дадите никаких поручений? Нет? Я отправлюсь теперь к сэру Вильяму Джонсону, но я буду теперь осторожен и уж ни за что не напьюсь. — Он с минуту помолчал, а затем, улыбаясь, сказал: — А знаете что, Маккеллар, я теперь часто вспоминаю об одной местности… в Шотландии… где я родился… там посреди густого леса протекает ручеек… я на берегу этого ручейка часто сиживал и удил там рыбу, и когда мне удавалось поймать много рыб, бывал счастлив, о, как счастлив! Не знаю, Маккеллар, почему я теперь никогда не бываю счастлив?

— Милорд, — ответил я, — если бы вы меньше пили, то вы, наверно, чувствовали бы себя счастливее. Вино плохой утешитель, могу вас уверить.

— Совершенно справедливо, совершенно справедливо, — сказал он. — Ну-с, а теперь, я думаю, мне пора идти?

— До свиданья, милорд, — сказал я.

— До свиданья, до свиданья, — сказал он, уходя из комнаты.

Я нарочно передал эту сцену между мной и милордом, чтобы ты, мой благосклонный читатель, мог понять, в каком состоянии милорд находился по утрам; позднее я опишу тебе сцену, происшедшую поздно вечером или, вернее, ночью, и ты тогда получишь понятие о том, в каком состоянии он находился по вечерам. Человек этот, как ты убедишься, был близок к нравственному падению, и я, глядя на него, положительно в душе страдал. Я отлично знал, что никто не уважал его теперь, и что его и приглашали, и принимали только благодаря тому, что он был лорд, и что он был знатного рода. Когда я вспоминал о том, как он раньше осуждал тех, которые вели себя таким образом, как он вел себя теперь, то меня даже зло брало, что он унизился до такой степени.

В своих кутежах милорд был в высшей степени неумерен, и когда он возвращался после них домой, производил отвратительное впечатление. Я тотчас опишу одну сцену, происшедшую после кутежа и врезавшуюся мне глубоко в памяти. Даже когда я в настоящее время вспоминаю о ней, я глубоко страдаю, до такой степени сильно она на меня подействовала.

Я был уже в постели, но не спал еще, когда я услышал, как милорд поднимается по лестнице, ежеминутно спотыкаясь и напевая какую-то песню. У моего патрона не было никаких музыкальных способностей, все таланты лордов Деррисдиров унаследовал исключительно мастер Баллантрэ, так что если я говорю, что он напевал песню, то это не значит, что он действительно пел, а значит, что он только мурлыкал. Он скорее лепетал, чем выговаривал слова, а лепет взрослого человека производил на меня крайне неприятное впечатление.

Он осторожно, чтобы не наделать шума, отворил дверь, вошел в комнату, закрыл рукой свечу, чтобы свет ее не упал на меня, так как думал, что я сплю, затем поставил свечу на стол и снял шляпу.

Свет свечи падал прямо на него, так что я отлично мог разглядеть его физиономию. У него был лихорадочный вид, глаза его так и блестели, а жилы на висках сильно налились кровью в то время как он стоял, смотрел на свечу и улыбался. Затем вдруг он поднял руку, щелкнул пальцами и начал раздеваться. В то время как он раздевался, он, очевидно, совершенно забыл о моем присутствии в комнате, потому что он вдруг начал снова петь, и теперь я мог ясно разобрать слова, которые он произносил. Он пел известную старинную песню, носившую название «Два ворона», в которой без конца повторялись следующие строки:

И кости его по стране степнойРазвеял далеко ветер зимой.

Я уже сказал выше, что у милорда не было никаких музыкальных способностей и по его пению даже нельзя было судить о мотиве песни, слышно было только, что песня была написана в минорном тоне, и что певец, певший ее, находился в очень удрученном состоянии духа. Вначале он пел менее жалобным голосом, но затем с каждым тактом голос его звучал все печальнее и печальнее, и я в конце концов положительно с трудом переносил это пение, до такой степени оно меня расстраивало. В то время как он пел, он все продолжал раздеваться, но когда он собрался снять брюки, он вдруг бросился на постель и принялся плакать. Я терпеть не могу, когда пьяные люди начинают плакать, и поэтому, когда я услышал рыдание моего патрона и увидел, как он полураздетый бросился на кровать, я в негодовании отвернулся от него и повернулся к стене.