Читаем без скачивания Иллюстрированные сочинения - Ги де Мопасан

Хозяин провел у нее всю ночь. На следующий вечер он снова вернулся, а затем стал приходить постоянно.

Они стали жить вместе.

Однажды утром он сказал:

– Я распорядился насчет оглашения; в следующем месяце повенчаемся.

Она не отвечала. Что могла она сказать? И не противилась. Что могла она сделать?

IV

Она вышла за него замуж. У нее было такое чувство, словно ее столкнули в яму с отвесными краями, откуда ей никогда не выбраться, а над ее головой нависли всевозможные несчастья, готовые при первом же случае рухнуть на нее, подобно огромным скалам. Муж представлялся ей человеком, которого она обокрала, и он рано или поздно заметит это. А затем ее мысли переходили к ребенку, источнику всех ее бед, но и всего ее счастья на земле.

Дважды в год она ездила повидаться с ним, но всякий раз возвращалась все более опечаленной.

Между тем привычка брала свое, страхи ее улеглись, сердце успокоилось, она стала доверчивее относиться к жизни, и лишь какая-то смутная тревога еще шевелилась в ее душе.

Годы шли, ребенку вскоре исполнится шесть лет. Теперь она была почти счастлива, как вдруг настроение ее мужа омрачилось.

Уже два – три года им словно овладело какое-то беспокойство; его мучила какая-то забота, все возраставшая душевная боль. Он часто оставался после обеда за столом, опустив голову на руки, грустный-грустный, снедаемый тоской. Говорить он стал с большей горячностью, порою грубо; пожалуй, он даже затаил что-то в душе против жены, потому что иной раз отвечал ей резко, почти гневно.

Однажды, когда на ферму пришел за яйцами сынишка соседки, а она, занятая неотложным делом, встретила его неприветливо, вдруг появился муж и сказал злым голосом:

– Кабы он был твой собственный, ты бы с ним так не обращалась.

Она была поражена и не нашлась, что ответить; все прежние ее тревоги пробудились снова.

За обедом фермер не разговаривал с нею, не смотрел на нее; она вообразила, что он ее ненавидит и презирает, что ему наконец стало что-то известно.

Совершенно растерявшись, она не решилась остаться с ним наедине после обеда, вышла из дому и побежала в церковь.

Наступила ночь; тесный неф был совершенно темен, но среди безмолвия, близ хоров слышались чьи-то шаги; то был пономарь, заправлявший на ночь лампаду перед дарохранительницей. Эта трепещущая огненная точка, тонувшая в глубоком мраке свода, представилась Розе как бы последней надеждой, и, не отводя от нее взора, она упала на колени. Звеня цепочкой, маленькая лампадка поднялась вверх.

Вскоре на плитах храма послышалось равномерное постукивание деревянных башмаков, шуршание волочившейся по земле веревки, и среди сгущающихся сумерек прозвучал вечерний Анжелюс [ «Ангел» – католическая молитва.] жиденького колокола. Когда пономарь собрался уходить, она подошла к нему.

– Господин кюре дома? – спросила она.

Он отвечал:

– Вероятно. Он всегда обедает в это время.

И она с трепетом толкнула калитку церковного дома.

Священник собирался сесть за стол. Он тотчас же усадил и ее.

– Да, да, знаю, ваш муж уже говорил; знаю, что вас привело ко мне.

Бедная женщина обмерла. Аббат продолжал:

– Что ж поделаешь, дитя мое!

И он поспешно, ложка за ложкой, глотал суп, капли которого падали на его сутану, оттопырившуюся и засаленную на животе.

Роза уже не решалась ни говорить, ни просить, ни умолять, она поднялась; кюре добавил:

– Не отчаивайтесь…

И она вышла.

Бессознательно она вернулась на ферму. Ее поджидал муж; работники уже разошлись спать. Тяжело упав к его ногам, она простонала, заливаясь слезами:

– За что ты сердишься на меня?

Он начал ругаться и кричать:

– А за то, что у меня нет детей, черт возьми! Когда берешь жену, так не для того, чтобы до конца только и быть с ней вдвоем. Вот за что я сержусь! Когда корова не приносит телят, значит, она никуда не годится. Когда у женщины нет детей, она тоже никуда не годится.

Она плакала и, запинаясь, твердила:

– Это не моя вина! Не моя вина!

Несколько смягчившись, он промолвил:

– Я ничего не говорю, а уж очень оно досадно!

V

С этого дня у нее была одна только мысль: иметь ребенка, второго ребенка, и это свое желание она поверяла всем и каждому.

Соседка сказала ей, что надо давать каждый вечер мужу стакан воды с щепоткой золы. Он согласился, однако это не помогло.

Они решили: «Верно, есть тайные средства». И пошли справляться. Им указали на одного пастуха, жившего в десяти лье от них, и дядюшка Валлен, заложив тележку, отправился однажды к нему за советом. Пастух вручил ему хлеб, сделав на нем какие-то знаки; в этот хлеб были подмешаны травы, и они должны были съесть по куску ночью, до и после своих ласк.

Они съели весь хлеб, но не добились никакого результата.

Учитель рассказал им о тайных любовных приемах, неизвестных деревне и, по его словам, действовавших без промаха. Не помогли и они.

Кюре порекомендовал сходить на богомолье в Фекан, поклониться «Честной крови». Роза отправилась с толпою паломников в аббатство и простерлась там на полу; присоединив свое моление к неуклюжим мольбам, вырывавшимся из всех этих крестьянских сердец, она молила того, к кому взывали все они, чтобы он еще раз сделал ее способной зачать и родить. Но все было напрасно. Тогда она решила, что это – наказание за первый грех, и ею овладела глубокая печаль.

Она чахла от горя, а муж старел и изнывал от тщетных надежд. «Тоска его иссушила», – говорили про него.

И между ними началась вражда. Он стал ругать ее и бить. Целыми днями он ел ее поедом, а вечером, лежа в постели, задыхаясь от ненависти, кидал ей в лицо оскорбления и грубости.

Наконец однажды ночью, не зная, как бы еще ее помучить, он приказал ей встать и дожидаться рассвета на дворе под дождем. А так как она не послушалась, он схватил ее за горло и стал бить кулаком по лицу. Она молчала и не шевелилась. Взбешенный, он вскочил ей коленями на живот и, стиснув зубы, остервенев от ярости, начал бить ее смертным боем. Тогда, доведенная до отчаяния, она возмутилась; неистовым движением отбросив его к стене, она поднялась на кровати и проговорила изменившимся, свистящим голосом:

– У меня-то есть ребенок, есть! Я прижила его с Жаком; ты помнишь Жака. Он обещал на мне жениться, да уехал.

Пораженный муж, взволнованный, как она сама, невнятно бормотал:

– Что ты говоришь? Что такое ты говоришь?

Она принялась рыдать и сквозь слезы, ливмя лившиеся из ее глаз, пролепетала:

– Вот из-за чего не хотела я выходить за тебя замуж. Вот из-за чего! Не могла я тебе этого сказать: ты бы еще оставил меня с малышом без куска хлеба. У тебя-то не было детей, тебе не понять, не понять!

Он повторял машинально, и удивление его все возрастало:

– Так у тебя есть ребенок? Есть ребенок?

Всхлипывая, она проговорила:

– Ты ведь взял меня силой, сам знаешь; не хотела я за тебя идти.

Тогда он встал, зажег свечу и начал ходить взад и вперед, заложив руки за спину. Она все еще плакала, лежа ничком на кровати. Вдруг он остановился возле нее.

– Выходит, это моя вина, что у нас с тобою нет детей? – сказал он.

Она не отвечала. Он снова зашагал по комнате; затем опять остановился и спросил:

– Сколько же твоему малышу?

– Скоро шесть лет, – промолвила она.

Он задал новый вопрос:

– Почему же ты мне не сказала?

Она простонала:

– Да разве я смела?

Он продолжал стоять неподвижно.

– Ну, вставай! – сказал он.

Она с трудом поднялась, а когда, опираясь о стену, стала на ноги, он вдруг расхохотался тем добродушным смехом, каким смеялся, бывало, в счастливые дни. Но она все еще не могла опомниться, и он добавил:

– Ну, что ж, надо поехать за ним, за этим ребенком, раз уж у нас с тобой нет своего.

Она так испугалась, что, наверно, убежала бы, если бы силы ее не оставили.

А фермер, потирая руки, бормотал:

– Я ведь уж собирался взять приемыша; вот он и нашелся, вот и нашелся. Я уж просил кюре поискать для меня сироту.

Затем, все еще смеясь, он поцеловал в обе щеки плачущую, совсем одуревшую жену и крикнул ей, словно она была глухая:

– Ну-ка, мать, пойди посмотри, не осталось ли там супа; я бы съел целую миску.

Она надела юбку, и они вместе сошли вниз. И пока она, опустившись на колени, снова разводила огонь под котлом, он, сияя, прохаживался большими шагами по кухне и повторял:

– Ну, что же, я, право, рад; нет, не вру, я доволен, в самом деле доволен!

Итальянское побережье

Все небо покрыто облаками. Зарождающийся сероватый день пробивается сквозь туман, поднявшийся за ночь и простирающий между зарей и нами свою темную стену, местами более густую, а местами почти прозрачную.

Сердце сжимается от смутного страха, что, может быть, этот туман до вечера будет застилать пространство траурным покровом, и то и дело подымаешь глаза к облакам с тоскливым нетерпением, как бы с молчаливой мольбой.