Читаем без скачивания Момент - Дуглас Кеннеди

Потом он быстро проинструктировал меня, как заправлять пленку, как фотографировать документы, как прятать камеру в одежде.

— Лучше всего — под ширинку джинсов. На «Радио „Свобода“» нет металлоискателя, но охранники иногда обыскивают сумки и столы. Поэтому ты будешь приносить камеру на работу два-три раза в неделю и фотографировать. На радиостанции готовят все материалы, кроме новостей, за неделю, так что для нас исключительно важно получать пленки заранее. И запомни: сорвешь хотя бы одну встречу, не принесешь фотокопии всех своих переводов, в Центр сразу полетит доклад. Ты ведь не хочешь этого, не так ли?

— Нет, сэр.

— Ты действительно схватываешь все на лету. Возможно, тебе удастся перековаться в истинного патриота, что, поверь мне, самый короткий путь к твоему сыну.

— Все, что вы скажете, сэр, — пролепетала я.

— Кстати, я — Хакен. Гельмут Хакен. Это не настоящее имя, но я уже давно живу под ним. Кому нужно прошлое, ja? Проверишь туалет в «Дер Шлюссель» через два дня — там будет инструкция о нашей следующей встрече. А теперь проваливай.

Как только я оказалась на улице, меня согнуло пополам и вывернуло наизнанку. Я стояла на коленях на скользком тротуаре, обливаясь слезами и рвотой, чувствуя себя искалеченной и оскверненной. Мужчина — пожилой, хилый, но с встревоженным взглядом — подошел ко мне и спросил, не нужна ли помощь. От его великодушия я разрыдалась еще громче. Вместо того чтобы пороть всякие банальности — жизнь ведь на этом не кончается, не правда ли? — он откликнулся на мое горе невероятно человечным и весьма эффективным жестом. Он просто положил руку мне на плечо и не отпускал, пока я не успокоилась. Когда я сумела подняться, он коснулся моего лица своей рукой в перчатке. В его глазах было участие и (я это почувствовала) понимание человека, который прошел через самые страшные испытания. Он произнес всего одно слово:

— Мужайтесь.

Я вернулась домой. Скинула с себя всю одежду. Встала под обжигающе горячий душ. Закуталась в теплый халат. И долго стояла перед зеркалом, словно пытаясь увидеть, сможет ли женщина, что смотрит на меня оттуда — с красными воспаленными глазами, с удивленно-испуганным лицом, — подсказать какой-нибудь выход из этого кошмара, который, я знала, со временем сломает меня.

Позвони фрау Йохум, позвони герру Ульману. Сдайся на их милость… и больше никогда не увидишь Йоханнеса.

Если ты будешь выполнять все, что требует Хакен… и раздвигать перед ним ноги два раза в неделю…

Им придется вернуть мне Йоханнеса. Они поклялись мне в этом. Они должны играть честно.

Самая большая ложь — та, которую мы говорим сами себе.

Но когда у тебя нет выбора, когда любое решение ведет в тупик, что еще остается, кроме как хвататься за любую ложь, в надежде на то, что однажды она чудесным образом трансформируется в счастливый финал?

Я никогда не была религиозной. Но в тот вечер, когда я проходила мимо католической церкви, у меня возникло острое желание зайти к священнику, исповедоваться, попросить у него какого-то Божественного напутствия.

«Могут ли молитвы быть услышанными, святой отец?» — спросила бы я у него. Наверняка он ответил бы, что чудеса случаются и что пути Господни неисповедимы.

Но я знаю и то, что этот кройцбергский священник, вышколенный жизнью среди стен и караульных, вооруженных снайперов и тайной полиции, подумает: она против Штази. А идти против Штази… тут даже у Всемогущего руки коротки.

Вчера вечером я зашла в «Дер Шлюссель». Действительно помойка. Заказала пиво и водку. Выпила сразу. Присмотрелась к публике. Обычная кройцбергская тусовка из байкеров, панков и наркоманов. Я с полчаса оглядывала всех, кто был в зале, пытаясь убедиться в том, что никому до меня нет дела. Этот страх преследует меня уже несколько дней, теперь я всегда проверяю, нет ли «хвоста». Сегодня днем, на работе, я взяла с собой в туалет английский текст эссе, которое переводила. Закрывшись в кабинке, положила рукопись на колени и сфотографировала каждую из семи страниц. В эссе были описаны подробности вечерней попойки американских солдат, которые регулярно объезжали западную сторону Стены в составе ночного патруля. Я удивилась, что герр Велманн разрешил эту вещь, ведь из нее следовало, что работа у этих ребят была непыльной, поскольку со стороны ГДР никому еще не удавалось преодолеть Стену. В рукописи было много иронии по поводу их кутежей в местных барах после дежурства. Как я начинала догадываться, «Свободе» нравилось бравировать своим умением подсмеиваться над соотечественниками и даже открыто критиковать президента. Герр Велманн считал, что это демонстрирует силу свободы слова здесь, на Западе, и лучшей пропаганды не придумать.

Текст этой «пропаганды» я как раз и фотографировала в одной из двух кабинок туалета — и при этом ужасно боялась, что кто-то окажется за стенкой и услышит шорох переворачиваемых страниц и тихие щелчки фотокамеры. Разумеется, я подстраховалась и накануне своей первой «фото-сессии» провела какое-то время в туалете, когда все ушли на ланч, чтобы проверить, не установлены ли там скрытые камеры. Кажется, ничего подозрительного не было. Я убедилась и в том, что на входе в туалет и выходе из него сумки не досматривают. Насколько я поняла за те недели, что проработала здесь, помимо редких проверок ручной клади на выходе из здания, в самом помещении радиостанции никто особо не заморачивался вопросами безопасности. Сегодня я специально надела сапоги, купленные накануне, которые были чуть великоваты, и в носке оставалось место, где можно было спрятать камеру. Идею Хакена засунуть ее под ширинку джинсов я сочла одновременно глупой и опасной, еще не хватало появиться на людях с характерной выпуклостью спереди. А так, в сапогах, я могла хоть целый день ходить с ней. Тем более что я ни разу не видела, чтобы кого-то просили снимать обувь.

Пронести документы в туалет оказалось совсем не сложно. Я зашла с папкой под мышкой, придумав на всякий случай отговорку, что занимаюсь редактурой, пока сижу на горшке.

Но никто не задал мне никаких вопросов. Я сумела сфотографировать все семь страниц за пять минут, после чего убрала камеру обратно в сапог, слила воду в унитазе, помыла руки и вернулась на свое рабочее место. Слава богу, в помещениях не было звукового детектора, который мог бы зафиксировать бешеный стук моего сердца, когда я садилась за стол, дрожа от страха и, в то же время испытывая возбуждение, как нашкодившая девчонка, которой удалось выйти сухой из воды.

Как только рабочий день закончился, я вышла из дверей здания затаив дыхание, опасаясь, что секьюрити вздумают провести первую в истории радиостанции проверку уличной обуви сотрудников. Но все прошло гладко, и я добралась на метро до Кройцберга, по пути домой заглянув в «Дер Шлюссель». Там я выпила водки с пивом, убедилась в том, что вокруг нет никого похожего на агентов (хотя почему бы им не рекрутировать наркоманов для слежки за мной?), и потом прошла в туалет. В нос ударил сильный запах хлорки. Кабинка была отвратительной. Но я сразу нашла подвижную плитку. Под ней лежал клочок бумаги. Я быстро прочитала: «Отель „Либерманн“, Ольденбургалле, 33, среда, 19–00». Несколько раз повторив про себя адрес, порвала записку, бросила ее в унитаз, смыла водой и выбежала на заснеженную улицу.

Тот вечер — и весь следующий день — был одним сплошным кошмаром. Хакен, этот мерзкий, уродливый карлик. Меня тошнило от одного его вида. Я до сих пор чувствую его поганое дыхание, острый запах пота, прикосновение култышки его пениса, которым он орудовал, словно механическим инструментом. Я вновь твердила себе, что это за гранью допустимого и надо как-то передать Штенхаммеру, что его агент требует от меня сексуальных услуг. Может, лучше бежать, пока он не затребовал большего? Скажем, если он будет настаивать на трех свиданиях в неделю? Или даже четырех?

Но в тот день я все-таки явилась на встречу, как было приказано. И это был другой отель, такой же грязный, где-то на задворках. И Хакен был все в той же засаленной футболке и пижамных штанах. И да, мне было сказано раздеться. И он снова взгромоздился на меня. И снова ему хватило нескольких минут, чтобы выплеснуть в меня свою гадкую сперму. Потом он отвалил и грязно выругался, увидев, что его пенис измазан менструальной кровью. Я бросилась в ванную, чтобы вставить тампон и смочить полотенце водой. Потом вышла и сунула ему мокрое полотенце.

Он буркнул что-то в знак благодарности, скрылся в туалете и шумно помочился при открытой двери.

— Принесла пленку? — крикнул он оттуда.

— Конечно.

Когда он вернулся в комнату, я передала ему две пленки.

— Что за документы?