Читаем без скачивания Книга песчинок: Фантастическая проза Латинской Америки - Всеволод Багно

Когда Сульма в первый раз услышала тот звук, Мариано перебирал стопку пластинок в поисках сонаты Бетховена, которую этим летом еще не ставил. Он замер, подняв руку, взглянул на Сульму. Звук донесся словно бы с каменной лестницы, которая вела в сад, но в эту пору к ним в домик никто не наведывался, по вечерам сюда никто никогда не наведывался. Мариано пошел в кухню, оттуда включил фонарь, освещавший ближнюю часть сада, ничего не увидел и погасил фонарь. Бродячая собака, ищет, чего бы поесть, сказала Сульма. Странный звук, похоже на фырканье, сказал Мариано. За окном мелькнуло огромное белое пятно, Сульма сдавленно вскрикнула, Мариано, стоявший спиной, обернулся слишком поздно, в оконном стекле отражались только картины да мебель. Он не успел задать вопрос, фырканье послышалось за стеной, выходившей на север, вернее, то было ржанье, приглушенное, как крик Сульмы, которая, закрывая ладонями рот, прижималась к торцовой стене и не сводила глаз с окна. Конь, сказал Мариано, сам тому не веря, фыркает, как конь, и я слышал стук копыт, он в саду, мчится галопом. Грива, красные, словно окровавленные, губы: огромная белая голова касалась стекла, конь едва удостоил их взглядом, белое пятно размылось где-то справа, они снова услышали стук копыт, внезапно около каменной лестницы стук стих, потом снова послышались ржание, топот. Но в здешних краях нет лошадей, сказал Мариано, он держал за горлышко бутылку водки, сам не заметил, как схватил; теперь он снова поставил ее на диванчик. Хочет войти, сказала Сульма, прижимаясь к торцовой стене. Да нет, что за вздор, удрал, должно быть, с какой-нибудь фермы там, в долине, и прискакал на свет. Говорю тебе, хочет войти, взбесился и хочет войти. Бешенства у лошадей не бывает, насколько мне известно, сказал Мариано, по-моему,' он ускакал, пойду наверх, посмотрю оттуда. Нет, нет, останься здесь, мне и сейчас слышно, он на лестнице, которая ведет на террасу, топчет горшки с цветами, он вернется, а вдруг разобьет стекло и войдет. Не болтай ерунды, ничего он не разобьет, сказал Мариано без всякой уверенности, может, если погасим свет, уберется восвояси. Не знаю, не знаю, сказала Сульма, она сползла на диванчик, села; послушай, как ржет, он там, наверху. Они услышали, как копыта простучали по лестнице вниз, услышали раздраженное фырканье у самой двери, и Мариано почудилось, что на дверь как будто нажали с той стороны, по ней словно поскребли, и Сульма подбежала к нему с истерическим воплем. Он мягко оттолкнул ее, протянул руку к выключателю; в полутьме (свет горел только в кухне, где спала малышка) ржанье и стук копыт слышались еще громче, но конь уже отскочил от двери, слышно было, как он носится по саду. Мариано сбегал в кухню, выключил свет, даже не взглянув в тот угол, где уложили малышку, вернулся, обнял рыдавшую Сульму, погладил по волосам, по щеке, уговаривая успокоиться, а то ничего не слышно. Голова коня потерлась о стекло большого окна, но не очень сильно, в темноте белое пятно казалось призрачным; они почувствовали, что конь вглядывается внутрь дома, словно ища чего-то, видеть их он уже не мог и все-таки оставался на месте, храпя и фыркая, внезапно отскакивая то в одну сторону, то в другую. Тело Сульмы обмякло в объятиях Мариано, он помог ей снова сесть на диванчик, подвинув так, чтобы спиной она опиралась о стену. Не шевелись, молчи, сейчас уйдет, вот увидишь. Хочет войти, сказала Сульма чуть слышно, знаю, хочет войти, а что, если разобьет стекло, что будет, если разобьет стекло копытами. Ш-ш, сказал Мариано, замолчи, прошу тебя. Сейчас войдет, пробормотала Сульма. Хоть бы ружье было, сказал Мариано, всадил бы ему в череп полдесятка пуль, сукину сыну. Он уже не здесь, сказала Сульма, внезапно выпрямившись, он наверху, я слышу, если увидит дверь на террасе, может войти. Дверь закрыта на ключ, не бойся, подумай, не будет же он входить в темноте в дом, где ему не повернуться, не такой он идиот. Нет, сказала Сульма, он хочет войти, хочет расплющить нас об стену, я знаю, он хочет войти. Ш-ш, повторил Мариано, он думал о том же самом, но мог только ждать, ощущая, как на спине проступает холодный пот. Копыта снова простучали по каменным ступеням, и снова тишина, дальние цикады, одинокий птичий голос с орешника на вершине холма.

Не зажигая лампы, так как теперь большое окно пропускало смутный лунный свет, Мариано налил в рюмку водки и поднес рюмку к губам Сульмы; заставил выпить, хотя губы Сульмы дрожали и водка лилась ей на блузку; затем сам отпил большой глоток прямо из горлышка и пошел в кухню взглянуть на малышку. Сунув руки под подушку, словно придерживая свое сокровище, журнал, она спала немыслимо крепким сном и явно ничего не слышала; казалось, ее присутствие — только видимость, а из гостиной доносились рыдания Сульмы, время от времени прерывавшиеся сдавленным хрипом, почти воплем. Он ускакал, ускакал, сказал Мариано, подсев вплотную и ласково встряхнув ее, просто напугал и все. Вернется, сказала Сульма, не сводя глаз с окна. Да нет, он уже, наверное, далеко, скорей всего отбился от какого-нибудь табуна из долины. Ни одна лошадь так себя не ведет, сказала Сульма, ни одна лошадь не будет ломиться в дом. Странно, согласен, сказал Мариано, все же давай посмотрим, что в саду, фонарь у меня есть. Но Сульма плотней прижалась к стене, еще чего, открыть дверь, выйти, а под деревьями, может, затаился белый призрак, готовый к прыжку. Послушай, нужно же удостовериться, что конь исчез, не то мы оба нынче ночью глаз не сомкнем, сказал Мариано. Выждем еще немного, а ты тем временем ляжешь, и я дам тебе твой транквилизатор, двойную дозу, бедняжка, заслужила, и как еще.

В конце концов Сульма безвольно согласилась; не зажигая света, они пошли к лестнице, и Мариано повел рукою, показывая на спящую малышку, но Сульма еле на нее взглянула, по лестнице поднималась спотыкаясь, у входа в спальню Мариано должен был подхватить ее, потому что она чуть не ударилась о косяк. Из окна, которое находилось над навесом террасы, они поглядели на каменную лестницу, на самую высокую часть сада. Видишь, ускакал, сказал Мариано, взбивая подушку Сульмы, которая раздевалась автоматически, не сводя глаз с окна. Он дал ей капель, протер ей шею и руки одеколоном, мягко прикрыл простыней до плеч; Сульма закрыла глаза, ее била дрожь. Он вытер ей щеки, переждал немного, спустился за фонарем; с незажженным фонарем в одной руке и топором в другой он потихоньку приоткрыл дверь гостиной и вышел на нижнюю террасу, откуда мог оглядеть всю ту часть сада, которая выходила на восток; ночь была похожа на все такие же летние ночи, вдали трещали цикады, мерно квакала лягушка, словно выплескивая по две капельки за раз. Фонарь зажигать не понадобилось, Мариано и так разглядел затоптанный куст сирени, огромные следы копыт на клумбе с фиалками, цветочный горшок, скатившийся к подножию лестницы; стало быть, не примерещилось, тем лучше; завтра они с Флоренсио съездят в долину, наведут справки на фермах, его так просто не запугаешь. Прежде чем вернуться, он поставил на место цветочный горшок, подошел к ближайшим деревьям, долго слушал цикад и лягушку; когда он поглядел на дом, Сульма стояла у окна спальни, обнаженная и неподвижная.

Малышка не шевельнулась, Мариано бесшумно поднялся в спальню, стал рядом с Сульмой, закурил. Вот видишь, он ускакал, можем спать спокойно, завтра посмотрим. Он полегоньку довел ее до постели, разделся, лег навзничь, докуривая сигарету. Спи спокойно, все в порядке, бессмысленный испуг и больше ничего. Погладил ей волосы, пальцы скользнули к плечу, коснулись груди. Сульма повернулась на бок, спиной к нему, не сказав ни слова; и это было точно так же, как в другие летние ночи.

Уснуть было непросто, но Мариано уснул внезапно, едва только потушил окурок; окно осталось незакрытым, наверняка налетит мошкара, но тут же он погрузился в сон без сновидений, в полное небытие, из которого его в какой-то миг вывело ощущение невыразимого ужаса, пальцы Сульмы сдавили ему плечо, она дышала прерывисто. Почти не сознавая, что происходит, он уже вслушивался в ночь, в абсолютную тишину, размеченную цикадами. Спи, Сульма, ничего нет, тебе приснилось. Он пытался уговорить ее, заставить снова лечь, пусть спиною к нему; но она уже успела отдернуть руку и сидела, вся напрягшись и пристально глядя на закрытую дверь. Он встал в тот же миг, что и Сульма, но не смог помешать ей открыть дверь и вышел вместе с нею на лестницу, смутно подумывая, а не лучше ли надавать ей пощечин, силой уволочь в кровать, преодолеть наконец всю эту окаменелую отчужденность. Посереди лестницы Сульма остановилась, схватилась за поручень. Знаешь, зачем здесь малышка? Голосом, который еще был весь во власти страшного сна. Малышка? Еще две ступеньки, уже почти на повороте к кухне. Сульма, прошу тебя. И надтреснутым голосом, почти фальцетом, она здесь, чтобы впустить его, говорю тебе, она его впустит. Сульма, не заставляй меня вести себя по-идиотски. И торжествующим голосом, тоном выше, гляди, да гляди же, если не веришь, кровать пуста, журнал на полу. Мариано оттолкнул Сульму назад, подскочил к выключателю. Малышка глядела на них, розовая пижамка выделялась на фоне двери, ведущей в гостиную, личико было сонное. Что ты делаешь, почему встала в такое время, сказал Мариано, обматывая себе бедра кухонным полотенцем. Малышка глядела на обнаженную Сульму, то ли не проснувшись, то ли застыдившись; казалось, она больше всего хочет вернуться в постель и вот-вот заплачет. Я встала, чтобы сделать пипи, сказала она. И вышла в сад, когда мы тебе сказали, чтобы ты, когда захочется, поднялась наверх, в уборную. Малышка захныкала, руки забавно ерзали в кармашках пижамы. Ничего страшного, ложись, сказал Мариано, погладив ее по голове. Он укрыл ее, сунул под подушку журнал; малышка повернулась лицом к стене, положив палец в рот, словно чтобы утешиться. Пошли наверх, сказал Мариано, видишь, ничего не происходит, не стой тут как потерянная. Сульма сделала шаг к двери в гостиную, еще шаг, но Мариано преградил ей путь, ну хватит, какого дьявола. Но ты не замечаешь, она же открыла ему дверь, сказала Сульма все тем же чужим голосом. Прекрати глупости, Сульма. Пойди, сам посмотри, права я или нет, или пусти меня. Пальцы Мариано впились ей в предплечье, Сульма дрожала всем телом. Немедленно наверх, он подтолкнул ее к лестнице, мимоходом поглядев на малышку; та не пошевелилась, наверное, уже спала. На первой ступеньке Сульма вскрикнула и попробовала вывернуться, но лестница была узкая и Мариано подталкивал ее всем корпусом, кухонное полотенце развязалось и упало к подножию лестницы; придерживая Сульму за плечи, Мариано подталкивал ее до самой площадки, потом впихнул в спальню и запер за собою дверь. Она его впустит, повторяла Сульма, дверь открыта, и он войдет. Ложись, сказал Мариано. Говорю тебе, дверь открыта. Плевать, сказал Мариано, пускай входит, если хочет, теперь мне плевать, войдет он или не войдет. Он перехватил руки Сульмы, пытавшейся высвободиться, подтолкнул к кровати, они упали вместе, Сульма рыдала, упрашивала, но не могла шевельнуться под тяжестью тела, прижимавшегося к ней все плотнее, вынуждавшего ее подчиниться желанию, которое он вышептывал, притиснув губы к ее губам, самыми грубыми словами, не замечая ее слез. Не хочу, не хочу, никогда больше, не хочу, не хочу, но было поздно, ее сила и гордость уступили этой давящей тяжести, возвращавшей ее в невозвратимое прошлое, когда лето было просто летом без писем и без коней. В какой-то миг — начало светлеть — Мариано молча оделся, спустился в кухню; малышка спала, сунув палец в рот, дверь в гостиную была открыта. Сульма оказалась права, малышка открыла дверь, но конь в дом не вошел. А, может, и вошел, подумал он, закуривая первую сигарету и глядя на синюю гряду холмов, может, и тут Сульма оказалась права и конь вошел в дом, но как узнать, если они не расслышали, если все в порядке и часы, как положено, размеряют своим тиканьем утро, и после того, как Флоренсио заедет за малышкой около двенадцати, возможно, появится почтальон, издалека возвещающий о своем появлении свистом, и почтальон оставит на столике в саду письма, которые он или Сульма возьмут, не сказав ни слова, а после паузы начнут мирно обсуждать, что приготовить на обед.