Читаем без скачивания Царский наставник. Роман о Жуковском в двух частях с двумя послесловиями - Борис Носик

«Не забывай, что вся моя жизнь — это ты, Ангел моей души, и что единственная цель этой жизни — видеть тебя счастливой, насколько можно быть счастливым на этой земле. Я думаю, что я доказал тебе 13 июля, что, когда я люблю кого-нибудь по-настоящему, я не проявляю эгоизма в любви… Ты поймешь, что отныне я смогу выжить только в надежде на нашу встречу в четверг в милом нашем гнездышке».

Что доказал ей Александр и каким образом — тут каждый волен выдвинуть свою версию. Ясно только, что он был счастлив, что он гордился своей победой, что она желанна была, что он не щадил себя. Он был ее первым мужчиной, и, как полагают политологи и палеологи, он сумел разбудить в ней женщину (такое не всякому удается). Он пишет ей письма, всякий раз до и после свидания, исписывает своим мелким, наклонным почерком целые страницы, будто он не стареющий монарх, а молоденький влюбленный поручик. Это столь удачное сравнение без зазренья совести списал у плодовитого биографа Константина де Грюнвальда еще более плодовитый автор-академик Анри Труайя — в русской жизни Тарасов, а может, даже Тарасян, — благодарю их обоих. Впрочем, может, оба без кавычек все списали у Палеолога, я не проверял, но знаю, что во Франции такое возможно. Оба автора считают, что Катя сопротивлялась бы еще дольше, не ослабь ее волю к сопротивлению неудачный выстрел террориста Каракозова (тоже, впрочем, не первый выстрел, однако — первый, имевший какие-либо сексуальные последствия). Может, Катя испугалась тогда за Александра и поняла, что он ей небезразличен… не будем без пользы умножать гипотезы. Ну да, ей было 19, а ему 48. Но он был романтический император, куда уж больше (тогда ведь не было еще более романтических киноактеров и дикторов телевидения), он был пылкий поклонник, отчего ж ей было в него не влюбиться? Юные-то немецкие принцессы влюблялись в своих незнакомых царственных женихов и заочно, а мусульманские девушки и нынче так делают. Отчего же нашей Катеньке нуждаться в оправдании? Она была верна Александру до самой его смерти. А если у него и были из-за нее неприятности, так ведь и радости у него были. И если в конце его жизни, как попрекают ее биографы, она несколько злоупотребляла своим влиянием на возлюбленного и мужа (во французских судопроизводстве и печати это занятие влиятельных лиц — от постового до президента — называется «спекуляция влиянием»), то это означает только, что он любил ее до последнего дня, что она была замечательная женщина и нечего попрекать ее отсутствием интеллектуальной жизни. А тогда, в 1866–1867 годах, и вовсе не так много радостей выпало ей на долю. Новость о романе ее с императором стала достоянием двора. Назревал скандал. Катя-сиротка жила в Петербурге у брата Миши и его жены, очаровательной неаполитанки маркизы Вулькано де Черчемаджиоре. Испугавшись назревающего скандала, свояченица увезла девочку в Неаполь, в ссылку. Это из Неаполя Катя примчалась в Париж, и Александр поселил ее в особняке поблизости от Елисейского дворца, где самого его разместили, подобно Александру I Победителю в 1815-м. Французская мемуаристка мадам Барош рассказывает, что дворцовая опочивальня, впрочем, не пришлась нашему скромному императору, воспитаннику генерала Мердера, по душе:

«Когда он прибыл в Елисейский дворец, ему показали его комнату и гигантское ложе, ему предназначенное. Александр рассмеялся, а вечером все с удивлением увидели мужика, который принес и скромненько установил близ императорского ложа железную койку, низкую, совсем простую и жесткую, и шириной, Бог ты мой, не больше восьмидесяти сантиметров».

Зато поздно вечером со своей улицы Басс-дю-Рампар приходила и проникала во дворец через решетчатую калитку, что была на углу авеню Габриэль и авеню Мариньи, Катя Долгорукая. Они больше не расставались после этой встречи. Из Парижа она вернулась в Петербург и снова поселилась у брата и свояченицы в их только что купленном красивом особняке на Английской набережной (у нее были теперь свои слуги и свой собственный выезд). Отныне она следовала за ним повсюду — и в Ливадию, и в Царское Село, и в Петергоф, и на немецкие курорты (поселяясь, конечно, отдельно и стараясь держаться в отдалении от двора, хотя в том же 1867 году была произведена в фрейлины императрицы). Впрочем, все это было после Парижа, а пока…

3 июня Александр совершил конную прогулку по Сен-Жерменскому лесу, до самого Круа-Сент-Илера, где он встретился с Катей. Потом были визит на Всемирную выставку и снова ужин во дворце Тюильри, а 3 июня русский император отправился на экскурсию на остров Сите, чтобы посетить знаменитую Сент-Шапель и Дворец правосудия. Экскурсия во Дворец правосудия не удалась. Уже у входа императора встретила группа адвокатов, один из которых (история сохранила его имя — мэтр Флоке) крикнул: «Слава Польше, месье!» Что дальше произошло, не поняла толком даже мадам Барош, которая пишет:

«Царь немедленно вернулся в свой экипаж. Этот его скороспешный уход объясняют также следующим образом: несколько голосов закричали: «Слава Польше!», а другие в ответ им крикнули: «Вон отсюда!» А император, не разобравшись, второй крик так же отнес к себе, как и первый».

Так или иначе, ситуация была малоприятная, но и это было только начало. Утром 6 июня русский император вместе с прусским королем Вильгельмом I присутствовал по приглашению Наполеона III на военном смотре в Лоншане, в западном пригороде Парижа, у Булонского леса. Пятьдесят кавалерийских эскадронов шли в атаку и на полном скаку замирали вдруг перед двумя императорами и одним королем — великолепное зрелище, кто понимает. Возвращался государь через Булонский лес в одной коляске с французским императором и сыновьями, экипаж медленно продвигался через толпу, и вдруг у Большого Каскада какой-то человек дважды выстрелил в экипаж императора. Задета была лошадиная голова. Пуля отскочила в форейтора. Задет был и один из прохожих.

«Хвала Небу, никто не был ранен, — сообщает в своих мемуарах мадам Барош. — Между тем раненая лошадь, дернувшись, забрызгала своей кровью императора Наполеона и великого князя Владимира. Александр II, увидев, что одежда его сына в крови, подумал, что он был ранен. Это был страшный момент».

Выяснилось, что ни великий князь, ни французский император не пострадали. В толпе заметили при этом, что русский император встретил опасность «с надменным равнодушием», но мало кто тут знал, что так же хладнокровно он стоял перед Каракозовым и что это он удержал толпу от расправы над террористом. Талейран в депеше французскому правительству так доносил в те дни:

«Император в момент покушения и после него проявлял величайшее хладнокровие. Вернувшись во дворец, он принял своих министров и сказал им: «Вот видите, господа, похоже, что я еще гожусь на что-то, раз на меня покушаются». Вскоре пришел великий князь Наследник и бросился в объятья отца. «Твоя очередь еще не пришла», — сказал император, обнимая его».