Читаем без скачивания Смотритель зоопарка - Диана Ва-Шаль

Диана Ва-Шаль

Смотритель зоопарка

Путеводному огоньку.

В мастерской было душно, пахло красками и закрепителями. Окно распахнуто; с улицы доносились крики, запахи жасмина, мешавшиеся с едким запахом рыбы, что продавала старуха Изабель под самыми окнами мастерской.

Рино взвыл. Сорвал очередной холст с мольберта, с животным хрипом разрывая полотно. Руки художника покрылись масляной краской. Мужчина схватился за голову, не думая о перепачканных руках, закрыл глаза, начал быстро ходить по комнате — из угла в угол, точно загнанный зверь.

Не то, вновь не то! И голова гудела, и с улицы доносились крики… Картина вновь стала копией предыдущей. Собственные руки будто не слушались Рино, тщетно старающегося создать шедевр… Хотя нет. Руки слушались. А собственные мысли — нет.

Мужчина внезапно подлетел к столу, — на котором в хаосе покоились акварели, кисти, пастель, — и одним резким движением перевернул его. Материалы с грохотом разлетелись по сторонам и, точно вторя этому звуку, на улице затрещали птицы, обрушиваясь с крыши мастерской вниз.

Рино опустился на пол, почти театрально закурил. Смотрел в одну точку на противоположной стене, где висели десятки эскизов и скорых зарисовок: живых, настоящих, и абсолютно никому не нужных. Мужчина откинул голову назад, сдавленно выдыхая. Руки его мелко дрожали.

Художник хотел признания. И славы хотел, и богатства. Для этого многого не было нужно: пиши картины в угоду публике. Схема до боли проста: люди покупали то, что любили, а любили то, что было популярно в "изысканных кругах". В тот период времени особенно актуальны были большие картину в дорогих добротных рамах; и чтобы обязательно солнце золотило листву на полотне, и чтобы девы в полупрозрачных одеяниях мелькали тут и там, точеными формами вызывая жар у мужчин и легкую зависть у женщин.

Рино писал, оттачивая свое мастерство и находя столь дорогой для творца отклик, но за каждой следующей картиной приходило все большее понимание того, что уже и слава, и деньги не приносят удовлетворения ни своей работой, ни самим собой. Рино с ужасом обнаружил, что стал терять себя, свою манеру письма, свое видение мира. Картины перестали дышать жизнью, источать пряный аромат тихой ласковой Музы. Однако Ринуччо знал, картину вновь купят, и вновь будут воспевать, пытаясь найти потаенный смысл… Смысл, которого больше не было. Рино раз за разом начал создавать переработанные копии, а в копиях и быть не могло потаенного смысла. Поверхностные. Блеклые. Мертвые.

Мужчина выдохнул табачный дым носом, рассматривая причудливый узор деревянного пола мастерской. Изабель с улицы кричала про свежую рыбу, которой, насколько Рино был осведомлен, было не менее недели. На секунду в голове мужчины мелькнула мысль, что он сам как та протухшая рыба, и каждый "знаток" пытается придать ему товарный вид.

Рино хмыкнул. Нет. Если в ближайшее время он не напишет чего-то настоящего и достойного, боле никогда не возьмет кисти в руку.

Именно с этой мыслью художник потушил о подошву сигарету. Затем тяжело поднялся. Осмотревшись, стал медленно, ругаясь себе под нос, собирать разлетевшиеся кисти и краски.

— Мы буквально на прошлой неделе собирались вместе с ним в баре за бокалом виски, — раздается скрипучий звонкий голос длинного мужчины в накрахмаленном фраке, — рассуждали о живописи прынсионистов и новых веяниях в масляной живописи, — следом дикий хохот охватывает зал. Кто-то смеется так сильно, что хватается за живот. Чей-то смех похож на хрюканье, чей-то на чавканье… Дикий шепот напомаженной дамы, "mon cher, импрессионистов!", вызывает еще одну волну гомерического хохота и визга.

Естественный свет мягко льется из стеклянного потолка высокого огромного зала. Здесь выставлено более пятнадцати полотен знаменитого художника. Грандиозные картины в богато украшенных золоченых рамах, — одна краше другой, — а рядом люди. Сегодня выставка платная, особенная, собрался весь высший свет. Выставляется новое полотно — "Нимфы в лесу Кеферона". Везде свет, шампанское, дорогие фраки, роскошные парчовые платья, жемчуга, драгоценные камни… Везде гогот, шум, крики.

— Да что "Нифмы"! — раздается грубый смех одной из тучных дам, — мы сами как нифмы! Хотите, станцуем, хотите, споем! А, коль хотите и плечико белоснежное вашим взорам представим!

— Per amore di Dio, родная, убери бокал! Ты уже пьяна!

В отдаление от шумной толпы стоит девушка. Фана качает головой, украдкой поглядывая на "особ высшего ранга и сорта". В ее руках — небольшой блокнот для записей. В этот день ей нужно подготовить материал об открытии выставки для местной газетенки, выбрав для детального разбора всего одну картину.

— О, signore e signori, приходите сегодня ко мне на ужин! Буквально на днях я купил прекрасную осетрину, свежайшую во всем этом мерзком городишке, — вдруг ударяет по ушам неприятный звонкий голос мужчины с маленькими черными поросячьими глазками. — Дорого, но явно не дороже, чем в ресторане. И подумать только, я смог урвать ее у какой-то дуры средь улочек! — раздается дикий беспричинный смех.

Фана вновь и вновь проводит взглядом по полотнам, пока наконец не находит поодаль небольшую картину в скромной белой раме. Девушка вздергивает бровь, несколько раз перечитывая подпись к картине… Даже не верится, что это работа того же художника, вокруг чьих полотен сейчас стоит галдеж "образованной" и искушенной публики, которая все косится на девушку.

Рыбу Изабель купил какой-то, по ее словам, простак за бешеные деньги; хитрая женщина все же смогла обдурить приезжего, отбив запах затхлой рыбы всевозможными пряностями и травами.

На улице темнело, наконец-то становилось тише. Через форточку доносился приятный аромат хорошего табака, душицы и лаванды. Громко переговаривались цикады, и на душе художника впервые за долгий утомительный день стало спокойно. Рино писал акварельный этюд старого города, узкие улочки которого были вымощены золотом. Вокруг Ринуччо оставались раскиданы неудавшиеся зарисовки и наброски к новой работе.

Рино сомневался. Даже боялся, пусть и не хотел признавать себе. Долгие часы работы, долгие часы исканий — все впустую. А впрочем… Годами писал, смотря в окно и сомневаясь в себе. Всегда был один, пусть и окруженный публикой, которой он был угоден в нужную ей секунду.

Один, закованный в кандалы сильными мира сего.

Мужчину клонило в сон. Ринуччо хрипло откашлялся, отложив работу. Вытер лицо, положил пальцы на уставшие глаза — в них словно песка насыпали, дабы не позволить Рино сотворить