Читаем без скачивания Удар милосердия - Наталья Резанова

Что касается принцессы, то она не замедлила прислать Йоргу-Норберту заверения в своей совершенейшей преданности, и принесла присягу правителю как от своего имени, так и от имени сыновей. За строками ее послания читалось – в тот день, когда голова Раднора упадет на плахе, счастливей ее не будет женщины в империи. И если суд не торопился выносить приговор, то лишь потому, что Норберт желал получить в ходе процесса некоторые дополнительные сведения. И Раднор охотно говорил, а Норберт внимательно слушал.

И Норберт не знал, смеяться этим откровениям или плакать над ними. При том, что не был он от природы ни особенно смешлив, ни склонен ронять слезу. И хотелось ему знать, почему Раднор бездействовал в недели практического безвластия в Тримейне, когда император был прикован к постели, а наследник еще не прибыл из герцогства Эрдского. Эльфледа и заговорщики-южане не имели надлежащего влияния на императорскую гвардию и горожан, а знать вполне способна была поддержать Раднора. И, вместо того, чтобы поднять вассалов, бунтовать гарнизоны и захватывать Тримейн, он, как нарочно, медлил до тех пор, пока не стало поздно. В непогоду, которая якобы задержала выступление, Норберт не верил. Конечно, как правило, зимой военные действия стараются не вести, но в исключительных обстоятельствах приходится к этим обстоятельствам приноравливаться. Пришлось поверить. «Так метель же была!» – твердил Раднор, недоумевая, почему до кузена не доходит очевидное – «Метель, а потом снег валил целыми днями, Что я, ума лишился, через заносы пробираться?»

По мере углубления в дело, выяснилось, что этот великий стратег и тактик, прославивший свое имя военными подвигами, в действительности не участвовал ни в одном сражении. То есть – сжечь деревни, порубить во главе рыцарской конницы толпу, разнести город, который защищает лишь бюргерское ополчение – это да, это случалось. А вот встретиться с врагом опытным, хорошо обученным и вооруженным, в открытом поле – как-то не выпало. Вовсе не по трусости. Ему все время мешали разные недостойные благородного человека препятствия. То снег, то дождь, то грязь и бездорожье, а то на охоту вздумалось съездить, или пирушка затянулась… В результате враг всегда оказывался не там, где Раднор намеревался его найти. Что воспринималось принцем как проявление исключительного коварства.

Вальграм? Да, он приказал его казнить. Но разве у него не было на то права? Вальграм был мятежник. Так ему сказали. Сражался с мятежниками? Да, вроде бы что-то такое было. Ну и что? Какого черта этот выскочка украл победу, которая принадлежала тому, кто не в пример благороднее его, а потом посмел с наглым видом являться в ставку? И герцог дал ему полную власть над Вальграмом и его армией… Как это было? Да не помнит он, переговорами советник занимался. Подробнее о советнике? Ты что, кузен, о такой чепухе… разве принцам крови пристало беседовать о столь мелкой сошке? Вообще, этот Поссар – такая сволочь! Как нужен он – так его нет. Вот барон и Гвернинак к нему приехали, а Поссар – нет. Вообще-то правильно, нечего ему с рыцарями равняться, он место свое знает, не высовывается… Кстати, где он? Пусть сам рассказывает.

Но Раднор все равно рассказывал, а Норберт слушал. Потому что допрашивать принца может только правитель либо император. И суд над ним не подобает выносить на общее обозрение, и то, что за судом последует.

Иное дело – доктор Поссар и его сообщник, находившиеся сейчас в Свинцовой башне, в условиях murus strictissimus, строжайшего заключения – в подземелье, в ручных и ножных оковах. Как и Раднор, их преступление квалифицировалось как сrimen exceptum, исключительное, для которого суд имеет особые полномочия и не связан правилами обычного судопроизводства, но считалось также crimen fori mixtum, преступлением смешанного характера, как против духовных, так и против светской властей, и разбиралось смешанной же комиссией из духовных и светских лиц. Получалось так, что церковь сама извергла из своих рядов преступника и предала его светским властям. Норберт ни разу не посетил допросов и заседаний комиссии, но внимательнейшим образом читал протоколы и отчеты, доставляемые рефендарием Вайфаром. Ректор Битуан также включился в работу комиссии, однако после визита в университет правитель с ним не общался. Для этого достаточно было Вайфара. Этот человек вообще оказался чрезвычайно полезен, схватывал на лету, чего от него хотят, и на данный момент устраивал Норберта в качестве исполнителя приказов больше, чем Бесс, как ни нелепо было это сравнение. Норберт был не вовсе лишен чувства благодарности, и понимал, что обязан этой женщине спасением рассудка, и, возможно, жизни. Но как раз по этой причине она напоминала ему о многом, что ему хотелось бы забыть. За Вайфаром шлейф неприятных воспоминаний не тянулся, а беспринципность его не раздражала. Напротив, это выгодно отличало Вайфара от Бессейры, которая слишком часто позволяла выказывать собственное мнение.

Передав правителю проект обвинительного заключения, он тоже никак не высказался, предпочитая сперва выслушать суждения вышестоящего.

– Однако Битуан старается, – заметил правитель, проглядев исписанные листы. – Обоснование связи колдовства, ереси и государственной измены получилось логично. Но ведь этот метод, насколько я помню, предложен самим доктором Поссаром в «Сравнении гражданского и канонического права»?

– Да, ваше высочество. Он предложил его в случае исключительных преступлений для сокращения хода судопроизводства. Книга была одобрена на самых высоких инстанциях, и положений, в ней изложенных, никто не отменял.

– Действительно, почему бы и не воспользоваться ею? Но в некоторых параграфах Битуан, по-моему, старается излишне. Он слишком буквально понимает тезис: «Противящийся спасению подобен отцеубийце». Не имею ничего возразить по существу. Но напрямую приравнивать деяния Поссара к отцеубийству и требовать соответсвенного наказания – уже чересчур. Это с одной стороны. А с другой – чего-то в этом обвинительном заключении не хватает. То, что делало бы преступление впрямь исключительным.

– Трудность в том, ваше высочество, что по этому делу можно выдвинуть любое обвинение. Этот Стуре…студент… тот, что лишал жизни молодых девиц… признается абсолютно во всем. Умоляет, чтоб его казнили, поскольку после возвращения памяти жизнь для него стала невозможна.

– А Поссар?

– Он не то чтобы признается… он вообще почти не говорит. То есть – не отрицает.

– Что ж, чем больше будет обвинений, и чем серьезнее они будут, тем меньше оснований у Святого Трибунала вмешиваться в это дело. Университет и церковь от Поссара уже открестились… Если бы в нашем кодексе был закон об оскорблении императорского величия… нет, не то… Поссар ведь жил в славянских странах? Можно инкриминировать ему вероотступничество. Какое, по нашим законам полагается наказание за приятие схизмы?