Читаем без скачивания Первый подвиг Елены Прекрасной, или Библиотечный обком действует - Светлана Багдерина

Светлана Багдерина

Первый подвиг Елены Прекрасной, или Библиотечный обком действует

Что с воза упало, на то напоролись.

К ужину Елена Прекрасная спустилась только потому, что положение обязывало.

После налета Змея-Горыныча, пропажи царевны Серафимы и исчезновения в неизвестном направлении царевича Ивана старая царица Ефросинья, сопровождаемая горничными и приживалками, горестно охая, удалилась в свои покои и пила весь день валерьянку стаканами, занюхивая пустырником. Царь Симеон, обуреваемый дурными предчувствиями и сердцебиением, позабросив планирование южной кампании, бродил как призрак самого себя по дворцу, от окна к окну, тревожно прищуриваясь на каждую пролетающую мимо птицу и отвечая на все вопросы невпопад. Бояре и дворяне с чадами и домочадцами подавленной, приглушенно перешептывающейся толпой слонялись из одного крыла дворца в другое и со двора в сад, не в состоянии прийти к единогласному решению – разъехаться по домам и оставить царскую семью в покое или поддержать их своим ненавязчивым присутствием в тяжкую минуту ужасной утраты, а заодно быть первыми, если появятся какие-нибудь новости. Слуги растерянно сгрудились в людской, выспрашивая друг друга, не видал ли кто, что там у царя-батюшки стряслось, и какие им от этого будут последствия. Стражники отводили глаза от беспричинного чувства вины и на всякий случай перестали пускать во дворец всех без исключения, как будто их могли обвинить в том, что это они пропустили в воздушное пространство дворца летучую гадину и дали умчаться в неизвестность без сопровождения юному царевичу…

Над всем дворцом висела серая атмосфера всеобщего уныния и неловкости, исправить которую едва ли смог незаметно подступивший теплый тихий вечер.

Новостей не было, но подошло время вечерней трапезы, и Елена приказала пересчитать гостей и накрывать в Зале пиров на всех, хоть и не до пира ей самой было сейчас – подташнивало с самого утра, и голова гудела как похоронный набат (тьфу-тьфу-тьфу!) и безо всяких напастей.

Ой, ноблесс, ноблесс…

Когда она прошла на свое место по правую руку от старого царя, согласившегося временно подержать бразды правления страной на время отсутствия старшего сына Василия и поэтому снова сидевшего во главе стола, ужин был уже накрыт, весь двор в сборе сидел со скорбными лицами, обливаясь слюнями,[1] и ждал ее.

Увидев, что Симеон и Ефросинья собрались с силами и спустились тоже, она с облегчением вздохнула: значит, можно будет посидеть минут пять-семь для приличия, и тихонько уйти. От запаха паштетов, дичи и расстегаев ее снова начало мутить, а постные лица придворных и их вымученные попытки подбодрить безутешных родителей сочувственно-бодренькими фразами могли только усугубить ситуацию.

Вяло поковыряв салат из привезенных специально для нее из самой Стеллы оливок и креветок и пригубив из кубка клюквенный морс, через пять минут после начала ужина Елена встала, ласково попрощалась с родителями мужа и плавной походкой будущей матери наследника престола вышла из зала.

– Чего изволите хотеть, ваше величество? – заботливо поправив шаль на ее плече, заглянула ей в лицо горничная Матрена. – Совсем ить не покушамши ушли, может, на ночь опять чего-нибудь припасти – голубцов там, пельмешков, бульончика, аль еще там чего?…

Царица честно задумалась над предложением.

При одной мысли о еде ее стало мутить еще пуще прежнего.

– Нет, спасибо, Матрена, ничего не надо.

– Ну как знаете, ваше величество. Не хочется сейчас – захочется потом, – утешающе махнула рукой горничная. – Не извольте беспокоиться. Если чего пожелаете – я мигом на куфню слетаю – Терентьевна-повариха быстренько обернется – приготовит.

– Да, спасибо… – рассеянно отозвалась Елена.

После сегодняшних переживаний, казалось ей, кушать ей захочется едва ли раньше, чем через неделю.

Бедная, бедная Серафима… Как это ужасно – быть схваченной и унесенной на верную погибель каким-то мерзким чудовищем в своем собственном саду, в кругу подруг, когда не ожидаешь ничего подобного! Буквально на ее глазах! Если бы это случилось с ней… страшно подумать… Она бы этого не пережила. Бедный, бедный Ион… Если бы от нее что-то зависело, она бы, не раздумывая, бросилась на помощь им обоим – только помочь им было не в ее силах. Да если бы и была такая возможность – какая польза может быть от нее, робкой, беспомощной, слабой, даже оружия-то в руках никогда не державшей?… Оставалось только вздыхать и сочувствовать – да только кому от этого легче? И за что только боги Мирра посылают такое испытание Серафимочке и Иону?…

Матрена распахнула перед ней дверь ее покоев, и в лицо сразу ударила приятная обволакивающая волна тепла от натопленной печки и… паров алкоголя. Тошнота, тут как тут, подкатила к горлу.

Горничная уловила запретный запах тоже и кинулась открывать окно.

– Митроха!.. Граненыч!.. Опять приложился! Ну, морда бесстыжая! Говорили же ему, приказывали даже! Ну, всё – терпение мое кончилось всё! Завтра утром расчет ему дадим, питуху несчастному! – возмущенно запричитала она. – Сколько раз ведь говорено было – и не сосчитать! Вы, ваше величество, присядьте, а лучше – прилягте – я сейчас полотенчиком-то помахаю, все и выветрится…

– Спасибо, Матрена, мне уже лучше… – Елена подошла к распахнутому окошку, встала с ней рядом и вдохнула полной грудью последний, наверное, теплый вечер октября. – Ох, боги Мирра, воздух-то какой… Сладкий… Хоть на торт намазывай…

С наступлением беременности царица стала реагировать на винные пары крайне болезненно, и по сей важной причине во всем дворце на девять месяцев был введен сухой закон, распространяющийся одинаково на бояр и на прислугу. Ему с разной степенью удовольствия или отсутствия оного подчинились все… кроме одного человека – истопника Митрофана Гаврилыча, за свое пристрастие прозванного однажды незнамо кем Граненычем, каковое прозвище к нему и приклеилось и вытеснило из памяти народной его настоящее отчество. Но Митрофан не обижался – услышав его, он лишь хитро ухмылялся, произносил что-то вроде «хоть горшком назови – только в печку не ставь» и многозначительно поднимал вверх указательный палец. Пьяным он бывал, как и все нормальные люди, только по большим праздникам, но для поддержания тонуса – и где только слов таких нахватался! – «по чуть-чутьку» принимал каждый вечер вне зависимости от времени года, погоды, занятости и политической обстановки в стране.

Увольнять старика Граненыча из уважения к его не видным на светло-мышиного цвета волосенках сединам Елене хотелось меньше всего, но и каждый раз после посещения им ее комнат или наткнувшись невзначай в коридоре на шлейф его привычки, бежать к туалету или к открытому окошку – что оказывалось ближе – ей уже изрядно претило.

Надо будет поговорить с боярыней Федосьей, чтобы та взяла Граненыча к себе – Конева-Тыгыдычная сегодня как раз жаловалась, что их истопник снова ушел в запой. Он тоже был нормальным человеком, заверила ее боярыня Федосья, но календари всегда покупал в кабаке – а там у них что ни день, то праздник, что ни другой – то праздник большой, а других способов отмечать их Селиван не изучил… День кузнеца, День шмелевода, Трехсотлетие освобождения Узамбара от Сулейманского гнета, Стасемидесятидевятилетие освобождения Сулеймании от Узамбарского гнета, День ложкаря и балалаечника, День сбора цвета папоротника… По выражению возмущенной боярыни, все праздники у него слились в один – двухсотлетие граненого стакана, и стакан этот, в который все слилось, был размером со среднее море и с каждым годом увеличивался.

Ох, дела, дела хозяйственные…

– Ф-фу, проветрилось, вроде, – вздохнув с облечением, Матрена поспешно захлопнула рамы, чтобы не выпустить с сивушным амбре и остатки тепла. – А вот сейчас почивать ваше величество уложим, и полегчает вам во сне-то, поди…

Елена прислушалась к своим ощущениям. Спать, есть, пить и слушать болтовню славной, но чересчур разговорчивой Матрены ей не хотелось. И отослав в горничную в людскую ужинать, царица направилась в библиотеку.

Было ли это явление результатом влияния брата Васеньки Иона или еще одной странной прихотью беременной женщины, но в последний месяц она с удивлением обнаружила, что ее стало тянуть на книги. Пустые без ненаглядного Василёчка вечера тянулись долго, и она сначала от скуки, а потом и со все возрастающим интересом взялась за чтение подаренной ей на свадьбу Ионом подписки любовных романов. И сегодняшнему дню на дальнем стеллаже, на специально отведенной для них полке, с которой были изгнаны и свалены рядом в углу приключения и путешествия, уже скопилось несколько десятков массивных фолиантов с золотым обрезом, в обложках, разрисованных доблестными рыцарями в парадно-выходных доспехах и прекрасными дамами с неестественно-алыми губами и в розовых платьях.