Читаем без скачивания День разгорается - Исаак Гольдберг

Нужно было устроить выезд Сергея Ивановича в другой город. Для этого требовался хороший паспорт. А «техника», товарищи, занимавшиеся изготовлением хороших документов, были выведены из строя. И приходилось искать где-нибудь подходящий вид на жительство, то, что называлось «железкой», «железным паспортом», то-есть надо было достать у надежного человека с подходящими приметами его паспорт и временно воспользоваться этим паспортом.

Стали искать «железку» для Сергея Ивановича.

Кинулись к некоторым благонадежным, не числящимся на виду у жандармов, но сочувствующим революции людям. Сочувствующие люди, услыхав о какой услуге идет речь, тускнели, смущались и, в конце концов, отказывались. Им делалось страшно при мысли, что опасный революционер, который воспользуется их паспортом, может попасться, попадется жандармам и паспорт, и тогда доберутся и до его настоящего владельца. Они говорили жалкие слова, они попросту не скрывали своего страха. И так повторялось несколько раз у тех, на кого можно было надеяться.

Мирные жители не хотели рисковать. Мирные жители предпочитали отойти в сторонку от опасного дела и от опасных людей.

А между тем выбираться из города Сергею Ивановичу было крайне необходимо.

Когда перебрали почти всех подходящих людей и когда в целом ряде мест ничего не вышло, Сергею Ивановичу сообщили:

— Дела плохи. Надо отсиживаться. Может быть, дальше что-нибудь удастся добиться.

Сергей Иванович впервые вышел из себя и чуть было не потерял самообладания.

— Вы, товарищи, с ума сошли? Как же я буду тут бездельничать, когда в другом городе я опять смогу наладить работу!.. Я поеду без паспорта!..

Когда Галя узнала о затруднительном положении Старика, она огорчилась, посочувствовала, но ничего сообразить не смогла. Ей и в голову не пришло, что она в состоянии тут что-нибудь сделать. И так она ограничилась бы бездейственным сочувствием, если бы не встретилась с Гликерией Степановной.

Гликерия Степановна обласкала Галю и прямо заявила:

— Галочка, милая, вы скажите, чем я могла бы быть вам или кому-нибудь из ваших полезна?

Не предполагая, что из этого может выйти какой-либо толк, Галя рассказала о том, что один из видных товарищей должен уехать из города и что для этого нужен на неделю, самое большее на две, подходящий паспорт. Гликерия Степановна наморщила лоб, мгновенье подумала и решительно осведомилась:

— А сколько лет этому товарищу?

Галя затруднилась точно назвать лета Сергея Ивановича. Гликерия Степановна спросила определенней:

— Он на много моложе Андрея Федорыча?

Галя радостно вспыхнула:

— Да он, кажется, одних лет с Андреем Федорычем. По крайней мере, на вид...

— Тогда, — удовлетворенно заявила Гликерия Степановна, — все в порядке. Когда надо будет, скажите!..

Сообразив, в чем дело, Галя схватила пухлую руку Гликерии Степановны и прижалась к ней щекой.

— Ладно, ладно!.. — с грубоватой нежностью, пряча свою взволнованность, отмахнулась Гликерия Степановна. — Ладно!..

Потом притянула к себе девушку и с горечью добавила:

— Надо же и нам по-людски в чем-нибудь поступить...

Через некоторое время Галя с большими трудностями добилась возможности передать Сергею Ивановичу паспорт Андрея Федорыча.

Настоящий владелец паспорта, Андрей Федорыч, не высказал никакого протеста и опасения, когда Гликерия Степановна решительно и немногословно объяснила ему, зачем нужен его документ. Он только с тревогой осведомился:

— А он ему, действительно, поможет... паспорт?

— Разумеется! — подтвердила Гликерия Степановна.

И было на лице Гликерии Степановны выражение тихой и восторженной задумчивости.

— Разумеется... — повторила она мягким тоном. — Вот, Андрей Федорыч, и мы чем-нибудь смогли посодействовать...

Андрей Федорыч поглядел на жену растроганно и нежно: так она редко с ним говорила. Он почувствовал, что она раскрывается душой пред ним, что она взволнована и что, не скрывая, хочет поделиться с ним этой своей взволнованностью.

— А что творится, что творится кругом! Ужас!.. — горячо сказал он. — Эти аресты... Эта казнь...

— Да, да!.. — кивала головой Гликерия Степановна и вздыхала. И неожиданно вспомнила: — Надо Бронислава Семеновича беречь! Он, как дитя!..

— Надо!.. — радостно согласился с ней муж.

Суконников-старший вернулся домой к обеду в прекрасном расположении духа. Он побывал у ректора семинарии, у полицеймейстера, кой у кого из видных в городе коммерсантов и всюду получил самые достоверные сведения, что по империи идет усмирение бунта, что в Москве хорошо расправились с бунтовщиками и что, наконец-то, наступают прочные, спокойные времена. У полицеймейстера разговор зашел о государственной думе.

— Ну, теперь, — сказал полицеймейстер, — надо этими выборами по-настоящему заняться. Самое время. Вам бы, Петр Никифорович, порадеть бы об этом деле надо. Вы, можно сказать, оплот!

Суконников выпятил грудь и крякнул. Конечно, он знает, что такие вот, как он, для государства большую цену имеют. Но выслушать это от начальства лишний раз было приятно.

Дома Суконников-старший был приветлив со всеми. Он ходил по комнатам и вполголоса напевал какую-то песню. Жена выходила на кухню и делилась с кухаркой:

— Сам-то, слава те, господи, веселый сегодня да добрый! Ты, гляди, не пережарь гуся!.. Грибочков принеси! Знаешь, ведь, он когда добр, покушать вкусно любит.

Потирая руки, Суконников прошел в гостиную, прошелся по толстому ковру, постоял перед горкой с чеканными и литыми серебряными стопками и сулеями, остановился возле портретов родителей, оглядел позолоченную мебель, бархат портьер и скатертей, сверкание люстры, тяжелое и кричащее богатство своего жилья и усмехнулся. Потом приблизился к резному дорогому киоту, из которого, украшенные серебром и позолотой, мертво глядели боги, быстро перекрестил мелким крестиком грудь и опять усмехнулся.

— Аксюша, мать! — крикнул он жене. — Чего это Серега не идет? Не сказывал он, когда прибудет?

— Обещался к обеду придти, — отозвалась Аксинья Анисимовна, появляясь в дверях. — Вот скоро, поди, и явится... А что это, Петра Никифорыч, хочу я у тебя спросить: на совсем ли прекращенье беспокойств выходит, или чего еще, прости господи, ждать надо?

— Эх, ты, мать! — рассмеялся уверенно и снисходительно Суконников. — Маловерка ты! Да теперь бунтарей так скрутят, что они навсегда забудут, как бунты заводить!.. Сдыхала, поди, как сказнили четырех? Ну, еще не мало их достойной казни предано будет!

— Страсти-то какие, Петра Никифорыч!..

— Чего страсти? На том и крепость государства стоит. Ежли им потачку дать, то они и государство разрушат, и веру православную опоганят, и жизненный спокой людям нарушат... Слыхала, как говорится, надо из пшеницы плевелы вырывать, дабы пшеница чистая и здоровая росла!

— Плевелы!.. — покачала головой Аксинья Анисимовна, вслушиваясь в непривычное слово, будто оно таило в себе что-то страшное. — Плевелы!

— Вот их и рвать и рвать надо, с корнем!.. — Суконников сжал кулак, поднял его и опустил, показывая, как надо с корнем вырывать сорные травы. Аксинья Анисимовна проследила взглядом за тяжелым мужниным кулаком и невольно вздохнула. У Суконникова лицо стало злым, и глазки ушли под нахмуренные брови.

— Благодарение господу... — продолжал Суконников после короткого молчания, — благодарение господу, что начальство не совсем растерялось и что есть еще у государя императора верные слуги. А то, понимаешь ли ты, что могло бы приключиться?.. Вот все это, — он обвел широким жестом тяжелое и громоздкое великолепие своей гостиной, — все, что отцами нашими и нами наживалось, все могло прахом пойти!.. Чуешь ты это, мать?! За ничто пострадали бы! Голоштанники бы да жиды проклятые верховодить бы стали нами!.. У-у! И подумать-то тошно!..

Суконников, тяжело ступая, прошелся по гостиной и остановился против портретов своих родителей.

— Вот гляди, — показал он на большие полотна, заключенные в золоченый фигурчатый багет. — Они мне капиталы оставили, нечего грешить, немалые, а я трудами своими и мозгом утроил суммы!.. Я, может, ежели бы захотел, так своими капиталами самого полицеймейстера, а то гляди кого и повыше, со всем потрохом купить в силах!.. А эти сук-кины сыны заставили меня в опасение войти, ночей не спать, здоровья, может, лишиться!.. Это разве забыть можно!.. Не-ет!.. Завсегда помнить буду! И пособие окажу всякому и кажному, кто их, мерзавцев, сокрушать будет!.. Мне нонче праздник оттого, что довелось, слава те господи, справедливости дождаться!.. Вот!..

Голос Суконнпкова звучал хрипло. Аксинья Анисимовна притихла и, не переводя дыхания, следила за мужем. Она вслушивалась в его слова, и ей отчего-то становилось страшно. Так много лет назад пережила она подобный страх, когда муж вернулся однажды вечером домой и долго жег в печке какие-то бумаги, а на утро компаньон мужа прибежал бледный и в чем-то умолял Петра Никифорыча, но Петр Никифорыч сидел окаменелый и только вот таким же хриплым голосом, как сейчас, твердил: