Читаем без скачивания Уэверли, или шестьдесят лет назад - Вальтер Скотт

Таково было это поле военных действий, представлявшее редкое и необычайно интересное зрелище. Две армии, резко отличавшиеся друг от друга как по внешнему облику, так и по дисциплине, но весьма искусные в свойственных им методах ведения войны, стояли теперь лицом к лицу, подобно двум гладиаторам, когда каждый размышляет, как лучше напасть на противника, и от исхода этого боя зависела, пусть на время, судьба всей Шотландии. Впереди линий можно было отчетливо разглядеть командующих и штабы обеих армий. Они внимательно следили в подзорные трубы за движениями противника, посылали приказы и принимали донесения от своих адъютантов и ординарцев. Последние больше всего способствовали оживлению картины, устремляясь бешеным галопом по всем направлениям, как будто судьбы этого дня зависели от быстроты их коней. На нейтральном пространстве между армиями происходили мелкие стычки отдельных застрельщиков; порой солдаты вносили с поля раненого товарища, и на землю падала треуголка англичанина или шапка шотландца — но все это были безделицы, так как ни та, ни другая сторона не имела серьезного намерения наступать в этом направлении. Из соседних деревень стали с опаской показываться крестьяне, как бы ожидая исхода предстоящей схватки, а в близлежащей бухте марсы и реи двух английских судов с прямым вооружением были тоже усеяны зрителями, но не столь робкими.

Это напряженное ожидание продолжалось недолго: Фергюс и еще один вождь клана получили приказание направить своих людей на Престон, чтобы, угрожая правому флангу армии Коупа, заставить его изменить позицию. Выполняя этот приказ, вождь Мак-Иворов занял кладбище деревни Транент, место высокое и, как заметил Эван Дху, «удобное для всякого джентльмена, которому случится быть убитым и желательно обеспечить себе христианское погребение». Желая остановить или прогнать этот отряд, английский генерал выделил два орудия под эскортом значительного отряда конницы. Они подошли так близко, что Уэверли ясно мог рассмотреть значок отряда, которым он раньше командовал. Он слышал трубы и литавры, игравшие сигнал к наступлению, который был ему так привычен; он даже расслышал английскую команду, произнесенную столь же знакомым голосом командира, к которому он когда-то питал такое глубокое уважение. И в этот-то момент, обернувшись, он увидел дикие наряды и страшные лица своих товарищей-гайлэндцев, услышал их шепот на грубом и непонятном языке, взглянул на свою собственную одежду, столь непохожую на ту, которую он с детства привык носить, и ему вдруг захотелось очнуться от нелепого, противоестественного и чудовищного сна.

— Боже мой, — прошептал он, — неужели я в самом деле изменил своей родине, отрекся от своего знамени и стал, как сказал, умирая, этот несчастный, врагом своей родной Англии?

Не успел он по-настоящему вникнуть в эту ужасную мысль или заглушить свои воспоминания, как высокая, по-военному подтянутая фигура его бывшего командира выдвинулась совсем вперед, чтобы обозреть местность.

— Я могу уложить его, — сказал Каллюм, осторожно поднимая свой мушкет над стенкой, за которой он укрывался, на расстоянии не более шестидесяти ярдов от подполковника Гардинера.

Эдуарду показалось, что на его глазах сейчас совершится отцеубийство: почтенные седины и благородная наружность ветерана напомнили ему почти сыновнюю почтительность, с которой относились к нему все его офицеры. Но прежде чем он успел крикнуть: «Не стреляй!» — пожилой гайлэндец, лежавший рядом с Каллюмом, схватил его за руку.

— Побереги свой заряд, — сказал ясновидец, — его час еще не настал. Но пусть он остерегается завтрашнего дня. Я вижу, как саван прикрывает его грудь.

Каллюм, хотя в других отношениях был сущим кремнем, легко поддавался суеверию. От слов тайшатра он побледнел и опустил мушкет. Подполковник Гардинер, не подозревая, какой опасности он избежал, повернул коня и медленно отъехал к своему полку.

К этому времени регулярные войска закончили перестроение: один фланг был теперь обращен к морю, другой опирался на Престон, а так как атаковать с фланга оказалось так же трудно, как и с фронта, Фергюса с остальной частью отряда отозвали на прежнее место. Это изменение вызвало ответное перестроение в армии генерала Коупа, которая снова вытянулась в линию, параллельную линии горцев. На эти двусторонние маневры были потрачены последние светлые часы, так что обе армии решили больше не изменять позиций и провести ночь под ружьем.

— Сегодня больше ничего не будет, — сказал Фергюс своему другу Уэверли, — но, прежде чем закутаться в пледы, давай посмотрим, что делает Брэдуордин у себя в арьергарде.

Подойдя к посту, который занимал отряд барона, они застали доброго и заботливого ветерана в неожиданной роли: выслав ночные патрули и выставив часовых, он читал оставшимся солдатам вечернюю службу епископальной церкви. Его голос был громок и звучен, и хотя очки у него на носу и вид Сондерса Сондерсона в военной форме, выполнявшего при нем роль причетника, были несколько смехотворны, однако тревожная обстановка и военная одежда слушателей, за которыми стояли оседланные лошади, придавали этому богослужению глубокую и суровую торжественность.

— Я сегодня исповедовался, пока ты еще спал, — шепнул Фергюс Эдуарду, — однако я не такой уж строгий католик, чтобы не помолиться с этим славным человеком.

Эдуард согласился, и они остались до тех пор, пока барон не кончил чтения.

— Ну, ребята, — сказал старик, закрывая книгу, — а завтра на врага с легкой совестью и тяжелой рукой. — Затем он ласково приветствовал Мак-Ивора и Уэверли, которые пожелали узнать его мнение о положении дел.

— Вам же известно, что по этому поводу говорит Тацит note 369: «In rebus bellicis maxime dominatur Fortuna» note 370, что соответствует нашей поговорке «В схватке все дело в счастье». Но поверьте мне, джентльмены, этот генерал не мастер своего дела. Он сам расхолаживает несчастных ребят, которыми командует, держа их все время в обороне, что само по себе уже означает признание слабости или страха. Они будут лежать там на своем оружии в такой же тревоге, как жаба под бороной, в то время как наши молодцы встанут завтра утром свеженькими и бодрыми, чтобы идти в бой. Ну, доброй ночи. Только одна мысль меня беспокоит, но если завтра все сойдет благополучно, я посоветуюсь по этому поводу с вами, Гленнакуойх.

— Я почти готов применить к мистеру Брэдуордину характеристику, которую Генрих дает Флюэллену note 371, — заметил Уэверли, когда они направлялись к своему биваку. -

Он, может быть, немного старомоден, Но есть и ум и честь в шотландце этом.