Читаем без скачивания Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Побатальонно, в ногу, с барабанным боем – вперед марш!
Внимание! Когда сыплются гранаты, то дело дрянь, вперед, ногу выше, вали напролом, ох страшно, вперед, все равно двум смертям не бывать, одной не миновать, бба-бах, в ногу, в ногу, ать, два, ать, два, левой, правой, левой, правой.
Так марширует Франц Биберкопф по улицам, твердо дает ногу, левой, правой, левой, правой, пожалуйста, не отговариваться усталостью, и никаких чтобы кабаков, не напиваться, ладно, посмотрим, вот пуля пролетела, посмотрим, посмотрим, либо пан, либо пропал, левой, правой, левой, правой. Побатальонно, с барабанным боем. Наконец-то он дышит полною грудью.
Путь лежит через весь Берлин. Когда по улицам идут солдаты, все девушки из окон вслед глядят им[580], ах зачем, ах затем, ах, только из-за чингдарада, бумдарада, бум.
Дома стоят неподвижно, ветер веет где хочет[581]. Ах зачем, ах зачем, ах, из-за чингдарада.
Рейнхольд, один из членов шайки Пумса, сидит в своей грязной, душной норе – грязной норе, ах зачем, ах затем, душной норе, ах затем, ах, только из-за чингдарада, бумдарада, бум – сидит, когда по улицам идут солдаты, все девушки из окон вслед глядят им, читает газету, левой, правой, была не была, читает об Олимпийских играх[582], ать, два, и о том, что тыквенные семечки служат прекрасным средством против глистов[583]. Это он читает очень медленно, вслух, несмотря на свое заикание. Впрочем, когда он один, он как будто и не заикается. Он вырезает из газеты то, что пишут о тыкве, когда по улицам идут солдаты, потому что у него когда-то был солитер, по всей вероятности и сейчас есть, может быть это тот же самый, а может быть и новый, отпочковавшийся от старого, надо будет как-нибудь попробовать эту штуку с тыквенными зернами, шелуху, стало быть, надо тоже съесть. Дома стоят неподвижно, ветер веет где хочет. Конгресс игроков в скат в Альтенбурге[584], не играю. Кругосветное путешествие за 30 пфеннигов в неделю, включая все расходы[585], ну конечно, опять какое-нибудь эдакое жульничество. Когда по улицам идут солдаты, все девушки из окон вслед глядят им, ах зачем, ах затем, ах, только из-за чингдарада, бумдарада, бум. Стучат, войдите.
Цепь, вперед, марш-марш! Рейнхольд – моментально руку в карман, за револьвером. Вот пуля пролетела – для меня иль для тебя? Она его сразила, а мне так больно было, как будто это я, как будто это я[586]. Вот он стоит: Франц Биберкопф, руки у него нет, инвалид войны, пьян он или что? При малейшем движении я всажу ему пулю в лоб.
«Кто тебя впустил?» – «Твоя хозяйка». Наступление, наступаем. «Хозяйка? Вот стерва, с ума она сошла, что ли?» Рейнхольд кричит в дверь: «Фрау Титч! Фрау Титч! Что же это такое? Дома я или меня нет дома? Когда я говорю, что меня нет дома, так меня и нет дома». – «Извините, господин Рейнхольд, мне никто ничего не говорил». – «Ну, значит, меня нет дома, черт подери! Вы мне еще черт знает кого сюда впустите». – «Может быть, вы говорили моей дочери, а она ушла и ничего мне не передала».
Рейнхольд закрывает дверь, револьвер у него в руке. Солдаты. «Что тебе от меня надо? Какой между нами может быть разговор?» Он снова заикается. Какой это Франц перед ним? Скоро узнаешь. У этого человека некоторое время тому назад отдавили колесом руку, он был порядочным человеком, это можно подтвердить хоть под присягой, а теперь он сутенер, мы еще поспорим, по чьей вине. Барабаны бьют, батальон – смирна-а, вот он стоит. «Послушай, Рейнхольд, это у тебя револьвер?» – «Ну?» – «Что ты с ним хочешь делать? Что?» – «Я? Ничего!» – «Тогда ты можешь его убрать». Рейнхольд кладет револьвер перед собой на стол. «Для чего ты ко мне пришел?» Вон он, тот, который ударил меня в проходе во двор, – это он меня выкинул из автомобиля, а до того ничего между нами не было, была еще Цилли, была лестница, по которой я спускался. Встают перед Францем воспоминания. Луна над водной поверхностью ярче, ослепительнее вечером, колокольный звон. А теперь у этого человека в руках револьвер.
«Садись, Франц, скажи-ка, ты, наверно, хватил лишнего, а?» Вероятно, это потому, что Франц так тупо глядит, вероятно, он пьян, ведь он же не может отказаться от выпивки. Вероятно, так оно и есть, он пьян, ну да ничего, у меня револьвер. Ах, только из-за чингдарада, бумдарада, бум. И Франц садится. Сидит. Яркая луна, вся вода так и переливает светом. Вот он сидит у Рейнхольда. Рейнхольд – тот самый человек, которому он помогал в делах с девчонками, у которого он перенимал одну девчонку за другой, а потом этот человек хотел заставить Франца стоять на стреме, но не предупредил его, и теперь я – сутенер, и почем знать, чем еще кончится дело с Мици, м-да, вот какое положение. Впрочем, все это одна умственность. Факт лишь один: Рейнхольд, Рейнхольд вот тут перед ним.
«Я хотел только увидеться с тобой, Рейнхольд». Да, именно: увидеться, взглянуть на Рейнхольда, только взглянуть, этого достаточно. Вот мы сидим. «Уж не собираешься ли ты прижать меня, а, шантажировать, по поводу того, что было тогда, а?» Ой, Франц, держись, не поддавайся. Вперед, братцы, напролом, не испугались же вы какой-то парочки снарядов? – «Маленькое вымогательство, а? Сколько же ты хочешь? Ну да мы и сами с усами. Тоже, брат, знаем, что ты сутенер». – «Верно. Сутенер. А что мне и делать с одной-то рукой?» – «Итак, что тебе нужно?» – «Ничего, ничего». Только бы сесть поплотнее, да не забыть бы, что это – Рейнхольд, что это у него такая манера подбираться к своей жертве, только бы удержаться, не дать себя опрокинуть.
Но во Франце уже все дрожит. И пришли волхвы с востока[587], и был у них ладан, и курили они им, курили. Совсем заволокло человека дымом. Рейнхольд соображает: либо этот молодчик пьян, тогда он скоро уйдет и
