Читаем без скачивания Россия в Первой мировой войне - Николай Головин

Мы имели дивизии 16-батальонного состава, а немцы — 12-батальонного. Первая же кампания показала, что загромождение линейной дивизии числом людей делает ее излишне громоздкой и ведет только к лишним потерям. Россия в середине войны перешла к 12-батальонным дивизиям, и боевая сила ее линейной дивизии от этого не уменьшилась.

В начале войны мы имели 8-орудийные батареи, а немцы — 6-орудийные. Первые же сражения подтвердили, что огневая сила батареи скорострельных орудий почти не возрастает от увеличения числа ее орудий сверх шести. В течение войны Россия перешла на 6-орудийные батареи, и опять огневая сила линейных дивизий от этого не пострадала.

Как показал опыт войны, наиболее близко к определению наивыгоднейшей комбинации числа людей и огневых машин в линейной (пехотной) дивизии подошли немцы.

Вследствие этого для исчисления действительной боевой силы Русской армии мы примем за единицу счета (за «единицу боевой силы армии») боевую силу германской полевой пехотной дивизии.

В главе третьей мы упоминали, что на одну германскую полевую пехотную дивизию приходилось 14 батарей дивизионной и корпусной артиллерии. В резервных пехотных дивизиях число таких батарей было меньшим, а именно 8. Наконец, в ландверных частях это число падало до 6 и даже до 4 на дивизию. Но если принять во внимание, что немецкая полевая тяжелая артиллерия насчитывала с самого начала войны 381 батарею, то можно принять, что в среднем на каждую пехотную дивизию все же приходилось по 14 батарей. На русскую пехотную дивизию, считая и второочередные и принимая во внимание корпусную артиллерию, а также 60 батарей полевой тяжелой, придется всего 7 батарей.

Таким образом, наша полевая пехотная дивизия равнялась по своей огневой артиллерийской силе половине германской полевой пехотной дивизии.

Мы уже указывали выше, что существует известный предел для количества пехоты в линейной дивизии. Увеличение пехоты сверх этого предела почти не увеличивает боевой силы линейной дивизии. Таким пределом в 1914 г. нужно считать 12 батальонов, то есть то количество, которое и имела германская линейная дивизия. Поэтому мы можем утверждать, что действительная боевая сила русской пехотной дивизии представляла собою не «единицу», а половину установленной нами выше «единицы боевой силы армии». Это заключение, в свою очередь, приводит нас к выводу, что действительная боевая сила Русской армии в 1914 г. при 114 с половиной пехотных дивизиях должна измеряться 60 вышеупомянутыми единицами счета.

Этот вывод вполне совпадает с авторитетным утверждением генерала Маниковского, что война потребовала от Русской армии (114,5 линейной дивизии) в два раза большего артиллерийского вооружения, нежели это было предположено.

Из 114,5 пехотной дивизии Россия сосредоточила против Германии и Австро-Венгрии 94,5 пехотной дивизии. Остальные дивизии остались на Кавказе против ожидавшегося выступления Турции, а также для наблюдения за прочими границами империи.

Но сосредоточение этой 94,5 дивизии сильно растягивалось во времени:

  Число пехотных дивизий, окончивших свое сосредоточение Боевая сила в принятых нами единицах счета На 15-й день мобилизации 27 13–14 23-й 52 26 60-й 90,5 45 85-й 94,5 47

Из этой таблицы мы видим, что полное сосредоточение Русской армии на западном театре России продолжалось 2–3 месяца, в то время как германская и австро-венгерская армии, предназначенные для действий против России, могли быть уже развернутыми к 15-му дню мобилизации.

На деле произошло некоторое запоздание в сосредоточении австро-венгерской армии ввиду предпринятого монархией Габсбургов нападения на Сербию. Но это запоздание измерялось днями, а не месяцами.

Как известно, Германия решила большей частью своих сил обрушиться с началом войны против Франции. Против России с первых же дней войны находилось не менее 20 пехотных дивизий[118].

Начавшиеся уже военные действия против Сербии задержали несколько, как мы только что говорили, развертывание всех предназначенных против России австро-венгерских сил, которые в итоге достигали 37 1/2 пехотной дивизии, 2 ландштурмных дивизий и 13 ландштурмных бригад, что составляло в общем силы, равные 46 пехотным дивизиям{245}.

Действительную боевую силу австро-венгерской пехотной дивизии можно считать равной в силе русской пехотной дивизии. Измеряя же эту величину в принятых нами единицах, мы получим, что действительная боевая сила австро-венгерской пехотной дивизии равнялась, подобно русской, половине этой единицы.

Таким образом, общая боевая сила немецких и австро-венгерских войск, участвовавших в первых боевых операциях 1914 г. против России, должна быть оценена так:

Число пехотных дивизий … Боевая сила в принятых нами единицах счета

Германия … 20 … 15[119]

Австро-Венгрия … 46 … 23

Итого … 66 … 38

Сравнивая данные этой таблицы с данными предыдущей, мы видим, что Россия при полном напряжении могла выставить против объединенных сил центральных держав равные силы только к концу 2-го месяца.

Между тем, по мнению, получившему всеобщее распространение не только в обывательских кругах, но и в правительственных, Россия представлялась таким колоссом, что ей стоило лишь слегка пошевелиться, дабы раздавить в начале 1914 г. находившиеся против нее неприятельские силы. Что такое мнение господствовало даже в верхах наших союзников французов, свидетельствует следующая телеграмма от 4/17 сентября 1914 г. русского посла в Париже Извольского. В этой телеграмме (Цитировано Циховичем: Стратегический очерк войны 1914–1918гг. Ч. 1. С. 62–64.), адресованной министру иностранных дел, говорится: «Роли союзных французской и русской армий по отношению к Германии сейчас определяются следующим образом: французы наступают, имея против себя 5/6 германских сил, а мы, как явствует из последних официальных телеграмм, остановились перед 1/6 этих сил. Объясняется это, конечно, тем, что мы имеем дело с двумя противниками, из коих Австрия выставила все, что имела. Полное поражение, нанесенное нами Австрии, приветствуемое здесь самым восторженным образом, но как в публике, так и в военных кругах убеждены, что Россия достаточно могущественна, чтобы справиться одной с 1/6 германских сил независимо от операции против Австрии… Я не считаю себя вправе умолчать об этой критике, не предупредив Вас о назревающем, может быть, недоразумении, чтобы не сказать — противоречии, между нами и французами, которые убеждены, что в настоящую минуту Франция почти одна выдерживает натиск германского колосса…»

Переоценка нашей силы лежала и в основе нашего плана войны. Вместо того чтобы сосредоточить все свои усилия против одного из наших врагов с тем, чтобы, разбив его, перебросить главную массу войск для одержания победы над другим, Сухомлинов и его сотрудники задаются целью сразу же наносить решительные удары по австро-венгерским армиям, сосредоточившимся в Галиции, и по немецким силам, оставленным в Восточной Пруссии, то есть по двум расходящимся операционным линиям. Такая переоценка своих сил русским Генеральным штабом привела к естественному следствию: наши союзники — французы сразу же стали предъявлять России совершенно непосильные требования. Ярким доказательством такого отношения могут служить те телеграммы, которые передавались в первые месяцы войны русским военным агентом (графом Игнатьевым) в Париже, а также те заявления, которые делались от имени французского правительства его послом в Петрограде.

1 августа, т.е. в день объявления Германией войны России, в телеграмме нашего военного агента говорилось, что французский военный министр «совершенно серьезно полагал возможным для нас вторжение в Германию и движение на Берлин со стороны Варшавы». Это требование французского правительства в переводе на стратегический язык означало следующее: к существовавшим уже двум операционным линиям (в направлениях на Галицию и на Восточную Пруссию) прибавлялась еще третья — Варшава-Берлин. При существовавшем в действительности соотношении сил подобная просьба была в полном смысле слова равносильна требованию от России самоубийства.

Эта просьба французского правительства, повторенная несколько раз, поставила русское Верховное командование в очень трудное положение. Военный французский профессор Ecole Superieure de Guerre так оценивает в своем курсе по истории войны 1914–1918 гг. создавшееся положение: