Читаем без скачивания Дочь Сталина - Розмари Салливан

Дорогой Луис!

Кажется, я никак не могу забыть твое лицо после того, как случайно увидела, как ты выглянул из окна машины. Оно выглядело худым и, как мне показалось, загорелым, но не здоровым. Эта злобность и боль, в которых погрязли мы оба, противоречат здравому смыслу и несправедливы…

Но самое ужасное — это то, что во всем виновата я сама… Забыть тебя и все остальное — это выше моих сил, не стоит даже и пытаться. Глупости забываются, а все хорошее остается в памяти… Но раз все кончено — значит, все кончено. Я знаю, я знаю, как с этим справиться.

Фишер согласился встретиться с ней в марте в их старом прибежище, ресторане «Принстон Инн». Пятого марта Светлана написала ему, что боялась разбередить старые раны, но «оказалось, что ты так глубоко все чувствуешь, и я была так счастлива». Он не должен волноваться — она не будет ему звонить. Она будет ждать, пока он сам не позвонит. Эта женщина, у которой было достаточно сил, чтобы бросить вызов Кремлю, снова загоняла себя в эмоциональную ловушку. Она продолжила переводить биографию Махатмы Ганди, написанную Фишером, на русский язык. Светлана начала эту работу бесплатно, в знак любви. Она говорила Луису, что чувствует его личность между строк книги, хотя и замечала: «Тогда ты был лучше».

К концу марта она уже говорила: «Если бы я только могла слышать твой голос — хоть понемногу, но каждый день». Она знала, что Фишеру ее всегда было «слишком много», она была «слишком горяча и слишком утомительна. Но что же делать?… Я надеюсь, ты помнишь, что я ни о чем не прошу. Не волнуйся и не паникуй, когда я звоню… Пожалуйста, попытайся меня понять». К середине апреля она говорила, что все, что ей нужно, — это чтобы он улыбнулся ей по телефону. Она заверяла его, что «изменяет свою натуру в духе Ганди. Это очень трудно, но возможно. Целую».

В конце апреля она в письме Аннелизе Кеннан, которая была в курсе всех подробностей ее любовной драмы, уверяла, что они с Луисом пришли к мирному соглашению: «Не волнуйтесь, Аннелиза, моя дорогая, больше не будет никаких разбитых окон». Она говорила Аннелизе, что будет праздновать дни рождения своих детей: Кате исполнялось девятнадцать четвертого мая, Иосифу — двадцать четыре двадцать второго мая.

Приехав в «Харпер & Роу» в июне, Светлана между прочим спросила, сколько заплатили Павлу Чавчавадзе за перевод ее книги, поскольку она знала, что он остро нуждается в деньгах. Сумма показалась ей удовлетворительной, но потом ей сообщили, что Луис Фишер получил четыре тысячи долларов за редактуру. Изумленная, она написала Фишеру:

Я совсем этого не понимаю. Неужели дружба должна оплачиваться издателями? Ты на самом деле считаешь, что ты проделал такое количество работы над моей рукописью, которое могло бы оплачиваться такими большими суммами? А как ты оценил теплоту и поощрение, которые были самой важной частью твоего участия в моей работе? Ты отказался получить оплату за них в «Харпер & Роу» или ты думаешь, что это тоже не мешало бы оплатить?… Я все еще надеюсь, что это ошибка. Но мне хотелось бы услышать об этом от тебя.

Она не могла поверить, что Фишер взял деньги. Ведь он только подбадривал Светлану, а книга была ее.

Фишер не ответил, но в начале августа прислал ей рукопись с ее переводом биографии Ганди. Она отослала ее обратно, адресовав «мистеру Фишеру» и добавив, что он легко найдет себе переводчика получше. Она пожелала ему «доброго здоровья и мирной жизни». И после этого редко упоминала о Луисе Фишере.

Теперь Светлана сосредоточила все свое внимание на публикации своей второй книги. Как и первая книга, «Только один год» являлся автобиографическим произведением. Это был рассказ о ее необычном путешествии из СССР в Индию, Швейцарию и США — и все за один год. Светлана долго и трудно работала над первой частью, потому что она много для нее значила — ей нужно было рассказать о Браджеше Сингхе и своих отношениях с ним, в том числе о долгой битве с советским властями за разрешение на брак с ним, закончившейся его смертью и поездкой в Индию. Во второй части, которую она назвала «Интерлюдия», Светлана рассказывала свою версию побега из Индии и временного пребывания в Швейцарии. В части под названием «Мы увидимся снова» она описала своих друзей, оставшихся в Советском Союзе. Последняя часть книги была посвящена ее новой жизни на другом континенте — на «другой планете», как написала она. Но в книге «Только один год» явно чувствовался политический подтекст, которого не было в «Двадцати письмах к другу». Она бескомпромиссно критиковала Сталина и его режим.

Американский издатель Светланы Касс Кэнфилд предупредил британского издателя: «Мы имеем дело с достаточно непростой леди, и все, что я советую, может быть малоэффективно. Она себе на уме». Он объяснил переводчику Павлу Чавчавадзе, что она очень спокойно относится к изменениям стиля, «но очень строга к изменениям, которые касаются формы или содержания книги. Она ощущает книгу как принадлежащую только ей и ведет себя таким образом».

Многие критики пришли к мнению, что основной целью Светланы в «Двадцати письмах к другу» было обелить Сталина, возложив вину за его преступления на Берию. Она считала, что они не поняли, что ее первая книга была частными семейными воспоминаниями, написанными почти как исповедь за четыре года до ее бегства из СССР. Она опубликовала эти воспоминания без всякой правки, поскольку они были подлинными и соответствовали тому, как она ощущала себя в то время. Берия нападал на ее семью, поскольку у нее были грузинские корни, все родственники знали об этом.

Но с 1963 года она многое прочитала и оказалась в другой культурной среде. Теперь она знала, кем был ее отец. Ее описание того, как она постепенно узнает о его преступлениях, не может не потрясать:

В семье, где я родилась и выросла, все было ненормальным и угнетающим, а самоубийство мамы было самым красноречивым символом безвыходности. Кремлевские стены вокруг, секретная полиция в доме, в школе, в кухне. Опустошенный, ожесточенный человек, отгородившийся стеной от старых коллег, от друзей, от близких, от всего мира, вместе со своими сообщниками превративший страну в тюрьму, где казнилось все живое и мыслящее; человек, вызывавший страх и ненависть у миллионов людей — это мой отец…

Мое поколение учили думать, что этот монумент (Сталин) и есть воплощение всех прекрасных идеалов коммунизма, его живое олицетворение…

Но позже я начала постепенно сомневаться… Постепенно все более очевидным становился не только деспотизм моего отца и то, что он создал систему кровавого террора, погубившую миллионы невинных жертв.