Читаем без скачивания Не мой, не твоя (СИ) - Шолохова Елена

Навьер Рита

Не мой не твоя

Глава 1

сентябрь, 2011 год

Марина

— Казаринова надо исключать! — завершила свою грозную речь завуч Галина Евгеньевна, и все посмотрели на меня в ожидании, что скажу я. Моё слово последнее и решающее.

Мне «повезло» — не успела я занять здесь должность директора, как в тот же день один десятиклассник избил другого десятиклассника. Из-за девочки. Слава богу, обошлось без особых травм, но для гимназии, которая считалась одной из лучших и самых престижных в городе, это, конечно, ЧП. Это шумиха, педсовет, разбирательства и далее по списку.

«Плохо начала, — досадовал вчера мой свекор, как будто я сама к той драке приложила руку. — А ведь я за тебя поручился. Ну ладно, это я утрясу. Надо только этого драчуна исключить из гимназии поскорее. Пусть им инспекция по делам несовершеннолетних занимается».

Юрий Иванович, отец Игоря, из злобного и крикливого декана Тихановича превратился во вполне сносного, а под градусом даже очень милого свёкра и изумительного дедушку. В нашей Оленьке он души не чает. В отличие от самого Игоря, к сожалению…

Да и сам Тиханович уже не декан. Наш выпуск пять лет назад был у него последним, а теперь он — замминистра образования области. И меня всеми силами тащит наверх.

Новые коллеги, конечно, в курсе, каким образом я, педагог с пятилетним стажем, год из которого к тому же провела в декрете, получила эту должность после того, как предыдущего директора сняли за поборы. Секретарь мне в первый же день донесла, кто из них и насколько усердно перемывал мои косточки в учительской. Но в лицо, разумеется, все улыбаются и чуть ли не кланяются при встрече. Плевать, я давно перестала обращать внимания на сплетни.

Галина Евгеньевна (её моя участливая секретарша советовала опасаться больше прочих, потому что та претендовала на директорское кресло и теперь чувствует себя несправедливо обделенной) ещё накануне поведала мне в красках про все грехи десятиклассника Казаринова.

— Он постоянно нарушает дисциплину, — говорила она. — Хамит учителям. Пропускает уроки. Ходит в кроссовках и джинсах! Носит в ухе сережку! Вот что это за демонстрация? И главное, отказывается снять! И теперь ещё эта драка. Хотя… эта драка очень кстати. Исключим его — одной проблемой меньше.

На самом педсовете завуч негодовала ещё яростнее.

Сам виновник торжества вместе с матерью сидел на первом ряду, взирал на всех с ненавистью и молчал. Даже когда его прямо спрашивали. Даже когда мать просила объясниться — молчал. Причем не затравленно, а с вызовом.

Это, конечно, дикость и глупость, но он до боли напоминал мне кое-кого другого. Не внешне, а именно этим мрачным непримиримым взглядом. Со стороны — так прямо партизан на допросе у фашистов. Смешно и… отчего-то щемяще.

Почти все высказывались против мальчишки — и завуч, и классный руководитель, и учителя-предметники, кроме трех воздержавшихся.

И если сначала его мать как-то пыталась оправдать сына, что-то оспорить, выпросить последний шанс, то теперь, после такого шквала обвинений, сидела, понурив голову. А после выступления Галины Евгеньевны вскинулась, мол, терять все равно больше нечего, и бросила с места с горечью:

— Для чего вы устроили этот ваш педсовет, если вы все уже решили? Для чего этот спектакль? Чтобы не просто исключить моего сына, но еще и унизить нас напоследок? Педагоги…

Последнее слово она выплюнула с таким презрением, что мальчишка, ее сын, покосился на мать, явно опешив.

Галина Евгеньевна, она сидела справа от меня, процедила сквозь зубы:

— Чему удивляться? Какая мать — такой и сын.

Ну а затем слово взяла я. Для раскачки украсила речь пафосными фразами вроде того, что победы и поражения ученика — это победы и поражения его учителя. Что проще, конечно, избавиться от проблемы, а не вникнуть и распутать. Что педагоги должны учить, в том числе и на ошибках, а не устраивать публичную порку, мы ведь учебное заведение, а не суд присяжных и заседателей. И всё таком духе.

В итоге почти единогласно решили дать мальчишке ещё шанс. За его исключение упрямо проголосовала только завуч.

— Марина Владимировна, боюсь, вы себе врага нажили, — охала потом Нина, секретарша. — Галина Евгеньевна и так злилась, называла вас, извините, блатной соплячкой, а теперь… А с другой стороны, что она вам сделает, да? У вас же родственник в министерстве… Но выступили вы здорово! Ух!

Даже не знаю, что меня раздражало больше: глупость или подхалимство, но я с невозмутимым выражением выслушала её восторги.

Дома предстояло испытание покрепче. Нет, сначала всё было хорошо. Свекор привез уже спящую Оленьку.

— В машине задремала, — внося её на руках, прошептал он.

Мог вполне говорить и в голос. Чтобы разбудить Оленьку, если уж она уснула, надо очень сильно постараться.

Мы раздели её и уложили в кроватку.

Когда я год назад вышла из декретного отпуска, родители Игоря сами вызвались сидеть с внучкой. Утром я отвозила её к ним, благо жили они рядом, а вечером Юрий Иванович возвращал мое сокровище, как вот сегодня.

— Чай будете? — предложила я.

— Можно, — согласился он, проходя на кухню. — Ну как педсовет прошел?

В первый момент он страшно раскипятился, узнав, что я не дала исключить Казаринова. Ругался полушепотом, но очень выразительно. Однако я уже научилась пропускать его гнев мимо ушей.

— Ну не будь ты дурой! Разве ты не понимаешь, что они там от тебя так и ждут проколов? Мне и без того не просто было тебя протолкнуть. Без опыта почти. Считай, сразу после декрета… Аттестация… ну что твоя аттестация, когда у других там и работы научные есть, и всякие награды?

— Я поступила так, — устало вздохнула я, — как сочла нужным. Оленька хорошо сегодня ела?

Юрий Иванович замолк, сбитый с толку. Потом кивнул и тут же, наоборот, помотал головой.

— Знаешь, не очень. Творожок поела, яблочко тертое поела, а кашу и суп — ни в какую. Бабушка ее и так и сяк уговаривала. А она выплевывала и всё тут. И спала днем мало. Зато видела бы ты, с каким интересом она слушала сегодня, как я ей сказку читал! — сообщил он с гордостью. — Бабушку не слушала, книжку отталкивала, а у меня сидела вот с такими глазами, каждое слово ловила.

Бабушкой он называл свою жену, мать Игоря, Галину Алексеевну, хотя та была его лет на десять моложе.

— Кстати, — деловито продолжил он, забыв о педсовете, — нам когда к неврологу надо показаться? В следующий четверг? А на массаж с понедельника начинаем ходить, да?

Вот за это я прощала ему всё: и дуру, и его ругань, и постоянное вмешательство в мою жизнь, хотя мы с Игорем уже полгода как в разводе. Юрий Иванович мог быть несносным, назойливым, требовательным, но ради Оленьки он был готов на всё.

Жаль, Игорь оказался полной его противоположностью…

Нет, поначалу мы с ним жили душа в душу. Да вообще как в сказке. Игорь умел красиво ухаживать, умел удивлять и радовать, даже после свадьбы. С ним было здорово путешествовать по миру, отдыхать, развлекаться. Он был добрый, щедрый, легкий. Нет, не был, такой он и есть. Человек — праздник. С ним я отогрелась и даже чувствовала себя счастливой.

Пока наша сказка не стала трещать по швам…

Я плохо переносила беременность. Токсикоз, обмороки, отеки — мне достался весь букет. Тогда ещё Игорь поддерживал меня, хотя уже стал задерживаться после работы.

На шестом месяце меня свалил жесточайший грипп. Три дня несбиваемой температуры закончились преждевременными родами.

Моя Оленька появилась на свет совсем крохотной. Я даже не знала, что так бывает. Казалось, она уместилась бы в ладони. И весила всего девятьсот граммов. А ее ручки и ножки… такие тоненькие, как соломинки.

Утыканная трубками она два месяца лежала в кювезе в реанимации. Затем ещё три в отделении недоношенных. И всё это время было для нас непрерывной борьбой за её жизнь. Да и потом тоже. Одной только пневмонией в первый свой год моя крошечка переболела четыре раза.