Читаем без скачивания Смерть говорит по-русски (Твой личный номер) - Андрей Добрынин

— Не убивай старичка, Кристоф велел его не трогать. Пошли!

Остальных они догнали довольно быстро — Фабрициус, Розе и Вьен медленно брели по той самой улочке, по которой бандиты пытались приблизиться к захваченному Корсаковым посту.

— Вы что еле тащитесь? — удивленно спросил Терлинк и тут же вскинул автомат и присел, услышав неподалеку автоматные очереди.

— Да все эта парочка, — пожаловался Фабрициус. — Того, что было во дворце, им показалось мало, и теперь они обшаривают все дома и убивают всех, кого найдут. Они говорят, что таков приказ.

— Был приказ нагнать страху, но, по-моему, мы его уже выполнили, и теперь пора сматываться, — сказал Терлинк. — Пусть эти двое делают что хотят, а я не собираюсь дожидаться, когда сюда нагрянет еще одна шайка халатников. Так и скажи им, Кристоф.

— Эй, постойте! — весело закричал сзади Байт-лих, и неразлучная парочка со всех ног кинулась догонять товарищей, выйдя из какой-то двери в глухой стене. Томас, приплясывая, крутил над головой женское ожерелье из монет и приговаривал:

— На всех, на всех, на всех!

Когда «близнецы» поравнялись с остальными, Корсаков заметил, что их форма сплошь забрызгана кровью. Ему даже показалось, будто он ощущает пресный металлический запах бойни.

— О боже, вы что, отбивные из них делали? — с брезгливой гримасой поинтересовался Терлинк.

«Близнецы» рассмеялись, приняв шутку, и Байтлих пояснил:

— Понимаешь, Рене, в комнатушках, где они живут, такая теснота, что никуда не денешься — все ошметки летят на тебя. Ну, мы там неплохо поработали. Пусть знают, как бороться с компанией.

— Ладно, пошли, надо торопиться, — скомандовал Фабрициус, принимая у Томаса и ссыпая в подсумок очередную пригоршню побрякушек. — Рене говорит, на той окраине зашевелились халатники — как бы не сели на хвост.

— Не сядут, — неожиданно сказал Жак Вьен на своем ужасном английском. — Я их убил. Или ранил, — подумав, добавил он.

— Откуда ты знаешь? — удивленно спросил Терлинк по-французски.

— Там, на той окраине, появились какие-то люди, я стал стрелять в них и попал. Четверых убил наверняка, остальные разбежались, — пояснил Вьен.

— Ну вот видите! — обрадовался Байтлих.— Время есть, почистим сейчас еще и с другой стороны. Не хотите возиться — можете нас просто подождать.

— Вы как хотите, а я ухожу, — заявил Терлинк. — Дело мы сделали, а такие игры мне не по душе. К тому же все равно можем влипнуть, что бы там Жак ни говорил. Короче, командуй, Кристоф.

— Уходим, — распорядился Фабрициус и решительно зашагал по улице. Розе, Корсаков, Вьен и Терлинк последовали за ним. «Близнецы» переглянулись и неохотно двинулись за остальными.

Вскоре группа подошла к тому месту, где Корсаков задержал огнем людей Адам-хана. В пыли валялись шесть трупов, в стенах темнели глубокие выбоины от попаданий гранатометных зарядов, окруженные брызжущей насечкой, оставленной осколками.

— Твоя работа, Винс? Молодец, — одобрительна сказал Фабрициус.

— Будьте поосторожнее, — вместо ответа посоветовал Корсаков. — Они ушли отсюда к дворцу, когда там началась стрельба, но, может быть, кто-то и остался — засел в этих проклятых закоулках.

Наемники мгновенно рассредоточились, образовав две цепочки по обеим сторонам улочки и держа оружие на изготовку, так что одна цепочка прикрывала другую. Чуть позади держался Жак Вьен с пулеметом, прикрывая тыл.

— Внимание, пост! — показал Фабрициус на бруствер, возвышавшийся над крышей, но Корсаков тут же крикнул:

— Не стрелять! Там должно быть чисто!

Байтлих поднялся с колена и снял с плеча гранатомет. «Настоящие профи, жаль, что психи», — подумал Корсаков о «близнецах». Группа приблизилась к посту, и Корсаков сказал:

— Одну минутку, я там кое-что оставил.

Знакомым путем он поднялся на крышу. За ним увязался Томас, не оставлявший, по-видимому, надежды пристрелить еще кого-нибудь. Труп часового на лестнице вызвал у Томаса одобрительное хмыканье, а поднявшись на крышу и увидев мертвецов в пулеметном гнезде, он восхищенно присвистнул.

— Похоже, Винс, мы и выйдем отсюда спокойно тоже благодаря тебе. А тот твой первый выстрел, которым ты снял часового, — я в жизни не видел ничего подобного! А уж повидал я немало, можешь мне поверить.

— Я верю, — сказал Корсаков, закинул за спину оставленные им на посту винтовку и гранатомет и стал спускаться вниз.

По дороге на базу Корсакову пришлось сменить за рулем джипа Терлинка, который задремал от усталости и на одном из крутых поворотов едва не вырулил в пропасть. Подъезжая к казарме, Корсаков увидел злобные физиономии двух дежуривших на въезде сицилийцев, Аббандандо и Д'Акильи, и у него сразу сделалось муторно на душе. Выходя из гара жа, он наткнулся на третьего сицилийца, Луиджи Торетту, как всегда увешанного образками святых. Тот восторженно глядел на пошатывавшихся от усталости наемников, выходивших из гаража, и бормотал: «Слава богу! Слава богу!» Шедший рядом с Корсаковым Терлиик заскрипел зубами и замахнулся на Торетту:

— Заткнись, придурок!

И Терлинк пояснил Корсакову извиняющимся тоном:

— От таких богомольцев никогда не знаешь, чего ждать. Перережет тебе глотку, а потом бежит в церковь, и господь ему отпускает все грехи. За это они господа так и любят.

Дверь номера Корсакова и Розе оказалась открыта. Когда тяжелые ботинки Корсакова забухали по коридору, из номера выскользнула женщина в белом платке и белом халате, надетом поверх черного платья. Пролепетав какие-то извинения на ломаном английском, она устремилась по коридору в ту сторону, где на первом этаже располагался медпункт, и свернула на лестницу. Корсаков успел заметить только нежную смуглую кожу лица и робкие черные глаза. Машинально посмотрев вслед женщине, он сделал вывод, что у нее недурная фигура, хотя сказать наверняка было сложно из-за мешковатости здешних женских одеяний. В номере он обнаружил идеальную чистоту, свежие цветы, холодильник, забитый напитками, в числе которых появилось и пиво. Усилием воли Корсаков заставил себя принять душ, поскольку не хотел грязным ложиться на белье снежной свежести. Выйдя из ванной, он увидел, что его сосед по номеру чужд подобных предрассудков: Эрхард Розе в форме и ботинках лежал поверх одеяла и оглушительно храпел, разинув свой огромный рот. Корсаков без церемоний перевернул его на бок, дабы прервать храп, достал из холодильника банку пива, забрался с ней под одеяло и, осушив банку в три глотка, сам не заметил, как погрузился в сон.

Проснувшись, он не сразу понял, где находится, и только вид Эрхарда Розе вернул его к действительности. Тот уже успел раздеться и, судя по мокрым волосам, совершить омовение, а теперь лежал, закутавшись в одеяло, как мумия, потягивал пиво из банки и мрачно глядел в потолок. Заметив, что Корсаков не спит, он спросил:

— Не возражаешь, если я закурю?

— Можешь и мне дать сигаретку, — добродушно сказал Корсаков.

— Ты же вроде не куришь? — удивился Розе.

— Сегодня  можно.   Стоит  расслабиться  после трудов праведных. А вообще-то снайпер курить не должен — уж лучше пусть напивается время от времени. У того, кто курит, уже нет той уверенности в руках. Тем более что на позиции, как правило, нет возможности ни возиться с сигаретами, ни пускать дым. Тебе-то можно, — добавил Корсаков, — ты, конечно, хороший стрелок, но ты не снайпер, а снайпер и просто хороший стрелок — разные вещи.

— Да уж, потрудились мы на славу, — проскрипел Розе, видимо, думавший о своем. — Сотни две мы убили, как думаешь?

— Думаю, что сотни полторы, — ответил Корсаков. — А что?

— А сколько из них женщин и детей? Человек пятьдесят?

— А, вот ты о чем, — поморщился Корсаков. — На войне без этого не обходится, Эрхард. Всегда найдется псих, для которого главное — дорваться до крови. Ты же не стрелял в женщин и детей, значит, и грех не на тебе.

— Нет, и на мне тоже, — возразил Розе. Голос его зазвучал торжественно. — Я родился в Кенигсберге и был еще мальчишкой, когда русские начали штурм города, но многое прекрасно помню. Помню горящие дома, горящие деревья на улицах... Город и перед этим бомбили американцы, но все знали, что налет можно пересидеть, что они сбросят бомбы и улетят. Русские не собирались никуда уходить — им нужен был город вместе со всеми, кто в нем находился. Когда оборона затрещала, уцелевшие войска стали отводить к порту Пиллау, чтобы эвакуировать морем, но вместе с войсками двинулось и население — десятки тысяч беженцев. Пиллау стоит на узкой косе, и по косе, сплошь забитой людьми, лошадьми, повозками, военной техникой, русские били из пушек с окраин города, с кораблей, с воздуха. Все, что находилось на косе, они смешали с песком — до сих пор удивляюсь, что в том аду кто-то еще уцелел. Когда вокруг стали рваться бомбы, меня швырнуло взрывной волной в сторону, я потерял сознание, а когда пришел в себя, то вокруг были только трупы и горы песка, а под песком — тоже трупы. Многие мертвецы до того обгорели, что невозможно было не только опознать их, но даже понять, женщина это или мужчина. Среди воронок и холмов песка бродили уцелевшие, пытаясь отыскать своих. Бродил и я, но родителей найти так и не смог. Не думаю, чтобы они смогли спастись, — скорее всего их либо изуродовало до неузнаваемости, либо засыпало песком. Со стороны Кенигсберга подходили все новые беженцы — они подобрали меня и на повозке довезли до Пиллау, а там посадили на корабль. Это было маленькое рыболовецкое суденышко, и просто чудо, что русские летчики его не утопили: точно такой же кораблик, точно так же забитый людьми, штурмовики пустили ко дну на наших глазах. Когда тот корабль накренился и люди с него посыпались в воду, со мной сделалось от страха что-то вроде истерики, и я потом почти два года не мог нормально говорить. Но потом постепенно это прошло...