Читаем без скачивания Всё от земли - Николай Егоров

Всё от земли

Очерки

Срочно требуется Давыдов

В 1930 году безвестный уполномоченный райкома с двумя классами церковно-приходской школы доводил до сведения и попунктно утверждал на общем собрании первый план, по которому колхоз должен был вывезти весь частный навоз на поля, раскидать, перепахать, перекрестно забороновать и засеять зерновыми 1200 гектаров лучшей земли.

— Кто «за»?

— На сорока лошадях? — краснее скатерти вздыбился над столом председатель. — Да это ж филькина грамота!

— Значит, филькина? — переспросил уполномоченный. — А ты партийный?

— Ну, партийный.

— Ну и разговор окончен, сядь. Сядь, сядь. И подумай. Дума на ноги ставит, а не норов.

И ночи напролет смолил председатель едучий самосад, прочищая мозги и пытаясь понять такого же мужика, который добровольно и даром сдал в общий гурт частный скот, а оставшийся на осиротелом дворе навоз сдать отказывался наотрез.

— Да зачем оно тебе?

— А тебе?

— Не мне — колхозным полям.

— Вот колхозное и вози, а это мое.

Было о чем думать. Думать всегда было о чем. И не только председателям.

С хрустом загибали пальцы бедняки, считая выгоды и прикидывая, поднимутся ли они на ноги, объединившись в товарищества по совместной обработке земли. И когда товарищества эти преобразовывались в колхозы, ломали головы и наламывали дров. И укрупнялись колхозы не наобум: наобум их с 236 900 до 27 100 не сократишь, для этого тридцать семь лет понадобилось решений и свершений по тщательно продуманной системе. А нелишне было бы задуматься и над тем, сколько извечных крестьянских корневых систем подорвут и нарушат туполобые бульдозеры, стирая деревни и деревеньки. И не самоотречение ли это от земли, как от личного блага? Но тогда ради чего? Ради лучшей жизни? Непостижимый парадокс. Но… огороды — под поля!

Мне довелось (и не однажды) проезжать на попутной машине обочь такого поля по бывшей улочке бывшей деревни Березки Сосновского района, от которой остались нелепо торчащий посреди редких всходов викоовсяной смеси колодезный журавль да одинокий старушечий домик, опаханный по самую оградку. И каждый раз даже молодые шоферы на полуслове прерывали разговор, будто отдавая минутой молчания последнюю дань последнему жителю на крохотном островке святой земли.

Деревню — на дрова, огороды — под пашню. Мало показалось тех сорока двух миллионов гектаров целинных и залежных. Поля — глазом не окинешь, а урожаи с них — совсем не того наши люди ожидали.

Не так давно часто можно было слышать и видеть ходовую фразу «Стоять на правильном пути» с изменением лишь глагола по лицам, числам, временам, родам и наклонениям. Теперь (наконец-то!), кажется, поняли, что стоять даже на самом правильном пути — толку мало, ничего не выстоишь, только устанешь и сомлеешь. Но… стояли. А если и шли иногда, то или напролом, или машинально и равнодушно: шевелимся — и ладно. К чему-нибудь все равно придем.

Мыслить и думать — не одно и то же, как не одно и то же жить и существовать. Разрабатывая и осуществляя план освоения целинных и залежных земель, мыслили завалиться хлебом и зажить, но только мыслили, а надо было все продумать. И не загнулся бы так замысловато вопрос Продовольственной программы. И вот почему.

Встречает приехавший поднимать и осваивать пожилого казаха с воспаленными веками, поздоровался и спрашивает:

— Ну как вы тут живете, отец?

— Ветер дует, земля летит.

А ведь предусматривалась планом преобразования природы посадка лесозащитных полос в степных районах, прежде чем бросить клич «Даешь целину!».

Улетела земля. И уже никогда не вернется.

Ветровая эрозия, унося более легкий гумусный слой, лишает пашню ее плодородия за несколько часов. Чтобы восстановить это прежнее плодородие, понадобится природе от трех до десяти веков. При благоприятных условиях. Но смогут ли создать их специалисты в области сельского хозяйства, понятия не имеющие, какие корни кроются в слове «агроном» и что оно такое в переводе с греческого.

— Ах, с греческого! — моментально изыскивают оправдание одни. — А мы английский проходили в школе.

— Агроном? — переспрашивают другие. — Что-то вроде астронома.

Эти «организаторы сельскохозяйственного производства» тоже звезд ни с неба, ни с поля не хватают, но хоть что-то мыслят.

Теперь «что-то» — лучше совсем ничего. А раньше оно было терпимо. И получалось как по Декарту: «Когито, эрго сум». Мыслю (но только вообще), следовательно (поэтому и) существую (а не живу и не обеспечиваю жизнь другим).

Все это в прошлом. Но без него нет настоящего. А были ведь и в прошлом безвестные уполномоченные райкомов, которые советовали думать: дума на ноги ставит. И лишь за одно за это нужно оправдать прошлое. Нужно и можно. И всего двумя русскими пословицами. Первая: кабы нам тот разум наперед, что приходит опосля. Вторая: и на большие умы живет расход.

Произносимые слишком часто и всуе, слова скоро утрачивают свою значимость, обесцениваются и теряют смысл. Сейчас вот опять все много и охотно говорят об интенсивной технологии. Но все ли отчетливо понимают, о чем они речь ведут? И двести десять миллионов тонн зерновых в 1986 году — только пока четвертый по величине результат за послевоенный период. По 16 центнеров в среднем с каждого из 130 миллионов гектаров. Ровно по 100 пудов. При такой урожайности, бывало, и золотые звезды сыпались, и славословили как о сверхдостижениях. Но те времена прошли, и теперь шестнадцати центнеров с гектара уже мало: минимум двадцать нужно. Пустяка не хватает. И пустяковых этих дополнительных затрат живого труда на единицу земельной площади не каждое хозяйство может внести — некому. Некому! Надо ж подумать. Надо бы, но, видимо, тоже некому было думать в спешной погоне за эпохой экстенсивной системы земледелия.

Жил в русском селе мужик. Некий Никита Силаевич, к примеру Никита Силаевич. Иначе его никто не называл ни в глаза, ни по-за глаз. Только по имени-отчеству — из большого уважения к хлеборобскому таланту такого крестьянина.

Имел он три десятины земли, потому что земельные наделы нарезались лишь на мужскую душу, а из мужских душ в его семье числилась нередко всего одна — он сам.

И вот когда окончательно утвердилась в селе Советская власть и вслед за слухами, что будет она распределять землю по едокам, заявился товарищ из райземотдела переписывать всех невзирая на души, мужская она или женская, хлынули мужички в сельский Совет.

Дошла очередь до Никиты Силаевича. Назвал себя, назвал жену, мать, тещу, загибая пальцы, чтобы не пропустить кого, начал перечислять дочерей, строго соблюдая хронологию.

— Мария была уже, — зачеркивая, полоснул земотделец по имени, как ножом по сердцу отца. — Вы, гражданин, давайте без этого… Без приписок.

— Так у меня их три, — запереступал с ноги на ногу Никита Силаевич перед столом, словно босой на пожарище. — По святцам совпало.

— По святцам. Не совпало, а, скажи, не хватило. Давай дальше, люди ждут.

Дальше с регистрацией членов его семьи дело пошло туже и напоследок застопорилось совсем.

— Итого — одиннадцать, — собрался подводить черту представитель.

— Да нет, двенадцать. В аккурат дюжина.

— Кто двенадцатая? Имя, имя.

— Убей, забыл. Ты строку оставь, сбегаю у бабы спрошу.

Прилетает домой:

— Мать! А как у нас Луньку зовут?

Как Луньку зовут, запамятовал, но что досыта кормить свою большую семью он обязан — не забывал. И кормил. С одной десятины площадью в 1,09 теперешнего гектара. С одной. Потому что вторая была под овсом, а третья — под парами. И по скольку пудов пшеницы получал Никита Силаевич с этой самой десятины? Да уж, конечно, не по сто, если только себе на прокорм оставлялось не менее ста пятидесяти. На прокорм. На семена. И на продажу: без копейки в хозяйстве, даже в самом натуральном, концы с концами не сведешь. А он, мало того, что концы с концами сводил, он от реализации излишков хлеба каждой из энного количества дочерей по сундуку приданого справил и замуж повыдавал не за кого попало, а с разбором.

Никита Силаевич, разумеется, и слыхом не слыхивал тогда об интенсивной технологии, но он применял ее. Ему просто ничего другого и не суждено было: надо кормиться самому и кормить Россию. Это тогда.

Теперь вовсе на одного с сошкой уже не семеро с ложкой, а все пятнадцать. Правда, и «сошки» теперь одиннадцатикорпусные, и лошадок в упряжке сразу по две сотни. И не напрасно ли жалуются на низкую энерговооруженность и несоответствие оснастки? По данным агропрома, сообщенным по телефону…

Почему по телефону? Риску меньше. Потому что, лазая с этажа на этаж и разыскивая кабинеты, можно заплутаться до того — спрашивать начнешь: