Читаем без скачивания Русское дворянство времен Александра I - Патрик О’Мара
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В очерке о русском дворянстве Раев справедливо назвал этот период истории «критическим периодом внутреннего освобождения дворянства от государства, „приватизации“ его членов и начала их отчуждения от истеблишмента». Он напомнил нам, что именно при Александре I в России впервые стало возможным создавать частные ассоциации, занимающиеся литературой, наукой, искусством и в целом культурными предприятиями. Раев принимает точку зрения Юрия Лотмана о том, что общим достоянием поколения декабристов были не столько их различные и несколько туманные идеологии, сколько общий образ жизни: тот, который подчеркивал обязанность человека творить и быть полезным, приверженным служению обществу[860].
Напряжение между поколением декабристов и властью нашло великолепное литературное выражение в пьесе Александра Грибоедова «Горе от ума» 1825 года. Рисуя портрет своего героя, Чацкого, Грибоедов указал на главные камни преткновения: Чацкий восстает против общепринятых форм социального общения и традиционно малодушного подчинения дворянства государству и службе. Пушкин был одним из первых, кто прочитал черновик пьесы в январе 1825 года, что послужило основанием для его знаменитого точного предсказания, что половина ее строк скоро станет русскими пословицами. Из-за проблем с цензурой премьера в Санкт-Петербурге была отложена до 1831 года, через два года после смерти автора и через шесть лет после начала нового правления.
Первые два десятилетия XIX века были отмечены распространением идей просвещения о законности, представительном правительстве и гарантированных правах личности, которые резко контрастировали с самодержавием и крепостным правом в России. Как отмечает Джанет Хартли, к 1825 году «жизнь русской знати, даже беднейшей и провинциальной, претерпела больше изменений, чем жизнь любой другой группы в российском обществе». Эта трансформация коснулась занятий, образования, образа жизни, культурных представлений и даже внешнего вида дворян[861]. Тем не менее к последним годам правления Александра I правительство вызвало недовольство и сопротивление значительной части молодого дворянства, даже тех из них, которые не одобряли тайные общества или их методы. Это были так называемые «декабристы без декабря». Среди них были братья Тургеневы, Вяземский, Грибоедов и, в некотором смысле, сам Пушкин. Они должны были сыграть значительную роль в формировании культурной идентичности образованной дворянской элиты в последующие десятилетия, как мы увидим в последнем разделе этой главы.
Рассказывая о возникновении «частной личности», Е. Н. Марасинова утверждает, что эмансипация дворянской культуры определялась не столько развитием классового самосознания, сколько появлением самостоятельно мыслящей личности. Именно «частное лицо» возглавило формирование общественного мнения и борьбу за свободу от высшего контроля над общественной жизнью. Более того, таких «частных лиц» можно было найти среди родителей поколения декабристов. Например, генерал-майор П. И. Ивашев, симбирский дворянин и отец члена Южного общества В. П. Ивашева, создал у себя дома особую культуру, которая отражала «существование интеллигенции» русского провинциального дворянства к началу XIX века. Ивашев-старший способствовал личному развитию своей жены и детей, особенно их литературному, художественному и музыкальному образованию. Он создал у себя дома литературно-философский салон, который стал площадкой для плодотворного обмена мнениями. Необычным для того времени было то, что обычная авторитарная патриархальная установка была заменена атмосферой, в которой чаяния и мнения других, включая женщин и детей, не только терпели, но и активно поощряли[862].
Индивидуальные пути к инакомыслию
Наглядным примером возникновения самостоятельно мыслящей личности как продукта эмансипации дворянской культуры при Александре I является С. Г. Волконский (1788–1865). Он был одним из ведущих членов Южного общества и провел тридцать лет в Сибири, пока по амнистии Александра II в 1856 году ему не разрешили вернуться в Европейскую Россию, восстановив в дворянском достоинстве. Родившись в привилегированной элите России, Волконский пользовался всеми преимуществами своего сословия, был назначен адъютантом царя и вращался в придворных кругах. Однако значительное давление со стороны сверстников привело Волконского в состояние романтического патриотического рвения, которое вскоре отдалило его от них. Это легко видно из описания, которое он дает в своих мемуарах 1862 года, о влиянии, которое на него оказал, в частности, М. Ф. Орлов, в квартире которого Волконский тогда поселился. Вот как гласит апология Волконского:
Сожитие с столь замечательным лицом, как Михаил Орлов, круг людей, с которыми имел я ежедневные сношения, оказали сильное влияние на меня, развили во мне чувства гражданина, и я вступил в новую колею убеждений и действий. С этого времени началась для меня новая жизнь. Я вступил в нее с гордым чувством убеждения и долга гражданина, и с твердым намерением исполнить во что бы то ни стало мой долг исключительно из любви к отечеству. Избранный мною путь привел меня в Верховный уголовный суд, в Сибирь, в каторжную работу и к тридцатилетней жизни в ссылке[863].
Его пробуждение к понятию гражданского общества, которое он будет стремиться продвигать, было общей реакцией на «пустопорожнюю жизнь петербургских гостиных и шагистику военной гарнизонной жизни». Вместо этого, по мнению Волконского, его энергия должна быть направлена на такие гражданские действия и участие, которые имели «целью поставить Россию на уровень гражданского быта, введенного в Европе в тех государствах, где начало было не власть деспотов, но права человека и народов». Когда военные действия прекратились, Волконский взял отпуск и наслаждался «отпускным годом», путешествуя по Европе. В Лондоне принимавший Волконского генерал сэр Роберт Вильсон, избранный членом парламента от Саутварка в 1818 году, предоставил ему доступ в палату общин. Один из лидеров оппозиции его величества, Вильсон служил в России во времена войны с Наполеоном и был в Москве во время краткой оккупации города наполеоновскими войсками в 1812 году[864]. Именно в Лондоне «свобода слова и сходок в Англии и парламентские прения производят заметное впечатление на двадцатичетырехлетнего русского генерала»[865].
Более чем через сорок лет Волконский вспоминает эйфорию, которую испытывал он и его товарищи от перспектив того, что они еще могут достичь: «С самого начала вступления моего в это общество, я сделался ревностным деятелем по оному, почел обязанностью не удаляться из России и изменил принятое мною намерение надолго отлучиться за границу (с. 403 Записок). Мое вступление в тайное общество было встречено с радостью другими членами, и с этого момента я стал страстным его членом. Я говорю со всей совестью, что собственными глазами я полностью понял, что вступаю на благородный путь гражданского действия». Помимо приведенных выше извинений, Волконский мало
