Читаем без скачивания Криптономикон, часть 2 - Нил Стивенсон

Два куска бумаги, оба солидно выглядят, на обоих напечатано «ДЕСЯТЬ ФУНТОВ» и название банка. Один — ничего не стоящий сувенир, другой — законное платежное средство. Что за черт?

Суть в том, что одним заявлениям на кусках бумаги люди доверяют, другим — нет. Они верят, что можно принести настоящую австралийскую купюру в Мельбурнский банк, просунуть в окошко и получить золото или серебро — или хоть что-то — взамен.

Доверие доверием, но его надо подкреплять, во всяком случае, если хочешь иметь стабильную валюту. Иногда полезно и впрямь держать в подвале чертову кучу золота. Во время эвакуации из Дюнкерка, когда англичане ждали, что их не сегодня-завтра захватят немцы, они выгребли весь свой золотой запас, погрузили на линкоры и пассажирские лайнеры и перевезли через Атлантику в банки Торонто и Монреаля. Таким образом они удержали бы свою валюту, даже если бы немцы вошли в Лондон.

Японцы вынуждены играть по общим правилам. Конечно, можно запугать покоренный народ до потери пульса, но трудно приставить человеку нож к горлу и сказать: «Изволь поверить, что эта бумажка стоит десять фунтов стерлингов». Он, возможно, и скажет, будто поверил, но не станет вести себя так, как если бы верил. А если люди не будут так себя вести, то не станет и валюты, работники не будут получать жалованья (их можно обратить в рабов, но все равно придется платить надсмотрщикам), экономика развалится, и вы не сможете добывать сырье, ради которого завоевали страну. Чтобы экономика работала, нужна валюта. Когда кто-то приходит в банк с вашим казначейским билетом, вы должны иметь возможность расплатиться с ним золотом.

Японцы все планируют досконально. Уж кому это знать, как не Уотерхаузу: последние года два он читает расшифровки их сообщений по двенадцать-восемнадцать часов в сутки и знаком с японской дотошностью. Он знает, как ре-мажорную гамму, что японцы продумали поддержку имперской валюты — и не только австралийской, но и новозеландской, новогвинейской, филиппинской, гонконгской, китайской, индокитайской, корейской, маньчжурской…

Сколько золота надо, чтобы убедить людей в ценности своих бумажных денег? И где его хранить?

Они идут вниз по каким-то лестницам и наконец оказываются в удивительно большом помещении. Если они в чреве острова, то это червеобразный аппендикс или что-то в таком роде. Помещение круглое, стены местами гладко-волнистые, местами расширены чем-то вроде кайла. Они прохладные, и воздух в комнате тоже.

Внутри стоят длинные столы и не меньше тридцати стульев. Уотерхауз осторожно принюхивается, боясь учуять запах мертвечины, но его нет.

Все ясно. Они в центре скалы. В помещении только один вход. Никакой тяги — никакого эффекта паяльной лампы, — поэтому ничего не сгорело. Пламя обошло это место стороной. Воздух густой, как холодная подливка.

— В этой комнате нашли сорок погибших.

— От чего они погибли?

— Задохнулись.

— Офицеры?

— Один японский капитан. Остальные рабы.

До начала войны слово «раб» было для Уотерхауза таким же устаревшим, как «медник» или «лабазник». Теперь, когда фашисты и японцы возродили эту практику, оно звучит на каждом шагу. Странная штука — война.

Его глаза уже привыкли к тусклому освещению. На всю пещеру горит одна двадцатипятиваттная лампочка, стены поглощают почти весь свет.

Уотерхауз видит на столе прямоугольные предметы, по одному перед каждым стулом. Войдя, он принял их листки бумаги. Часть из них и впрямь листки, но теперь, присмотревшись, он замечает, что в основном это пустые рамки с разбросанным внутри произвольным узором кружков.

Уотерхауз отыскивает в кармане фонарик и щелкает переключателем. Возникает косматый желтый конус, в котором клубится и перетекает маслянистый дым. Уотерхауз идет вперед, разгоняя дым рукой, и наклоняется над столом.

Это счёты, костяшки застыли посреди каких-то вычислений. Чуть дальше другие. Потом еще.

Он поворачивается к армейскому сопровождающему.

— Как будет родительный падеж слова «счёты»?

— Простите, сэр?

— Счётов? Счёт?

— Как вам будет угодно, сэр.

— Ваши люди не трогали этих счёт?

Начинается лихорадочное обсуждение. Офицер вынужден опросить нескольких рядовых, отправить гонцов к кому-то еще, дважды позвонить по телефону. Это обнадеживает: другой просто сказал бы «Нет, сэр», или что там по его мнению Уотерхауз хотел услышать, и поди проверь. Этот, похоже, понимает, что нужен точный ответ.

Уотерхауз, старательно держа руки за спиной, обходит столы и разглядывает счеты. Почти рядом с каждыми лежит лист бумаги или блокнот, а также карандаш. Бумага исписана цифрами, изредка попадаются иероглифы.

— Вы видели кого-нибудь из этих рабов? — спрашивает он рядового.

— Да, сэр. Я помогал их выносить.

— Это были филиппинцы?

— Нет, сэр. Типичные азиаты.

— Китайцы, корейцы?

— Да, сэр.

Через несколько минут приходит ответ: все уверяют, что не трогали счеты. В эту часть укрепления американцы попали в последнюю очередь. Тела лежали грудой у двери, труп японского офицера нашли в самом низу. Стальная дверь была заперта изнутри — она слегка выгнулась, когда пламя наверху вытянуло из комнаты весь воздух.

— Хорошо, — говорит Уотерхауз. — Я поднимусь наверх и отправлю рапорт в Брисбен, потом лично разберу эту комнату слой за слоем, как археолог. Проследите, чтобы никто ничего не трогал. Особенно счеты.

АРЕТУЗА

Адвокат Алехандро приходит на следующий день. Они с Рэнди болтают о погоде и баскетболе и одновременно меняются записками. Рэнди пишет «Передайте Честеру» и протягивает записку, в которой просит Честера просмотреть содержимое сундука, найти все старые документы про дзета-функцию и как-нибудь ему переправить. Адвокат Алехандро отдает отчет о своей бурной работе, который, видимо, должен подбодрить Рэнди, но выглядит несколько уклончиво. Рэнди рассчитывал узнать о конкретных результатах, поэтому, прочитав, вопросительно смотрит на адвоката. Тот кривится и постукивает себя по челюсти, что на условном языке означает «Дантист». Очевидно, Кеплер сует им палки в колеса. Рэнди протягивает записку: «Передайте Ави» и листок с просьбой к Ави выяснить, нет ли среди клиентов Крипты генерала Ина.

Потом целую неделю ничего не происходит. У Рэнди нет материала по дзета-функции, поэтому он не может заняться дешифровкой. Однако он закладывает фундамент для будущей работы. В «Криптономиконе» есть программы основных криптоаналитических операций на языке С, но это народные программы (плохо написанные), и в любом случае их надо перевести на более продвинутый язык C++. Этим Рэнди и занимается. Кроме того, в «Криптономиконе» есть разные полезные алгоритмы, их он тоже перекладывает на C++. Работа нудная, но других развлечений все равно нет. И потом, у такой нудной работы есть одна полезная сторона: приходится вникнуть во все математические детали. Не поняв математику, не напишешь программу. Рэнди с каждым днем все больше приучается думать как криптоаналитик. Параллельно его дешифровальная библиотека пополняется новыми программами.

У них с Енохом вошло в привычку говорить во время и после еды. У обоих довольно напряженная внутренняя жизнь, требующая постоянного внимания, так что в остальные часы они друг друга не замечают. Случай за случаем, Рэнди отмечает траекторию своей жизни до сего дня. Так же и Енох упоминает какие-то военные эпизоды, рассказывает, как жилось в послевоенной Англии, потом в Америке в пятидесятых. Видимо, он был католическим священником, потом его лишили сана — за что, Енох не говорит, а Рэнди не спрашивает. Дальше все еще более расплывчато. Енох говорит, что начал подолгу бывать на Филиппинах во время Вьетнамской войны. Это вписывается в гипотезу Рэнди: если Папаша Комсток и впрямь прочесывал Лусон в поисках Первоисточника, то Енох хотел быть рядом, чтобы ему помешать или по крайней мере оставаться в курсе. Еще он утверждает, что мотался в Китай организовывать там всякие интернетовские дела, но Рэнди подозревает: за этим что-то кроется.

Поневоле напрашивается мысль, что у Еноха Роота и генерала Ина есть и другие поводы для взаимной неприязни.

— Если мне позволено проявить осторожный скептицизм, что именно вы имели в виду, когда говорили о защите цивилизации?

— Бросьте, Рэнди, вы знаете, что я имел в виду.

— Да, но Китай — цивилизованная страна, не правда ли? По крайней мере была.

— Да.

— Так, может быть, вы с генералом Ином в одной упряжке.

— Если китайцы такие цивилизованные, почему они ничего не изобретают?

— Как? Бумага, порох…

— В последнее тысячелетие, я хочу сказать.

— Не знаю. А вы как думаете?

— Потому что они как немцы во время Второй мировой.

— Знаю, что лучшие умы бежали из Германии в тридцатых — Эйнштейн, Борн…

— …и Шредингер, и фон Нейман, и другие. А знаете почему?

— Ну, разумеется, потому что ненавидели фашистов!