Читаем без скачивания Я, Елизавета - Розалин Майлз

Я этого не потерплю, сэр, клянусь Богом, не потерплю!

Да, он пытался оправдываться, но я накричала на него, заставила согнуть жестокую выю.

Однако теперь я видела ясно, как ненавидит он Робина, как моя любовь к Робину дает ему повод выставлять свое превосходство, использовать собственные силы. Каждый день я выказываю свою любовь к Робину, оказываю ему явственное предпочтение перед другими лордами – этого оскорбления они никогда не забудут. Любить Робина и дальше – значит делать его предметом бесконечной злобы, неистребимой ненависти.

Так что же, отказаться от него? Ведь рано или поздно мне придется ради Англии сговориться с кем-то из заморских женихов.

Робин, однако, видел другой выход. Как-то вечером мы полулежали на шелковых подушках в павильоне на берегу реки, слушая мадригал, далекую флейту и ласковый плеск воды. Пахло рекой, я была как в раю. Вдруг Робин сел, наклонился ко мне и сказал странным, незнакомым голосом:

– Моя бесценная, моя сладчайшая миледи, вы видите, что мне больше не уважать себя, не поднять голову…

Он осекся и безмолвно вперил взор в темноту. Высоко над горизонтом над нашими головами сияла Венера. Я повернулась к нему. В глазах у него стояли слезы. Он схватил меня за руку, взгляд его пронзил меня в самое сердце.

– ..если вы не перестанете держать меня за болонку, если не сделаете своим господином…

– Робин, не надо!

– Если вы не выйдете за меня замуж!..

Глава 17

В мае жениться – маяться,

В июне жениться – каяться,

В июле жениться – слезы лить,

В августе – в грусти жить.

Выйти за Робина…

Было время, когда я мечтала об этом всем сердцем – целый час, давным давно, в ложе теннисного двора, когда впервые влюбилась в Робина и по глупости вообразила, что он тоже в меня влюблен.

Но та девушка, далекая от власти и даже от мысли, что может сделаться королевой, осталась в давнем-предавнем прошлом. Он… я… мы… упустили то бесценное мгновение, оно больше не вернется. Не потому ли ею слова причинили мне такую боль?

Вновь и вновь я прокручивала б голове одно и то же. Как могу я ему отказать? А согласиться?

Ведь я уже сочеталась браком – с Англией, сочеталась в Вестминстерском, аббатстве, когда почувствовала на обнаженной груди холодную прогорклую мирру и кольцо Англии на пальце. Любой другой брак был бы нарушением супружеской верности, кощунством, прелюбодеянием…

Однако плоть требовала другого, она бунтовала. Ведь я любила Робина больше, чем когда-либо, любила его смуглое красивое лицо – если бесцветный Норфолк ревниво и злобно называет его цыганским, мне-то что с того? – любила его гордый орлиный профиль, сверкающий ироничный взгляд, рот – о. Господи, его рот! – сильные загорелые руки, икры наездника, его тело…

О, довольно, довольно! Он был мужчина из мужчин, в расцвете мужской красы, я – женщина в самом начале женской поры, едва за тридцать, я только вступала в самый свой лучший возраст…

Я хотела быть с ним. Закон этому не препятствовал – я была королева и могла идти, за кого хочу. А я хотела, еще как хотела! Я не могла перед ним устоять. Тем летом наша страсть разгоралась день ото дня.

– Неужто вы желаете жить и умереть девственницей? – не то упрекал, не то подначивал он. – Неужто вам не хочется познать мужскую любовь, родить детей?

И тут же принялся целовать меня в ладонь, в сгиб локтя, за ухом, язык его проникал в ушную раковину… Познать любовь этого мужчины… родить ему детей…

При этих словах перед моими глазами возникали счастливые картины. Как устоять?

Но разделить жалкую женскую участь, как сестра Мария, безвозвратно…

Конечно, Робин – не король Филипп! Но в браке каждая женщина должна чтить и повиноваться – страшное слово, повиноваться…

Если я выйду за Робина, то не смогу больше вертеть чужеземными королями и герцогами! Я, женщина, не могу угрожать войною врагам или обещать вооруженную поддержку друзьям.

Иное дело обхаживать и льстить, давать и отнимать обещания, кокетничать, сулить; именно так я добилась для Англии совершенно особенного положения в мире – как обойтись без этого?

И так уж мои августейшие женихи досадовали, что уступают простому английскому графу.

Французская гордость не выдержала первой.

– Наша королева-регентша не желает больше тянуть с женитьбой своего сына-короля, – холодно уведомил французский посол граф де Фуа.

Перед всем двором я разыграла припадок девической ярости, а затем удалилась в часовню возблагодарить Бога. В совете я рассмеялась: «Неужто бы я и впрямь пошла к венцу с мальчишкой, который годится мне в сыновья?»

Однако теперь пришлось с удвоенной силой улещивать эрцгерцога Габсбурга: потеряв Францию, мы не решались рассориться и со Священной Римской империей! И хотя мысли и сердце мои были полны Робином, я продолжала, сколь возможно, растягивать эту игру, чтоб не оставить Англию без друзей.

– Смотрите, как я восхищаюсь дарами вашего господина! – говорила я послам Габсбурга, целуя агатовые застежки розовато-кремовых лайковых перчаток – они были почти одного цвета с моей рукой, на которой сверкал подаренный Габсбургом алмаз. – Я жду не дождусь, когда его светлость эрцгерцог посетит меня собственной особой.

– Он приедет только затем, чтобы повести Ваше Величество к венцу, – последовал ответ.

– Он что, боится поухаживать за мной лично? Неужто мне довериться портретистам в выборе повелителя своей жизни, человека, с которым я разделю ложе, отца моих детей? – драматично вопрошала я. – Разве у его дяди, короля Филиппа, который согласился на брак с моей сестрой по ее портрету, не было повода клясть живописцев, когда он увидел ее наяву? Нет, свой ответ я дам только живому человеку, вашему господину во плоти!

Я знала, что он побоится предстать передо мной из страха быть отвергнутым. Но я по-прежнему настаивала, что отвечу не раньше, чем увижу его своими глазами. Эта игра могла растянуться надолго, подарить нам месяцы и годы мирных отношений…

А пока я разбиралась с женихами, другие разбирались с Марииным делом.

– Как идет разбирательство в отношении королевы Шотландской? – спросила я Сесила.

Он осторожно кивнул, провел длинными пальцами по губам.

– Хорошо идут, – сказал он. – Мы получили свидетельства.

Свидетельства?

Какое прекрасное слово – свидетельства!..

Никогда я так не радовалась, что выбрала своими глазами и ушами, своей правой рукой судейского.

– После ареста королевы были обнаружены письма, которые передавали ей в чеканной серебряной шкатулке, теперь регент Морей перешлет их нам. Из них следует, что королева с самого начала знала о готовящемся убийстве своего мужа Дарнли и что она была в сговоре, а также в любовной связи с графом Босуэллом.

Мое сердце ликовало.

Улика! Бог на нашей стороне.

– Надо послать в Шотландию, сообщить лэрдам, что мы выдвинем против нее обвинение! – объявила я. – Кого отправить? – Я задумалась. Вдруг меня осенило. – Пошлем герцога Норфолка, он недавно потерял жену и сына, ему надо отвлечься от грустных мыслей.

Ему не везло с женами, а им, бедняжкам, еще больше не везло с ним. Он приносил им смерть, они все умирали родами, все до одной.

Я желала ему добра. Хотела изменить его жизнь к лучшему. Господи, как же Ты караешь нас за самонадеянность, даже в наших благих порывах!

Сесил сощурился.

– Королева отрицает, что письма – ее, называет их подложными.

Я рассмеялась вслух:

– Еще бы ей не отрицать! О, я чую победу!

Мы выигрывали время. Мария отказалась отвечать на какие-либо обвинения – это позволило мне отсрочить слушания, за которыми последовал бы приговор королеве – то, чего я всеми силами старалась не допустить.

– Если подданные, пусть даже самые высокопоставленные, как мои графы и герцоги, начнут призывать монархов к ответу, – рассуждала я, – то королевская власть рухнет и начнется безвластие!

– Однако теперь, когда преступления королевы обличены, – отвечал Сесил, – у нас есть все основания держать ее под стражей. Нам следовало бы даже перевезти ее на юг, в Стаффордшир, в Самую надежную вашу крепость Тетбери.

Ведь все, кроме самой Марии, видели, что я никогда не дам ей свободы. Ни Англии, ни Шотландии она была на воле не нужна. Выпусти я ее, она бы сразу попыталась вернуть себе трон – собрала бы войско, попросила солдат у католических Испании и Франции, вернула бы своего любовника Босуэлла из Дании, куда он бежал, спасая свою шкуру. А поскольку шотландские лэрды поклялись драться и с ним, и с ней до последнего издыхания, это означало бы гражданскую войну на наших берегах, в самом сердце нашего острова. Малолетний король Яков показал себя разумным и смышленым, с ним в Шотландию пришел мир. Зачем им снова эта королева – символ раздора?