Читаем без скачивания Храм фараона - Зигфрид Обермайер

Хотеп встал, оглушенный этим неожиданным вопросом.

— О могущественный Гор, любимец Маат, да будь жив, здрав и могуч, в моем распоряжении находятся модели и планы. Может быть, твоя священная воля подвигнет Пта к тому…

Рамзес начал проявлять нетерпение:

— Модели, планы — этого мне слишком мало, Хотеп! Скажи прямо: берешься ты или нет?

Хотеп заколебался. Если он скажет «да», но потерпит неудачу, тогда он упадет очень глубоко.

— Я попытаюсь, Богоподобный.

— А если попытка не удастся? Обваленную скалу нельзя просто обновить. Что испорчено, останется испорченным… Хорошо, Хотеп, продолжи работу в Малом храме, ты снова обо мне услышишь.

Пиай почувствовал настоятельное желание принять перед ужином ванну в Ниле и уже хотел покинуть дом, когда увидел приближавшийся отряд царских телохранителей, во главе которых шел чиновник со свитком папируса в руке.

— Ты скульптор Пиай?

— Да, это я.

— Тогда я должен попросить тебя снова вернуться в свой дом.

Это был конец. Пиай знал, что этот момент должен наступить, он неизбежен, как смерть.

Когда они остались одни, чиновник представился секретным писцом фараона, развернул свиток и начал читать:

— Благой Бог и сын Солнца, Узер-Маат-Ра-Сетеп-Ен-Ра-Мери-Амон-Рамзес, да будет он жив, здрав и могуч, повелевает: скульптор Пиай должен быть лишен должностей старшего надсмотрщика за строительством и первого ремесленника фараона, его титул Единственного друга фараона объявляется недействительным. Все его владения переходят к Богоподобному, он сам с нынешнего момента является заключенным и приговаривается к каторжным работам в каменоломнях Суенета на неопределенное время.

Чиновник сделал паузу и выжидающе посмотрел на Пиайя:

— Ты все понял, Пиай, или я должен тебе что-либо объяснить?

— Я понял.

— Тогда подпиши здесь.

Пиай дрожащей рукой поставил свое имя на обозначенном месте. Писец свернул свиток.

— Теперь ты подчиняешься воинам фараона, да будет он жив, здрав и могуч. Завтра они повезут тебя в Суенет.

Пиай вежливо поблагодарил и проводил чиновника к двери. Потом хлопком вызвал слугу, но тот уже давно сбежал, так что Пиай сам достал кувшин вина из кладовой.

«Вероятно, это последняя возможность выпить вина, — подумал он, — потому что, когда я стану каторжником, я должен буду довольствоваться водой. Это конец всего, но худшего не случится, и это хорошо».

Он не нашел бокала и поднес к губам весь кувшин. Если бы у него сейчас был яд, дело можно было бы решить в два счета. Что ожидает его? Тупая, тяжелая работа под раскаленным солнцем, побои, убогое пристанище, презрение, насмешки…

Пиай снова отпил большой глоток из кувшина. Он ничего не ел, и вино быстро ударило ему в голову. К тяжелой работе он привык, но это была творческая работа, которая радовала и удовлетворяла его. Целый день стучать отбойным молотком по граниту, в то время как сзади стоит надсмотрщик с палкой и выжидает момента, когда ты переведешь дыхание, чтобы ударить побольнее, — это глупо, унизительно, и такое сложно перенести. Итак, остается надежда только на то, что тело скоро потеряет свою силу и умрет или найдется возможность размозжить себе череп о гранит.

Эта мысль, а также кувшин вина вселили в Пиайя некоторую надежду. И, наконец, есть Мерит, которая, конечно же, не смирится с тем, что ее возлюбленный погибнет в каменоломнях. В кувшине оставалась еще половина хеката, и Пиай непрерывно пил дальше.

«И все же дело того стоило, — подумал он упрямо, — даже если нашей любви была отведена только пара месяцев. Я отдал бы все, все, лишь бы только мне осталась моя маленькая львица… Что для меня значат титулы Единственного друга фараона и первого архитектора? Они приносят честь и богатство, но сердце остается пустым. Что случится с ней? Накажет ли ее фараон? Станет ли принуждать ее к чему-либо?»

Шатаясь, Пиай встал, вино шумело у него в ушах, масляная лампа весело танцевала, как будто ожила. Спотыкаясь, он отправился на улицу, но его тотчас остановил вооруженный охранник.

— По нужде-то можно? — пробормотал он. — Можешь стоять рядом, если тебе это доставит удовольствие.

Охранник не спускал с него глаз до тех пор, пока мастер снова не доковылял до дома.

— Единственный друг фараона! Первый архитектор царя! Главный надсмотрщик над всей Кеми! — воскликнул Пиай громко, бухаясь в кресло.

— Любовник принцессы Мерит, — прошептал он, — и это единственный титул, который имеет ценность, и как ни одно из моих произведений нельзя стереть с лица света, так никто не отнимет у меня и эти часы, дни и месяцы, проведенные с Мерит. И царь не отнимет! Тут не помогут никакие приказы, декреты, предписания, распоряжения и законоположения.

Он хихикнул, снова выпил, захлебнулся и чуть было не задохнулся, откашлялся и упал на свое ложе. Один раз, только еще один раз обнять бы стройное тело Мерит, поцеловать твердые маленькие груди, погладить ее живот, посмотреть в ее темные глаза…

«Это не может так просто окончиться, как будто мы умерли друг для друга! Мы еще есть — я, Пиай, и ты, Мерит! Баст не позволит оторвать любящих друг от друга. Я почитал тебя в Пер-Басте, о богиня с головой кошки, теперь услышь же мою молитву: дай мне один раз, только один раз в жизни снова увидеть любимую, я прошу тебя только об этом! Такую маленькую просьбу ты можешь выполнить. Ты же могущественная богиня! Смотри, в честь тебя я опустошил целый кувшин вина, а если я снова когда-либо обрету свободу, я изготовлю кошку из чистого золота и подарю ее тебе. Да, я это сделаю! Я это сделаю».

Опьяненный вином, Пиай забылся глубоким хмельным сном. Когда его разбудили на рассвете, скульптор Пиай был в таком состоянии, как будто пытался себя отравить. Когда его вели, руки у него дрожали, лицо было пепельно-бледным, голова болела, как будто была сдавлена двумя камнями, желудок скручивался от тошноты. Хорошо, что он успел выпить несколько бокалов воды, прежде чем вооруженный стражник отвел его к ладье.

Несколько рабочих робко наблюдали за ним издалека. Ах, как охотно он поменялся бы местами с этими людьми! Они были молоды, свободны и радовались жизни, в то время как его увозили на каторжные работы. Он мог бы броситься в Нил… Однако стражники связали ему руки за спиной, и один из них вел мастера на веревке, как собаку.

В этот час царь уже принял ванну и сел в кресло, отдавая себя в распоряжение Гори. Тот старательно наточил бронзовое лезвие о полоску бычьей кожи. Потом с глубоким поклоном приблизился к сыну Солнца, окунул кисточку в чистое, с ароматными веществами кедровое масло и намазал им щеки и подбородок своего господина.