Читаем без скачивания Оккультные корни Октябрьской революции - Валерий Шамбаров

Следовательно, с “юридической” точки зрения — даже с точки зрения большевистской “законности”, документ был более чем сомнительным. Однако еще раз отметим и то, что кампания была уже подготовлена. И едва директива Свердлова дала “старт”, машина террора завертелась мнговенно, без раскачки и пробуксовываний. Лозунги убийства были сразу подхвачены на разных уровнях. Троцкий писал о казаках: “Это своего рода зоологическая среда, и не более того. Стомиллионный русский пролетариат даже с точки зрения нравственности не имеет здесь права на какое-то великодушие. Очистительное пламя должно пройти по всему Дону, и на всех них навести страх и почти религиозный ужас. Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции… Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в Черное море…” Он же ввел в обиход термин — “устроить карфаген” казачеству.

Член РВС Южфронта Колегаев (только что вернувшийся из Москвы со свердловского совещания) требовал от подчиненных частей массового террора. Распространялись инструкции об “изъятии офицеров, попов, атаманов, жандармов, просто богатых казаков, всех, кто активно боролся с Советской властью”. Член РВС 8-й армии Якир писал в приказе: “Ни от одного из комиссаров дивизии не было получено сведений о количестве расстрелянных белогвардейцев, полное уничтожение которых является единственной гарантией наших завоевании”.

Первым делом было провозглашено “расказачивание”. Запрещалось само слово “казак”, ношение традиционной формы, лампасов. За нарушение — расстрел. Станицы переименовывались в волости, хутора — в села. Часть донских земель вычленялась в состав Воронежской и Саратовской губерний, подлежала заселению крестьянами. Во главе станиц ставили комиссаров, как правило из “инородцев” — евреев, немцев или венгров. Населенные пункты облагались денежной контрибуцией, разверстываемой по дворам. За неуплату — расстрел. В трехдневный срок объявлялась сдача оружия, в том числе дедовских шашек и кинжалов. За несдачу — расстрел. Рыскали карательные отряды, отбирая подчистую продовольствие и скот, по сути обрекая людей на голодную смерть.

Тут же покатились и расправы. Перебить богатых казаков? Но наделы казаков были значительно больше крестьянских, поскольку они несли службу, покупали коней, снаряжение и оружие за свой счет. Вот они все и богатые! Террор к казакам, принимавшим прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью? А кто не принимал, если на Дону была всеобщая мобилизация от 19 до 52 лет? Если кто-то скрылся или отступил с белыми — казнили семью. “Изъять” жандармов? Хватали стариков, служивших при царе, в 1905 году. По хуторам разъезжали трибуналы, производя “выездные заседания” с немедленными расправами. Казнили при помощи пулеметов — разве управишься винтовками при таком размахе? Кое-где начали освобождать землю для крестьян-переселенцев из центральных губерний. Казаки подлежали выселению в зимнюю степь. На смерть.

О том, что творилось на Дону, красноречиво рассказал в своем бессмертном романе Михаил Александрович Шолохов. Хотя он по понятным причинам вынужден был смягчить тона. В 1931 году он писал Горькому: “Не сгущая красок, я нарисовал суровую действительность, предшествующую восстанию, причем сознательно упустил факты, служившие непосредственной причиной восстания, например, бессудный расстрел в Мигулинской 62 казаков-стариков или расстрелы в Казанской и Шумилинской, где количество расстрелянных в течение 6 дней достигло 400 с лишним человек”.

Да, по Дону гуляла смерть. Некоторые свидетельства очевидцев приводит в своем очерке Е. Лосев (“Москва” № 2, 1989): “Смертные приговоры сыпались пачками. Расстрелы производились часто днем на глазах у всей станицы по 30 — 40 человек сразу, причем осужденных с издевательствами, с гиканьем и криками вели к месту расстрела. На месте расстрела осужденных раздевали догола, и все это на глазах у жителей…” “Беззаконным реквизициям и конфискациям счет нужно вести сотнями тысяч. Население стонало от насилий и надругательств. Нет хутора и станицы, которые не считали бы свои жертвы красного террора десятками и сотнями. Дон онемел от ужаса…”

В Урюпинской число казненных доходило до 60 — 80 в день. Комиссары-инородцы откровенно бесчинствовали и измывались над казаками. В великолепном Вешенском соборе устроили публичное венчание 80-летнего священника с кобылой. В той же станице Вешенской старику, уличившему комиссара во лжи и жульничестве, вырезали язык, прибили к подбородку и водили по станице, пока он не умер. В Боковской комиссар расстреливал ради развлечения тех, кто обратил на себя его внимание. Клал за станицей и запрещал хоронить… Прямое участие в расправах принимал Якир, содержавший собственный карательный отряд из 530 китайцев. Прославилась садизмом и еще одна “политработница”, Розалия Залкинд (Землячка), любившая лично присутствовать при казнях.

Но если геноцид на Дону более менее известен нам по страницам “Тихого Дона”, то надо помнить, что самом-то деле проводился он не только здесь, а повсеместно! Во всех казачьих областях, оказавшихся к этому времени под властью красных. На Урале активным его проводником стал Шая Голощекин, военком Уральского округа и член РВС Туркестанской армии. Впоследствии уполномоченный из Москвы Ружейников, прибывший в Уральск специально для исправления “перегибов”, выпустил из тюрем 2 тысячи казаков как невинно арестованных. А скольких не выпустил, сколько счел арестованными законно? И скольких было уже поздно реабилитировать? Сколько уже лежало в земле? Ведь подолгу-то в тюрьмах не держали, конвейеры смерти действовали бесперебойно.

Князь С.Е. Трубецкой в своих мемуарах описывал, как в тюрьме в одной камере с ним оказался комиссар, осужденный за злоупотребления. И рассказывал о своих бесчинствах с уральскими казаками и казачками: “Мы эту гидру выжигали каленым железом,” — то есть казнили всех подряд. Расстрелы производились в каком-то овраге. “Девки и молодки подвернулись как на подбор красавицы, — говорил комиссар. — В самом соку, значит. Прямо жаль расстреливать. Ну, думаю, им все равно умирать, зачем же им перед концом ребят не утешить… одну и самому себе выбрал. Вас, говорю, от этого не убудет. Ну а они и слышать не хотят, кричат, ругаются, ну прямо несознательные. Ничего не поделаешь, согласия не дают, чего, думаю, на них, контрреволюционерок, смотреть… мы уж без согласия”. “Что же, потом вы их расстреляли?” “А то как же, — ответил комиссар. — Все как полагается, мы свое дело знаем, ни одна не ушла”.

Геноцид обрушился и на Оренбургское, Терское, Астраханское казачество. И даже на казачьи части, сражавшиеся на стороне красных! Когда Деникин в зимних боях разгромил 11-ю советскую армию, единственным боеспособным соединением, сумевшим отступить в относительном порядке, была кубанская бригада Кочубея. В Астрахани ее под предлогом “анархии” разоружили и расформировали, многих арестовали. Кочубея хотели расстрелять, он бежал в степи и погиб.

Уже позже, в сентябре 1919 г., на “Мироновском процессе”, член РВС республики Смилга говорил о геноциде: “Теперь о зверствах на Дону. Из следственного материала видно, что зверства имели место. Но так же видно, что главные виновники этих ужасов уже расстреляны. Не надо забывать, что все эти факты совершались в обстановке гражданской войны, когда страсти накаливаются до предела. Вспомните французскую революцию и борьбу Вандеи с Конвентом. Вы увидите, что войска Конвента совершали ужасные поступки с точки зрения индивидуального человека. Поступки войск Конвента понятны лишь при свете классового анализа. Они оправданы историей, потому что их совершил новый, прогрессивный класс, сметавший со своего пути пережитки феодализма и народного невежества, то же самое и теперь”.

Интересно, вспомнил ли об “оправданности” троцкист Смилга, когда его самого поставили к стенке в 37-м? Впрочем, сейчас речь о другом. О том, что казачий геноцид не относился к “обычным” ужасам гражданской войны, к страстям, “накаленным до предела”. Потому что проводился целенаправленно, спланированно и систематически. И к тому же это преступление опять было иррациональным!

Ведь речь шла не о подавлении сопротивления, не о карах противников, не об усмирении непокорных. Наоборот, расправа обрушилась на тех казаков, которые уже покорились, признали Советскую власть, уже приняли ее. Могли обеспечить тыловое снабжение для красных частей, воюющих с Деникиным и Колчаком, а кто-то готов был и драться на стороне красных… В чем же дело? За что же и по какой причине было решено их истребить? Некоторые писаки, стараясь объяснить это, даже придумали историю — дескать, молодого Яшу Свердлова в 1905 году поймали казаки и хотели повесить, вот он их и возненавидел. Хотя такого случая никогда не было, это не более чем байка.