Читаем без скачивания Человек и его окрестности - Фазиль Искандер

— Честно говоря, да, — потупившись, сказал краснорубашечник.

— То-то же! — воскликнул мой собеседник и горделиво подчеркнул: — Три вещи мне никогда не изменяли: голова, желудок, мошонка!

Краснорубашечник вздрогнул, но выдержал серьезность. Один из его друзей рухнул на стол от смеха. Второй, вероятно, более совестливый, спрятал голову под стол, и только видно было, как спина его вздрагивает от приступов смеха.

— Да! Да! — продолжал мой собеседник, ничего не замечая. — В этот день Владимир Ильич писал письмо Инессе Арманд. Но это было не любовное письмо, а товарищеское. Ленин с негодованием, но, конечно, в рамках джентльменства отклоняет нападки Инессы на Энгельса. Инесса критикует Энгельса за то, что он в свое время скептически относился к идее всеобщей стачки. Но в его время с ней носились презренные анархисты.

Однако история шла вперед, а Энгельса уже не было. Время показало, что массовая политическая стачка более чем оправданна. Если бы Энгельс был жив, он раньше Инессы догадался бы об этом.

Инесса при всей своей женственности не понимала диалектику времени. Кстати, как и Бухарин. Но это не мешало Бухарину быть любимцем партии. А если быть честным до конца, потому он и был любимцем партии, что недопонимал диалектики. Дело в том, что партия сама недопонимала диалектики, и в этом диалектика ее любви к Бухарину.

А вы, конечно, ожидали, что это любовное письмо? Просчитались! Любовные письма Ленина хранятся в надлежащем месте. Скоро придет их срок. Мир узнает сто тридцать пламенных посланий великого революционера своей возлюбленной! Это Данте! Это Петрарка! Это Пушкин! Учитесь любить, как Ленин!.. Но я об этом не могу! Не могу! Идите! Идите!

Краснорубашечник отошел, как мне показалось, несколько смутившись. Когда мой собеседник сказал, что писем было сто тридцать, я вспомнил ту цифру, которую он называл при нашей первой встрече. Теперь оказалось на три письма больше. Получалось, что переписка продолжается, хотя и не столь оживленно, как раньше. Но потом я решил: а черт его знает! Ведь с тех пор прошло столько лет. Тогда он, видимо, был вполне работоспособен и мог найти еще три письма.

Обстоятельства смерти Инессы Арманд таинственны. По некоторым сведениям она покончила с собой в Кисловодске, куда Ленин ее усиленно направлял для отдыха. Есть его письма по этому поводу. Очень уж он настаивал. Дружеская забота или что-то еще? Те, что предполагают самоубийство, ссылаются на противоречие между официальной версией ее смерти: холера, и тем, что ее хоронили в открытом гробу.

Мой собеседник, явно взволнованный своим монологом, повернулся ко мне. В первый раз он молча сам разлил коньяк. Сильная рука его дрожала. Он посмотрел на меня. В глазах его стояли слезы.

— Выпьем за упокой ее души, — сказал он и, уже сквозь слезы, не видя меня, взрыдал: — Инесса, твой хладный труп из Кисловодска прибыл… Я знаю, это месть твоя, Инесса!

Неожиданно трезво:

— Обратите внимание — в слове Инесса два «эс», как и в слове Россия. Я вынужден был выбирать.

И снова сквозь тихие слезы воспоминаний:

— Она умоляла меня остаться в Европе… У нее были деньги… Небольшие… Но достаточно для нас… Свой домик в Швейцарии и наши дети… И музыка под пальцами ее… Нечеловеческая музыка… Я так любил детей и музыку… Но тут февраль… Дурак Вильгельм нам злато предложил…

Неожиданно бодро, с пафосом:

— Я не мог не воспользоваться последним в жизни шансом доказать, что прав был я, а не Плеханов. И доказал!

И вдруг ирония истории и Коба! Кто б мог подумать в Цюрихе тогда? Но встреча близится! Что ж, берегись, кинто!

Я думал, он отвлекся и забыл, за кого пьет. Но он не забыл. По кавказскому обычаю он чуть отлил из своей рюмки в знак того, что пьет за усопшую. Одним махом осушил рюмку, осушил ладонями глаза и посмотрел на меня с выражением трезвого безумия:

— И вот, значит, Инесса стучится в дверь моей каюты. Я открываю…

— Какой каюты? — не понял я.

— Каюты теплохода «Адмирал Нахимов», — твердо ответил он и, твердо посмотрев мне в глаза, пояснил: — Я же до этого сам назвал ей номер своей каюты.

— Где Инесса и где «Адмирал Нахимов»? — попытался я вернуть его к действительности.

— Да, «Адмирал Нахимов», — настоял он, как бы не давая мне запутать себя. И вдруг спохватился: — Что ж, вы думаете, я не знаю, что «Адмирал Нахимов» погиб во время кораблекрушения? Но это было задолго до кораблекрушения. Я тогда бежал из брежневской психбольницы и скрывался от КГБ. Из Одессы я инкогнито ехал в Мухус на «Адмирале Нахимове».

— Но как там могла оказаться Инесса, которая умерла еще при жизни Ленина? — воскликнул я, пытаясь не дать себя сбить с толку.

— У вас в голове какая-то каша, — сказал он. — Во-первых, Ленин еще не умер, он перед вами. А во-вторых, я с ней познакомился в баре теплохода. Мы с ней сблизились на почве общей любви к мороженому. Ее звали Инна, но я попросил разрешения называть ее Инессой. И она, конечно, ничего не подозревая, разрешила мне так себя называть. И на этом попалась. Я пригласил ее к себе в каюту. У меня там были две бутылки хорошего «Мукузани». И вот она пришла. Мы выпили одну бутылку, и она рассказала мне свою горестную историю. Она из города ткачих, из Иванова, хотя сама работала бухгалтером на фабрике. Первый муж оказался горьким пьяницей и от этого умер. Второй муж замаскировался, пока ухаживал за ней, в рот не брал ни капли, а когда женился, оказался еще худшим пьяницей, и она его выгнала, чтобы не мучиться как с первым.

— Инесса, — сказал я, — давайте начнем все сначала. Я перееду к вам в город, буду с вами жить и оттуда следить за развитием ситуации в России.

— Хорошо, — согласилась она, — только поклянитесь, что вы не пьяница! Третьего обмана я не выдержу.

Я поклялся.

— До переворота, — сказал я, — я вообще, кроме пива, ничего не пил.

— Тогда отвернитесь, — согласилась она и, раздевшись, легла в постель.

— И вы отвернитесь, — сказал я и, раздевшись, лег с ней.

Я два года не притрагивался к женщине и был, как ласковый тигр. Я замурлыкал ее.

— Какой горячий старик, — сказала она после очередной близости и поощрительно похлопала меня по спине.

Я чуть с ума не сошел! Я понял, что это судьба! Я разрыдался! Ведь именно так меня называла Инесса Арманд: «горячий старик»! Но я был тогда молод, а Старик было моей партийной кличкой.

— Инесса, — проговорил я сквозь рыданье, — ты даже сама не знаешь, что ты сказала. Ты своими словами связала нас до конца наших дней.

— А что я такого сказала? — спросила она. И тут я разоткровенничался на свою беду. Я был так взволнован.

— Инесса, — сказал я ей торжественно, — представь себе, что ты лежишь рядом с Лениным.

— Ой! — вскрикнула эта дурочка и привскочила с постели. — Что ж вы меня пугаете, Степан Тимофеевич?!

— А чего ты испугалась? — удивился я.

— Как же мне не пугаться, Степан Тимофеевич, — говорит она, — я представила, что лежу рядом с Лениным в Мавзолее. Больше так меня не пугайте!

— Инесса, — отвечаю я вразумительно, — разве ты не убедилась, что Ленин и сейчас живее всех живых?

Она посмотрела на меня как-то странно, как-то пристально.

— Не пугайте меня, — сказала она ласково, — такого даже мой первый муж мне не говорил. А он был такой охальник…

— Иди ко мне, Инесса, — притянул я ее к себе и положил к себе на грудь, — потом все узнаешь. Утро вечера мудренее.

Просыпаюсь на следующий день. Ее рядом нет. Я вскочил. На столе записка. «Простите, но мы больше не увидимся.

Мне страшно. Я ночью проснулась, и мне показалось, что вы не дышите. Спасибо за все, горячий старик». Я чуть с ума не сошел, а она сошла с теплохода, пока я спал. Я быстро посмотрел, делали вторая бутылка «Мукузани». Эти бывшие жены пьяниц сами бывают пьяницами. Нет, бутылка на месте. И все вещи мои на месте. Честная женщина, но я ее не подготовил и тем напугал. Но надо же быть такой дурехой: «мне показалось, что вы не дышите»! Это я не дышу!!!

Он несколько раз набрал воздуху в свою могучую грудь и шумно выдохнул, показывая, сколь нелепа была ее ошибка.

Но тут откуда ни возьмись к нам подошел дядя Сандро. Он был в белой рубашке навыпуск, перетянутой кавказским ремнем, подчеркивающим его все еще тонкую талию. Бляшки на поясе с намеком на серебро тускло светились. Штрихом отметим галифе и легкие азиатские сапоги.

Появился он неожиданно, но потом выяснилось, что он сидел слева от нас с кутящими стариками. Однако когда именно он взошел на «Амру», я не заметил.

Дядя Сандро молча и пристально глядел на моего собеседника своими нагло нестареющими, яркими глазами. Тот ему отвечал таким же упорным взглядом, хотя одновременно и пытался изобразить на лице выражение острого, доброжелательно-лукавого любопытства, столь знакомого нам по многочисленным картинам с неизменным названием «Ленин принимает ходоков».