Читаем без скачивания На пути в Спленобу - Роджер Желязны

Роджер Желязны

На пути в Спленобу

Бабаков остановил машину на обочине козьей тропы, которая считалась деревенской улицей. Древние здания кренились под опасными углами. Крестьяне стояли по сторонам дороги, неподвижные, словно телеграфные столбы.

— Эй, вы! — он высунулся из окна, обращаясь к человеку в потертых брюках. — Я еду в Спленобу. Нет ли по дороге места, где бы я мог остановиться на ночь?

Человек не пошевелился. Его лицо оставалось бесстрастным. Он не издал ни звука.

Бабаков вышел из машины и пересек улицу. Он повторил свой вопрос на сербско-хорватском.

Человек уставился на него. Наконец его губы разжались.

— Нет.

Бабаков провел рукой по седеющим волосам и криво улыбнулся.

— Я должен ехать, поскольку мне необходимо быть в Спленобе завтра... но я не могу вести машину всю ночь. Я нездоров. — Он огляделся и неодобрительно засопел, вытирая вспотевшие ладони о брюки. — Нет ли по дороге в Спленобу какого-нибудь ночлега? Здесь я не могу остановиться.

— Нет, — повторил крестьянин.

Бабаков сунул руку во внутренний карман своего мешковатого пиджака и достал карту. Развернув ее, он ткнул пальцем в значок у дороги.

— Здесь отмечен старый замок. Там кто-нибудь живет?

— Нет! — на каменном лице наконец появилось какое-то выражение. Даже мышцы задергались. — Никто там не живет!

Что это было — страх или просто беспокойство, вызванное вопросом чужака?

— Я остановлюсь там, — решил Бабаков.

— Нет! Он злой!

— Кто?

— Барон. Клементович. — Произнося это имя, крестьянин перекрестился. — Он злой.

Бабаков нахмурился, заметив движение руки собеседника. Но в конце концов, заниматься просвещением крестьян — не его работа, решил он. А человек этот был глуп, настолько глуп, что даже не заметил, как попался на лжи.

— Тем не менее, — продолжал Бабаков, — я остановлюсь там. Он удостоится чести дать приют официальному представителю Народной партии.

— Он даст вам приют, — сказал крестьянин, — и да храни вас бог.

— Спасибо, — неожиданно для себя отозвался Бабаков. Вероятно, в нем заговорила его собственная крестьянская кровь, рассудил он. Что ж, стыдиться тут нечего, это хорошо, что он — выходец из бедных слоев.

Бабаков зашагал обратно к машине.

Сквозь серые сумерки уже начинала просвечивать чернота ночи. Пики отдаленных гор, казалось, придвинулись ближе, словно корявые фигуры старцев, склонившихся над лучами его фар. Яснолицая луна на мгновение вырвалась из завесы туч, взглянула вниз и исчезла. Дорога круто пошла вверх, и Бабаков нажал на акселератор.

Он поднимался неторопливо, трансмиссия стонала и скрежетала от напряжения.

Впереди от гор отделилась черная масса. Он подъехал ближе и наконец различил, что мерцавшие огоньки, которые он принял было за звезды, оказались окнами. Это было массивное нагромождение парапетов и башен, угнездившееся на черном каменном острове.

Бабаков замедлил движение, заметив развилку. Тропа, отходящая влево, недвусмысленно вела к замку.

Форсируя старенький мотор, Бабаков направил машину по тропе. Она явно не предназначалась для автомобилей. Пришлось добираться почти ползком, подпрыгивая на выбоинах и ухабах.

Наконец дорога устремилась в распахнутые железные ворота. Осторожно, стараясь не поцарапать крылья, Бабаков въехал в темный двор.

Как только он закончил парковку, в дальнем конце двора появился свет факела. Человек с факелом приблизился, и Бабаков внимательно всмотрелся в него.

Боже! Уродливый, приземистый, бесформенный. Словно оживший персонаж тех россказней, которые он мальчишкой слышал от столь же уродливых старух, притулившихся у очага.

— Добрый вечер, — обратился он к этому ходячему кошмару. — Я Бабаков, официальный представитель Народной партии. Я направляюсь в Спленобу и хотел бы провести здесь ночь.

Гном низко поклонился, едва не опалив факелом брови и бороду.

— Ступайте за мной, — прошелестел он. — Я отведу вас к Барону.

Бабаков пошел за ним, изогнув губы в улыбке.

— Товарищ, — сказал он, — у нас больше нет баронов, графов или герцогов. Мы все свободные люди, и мы все равны.

Гном хихикнул.

— Барону нет равных, — сказал он, открывая огромные двери.

Бабаков не ответил. Унижать хозяина, пожалуй, не стоило, да и что значит мнение слабоумного карлика? В молодости, бывало, он спорил со всеми и по любому поводу, но сейчас он нуждался в гостеприимстве, и если Клементович отличался некоторой эксцентричностью, что ж, да будет так; в конце концов, многие члены Партии тоже были весьма эксцентричны.

Войдя, он помедлил на пороге, оглядывая окутанную неясной дымкой огромную прихожую. И вновь его невольно охватило забытое детское чувство. «В таких местах живут только великие, — говорил его дядя. — Такие места не для нас».

Именно так он сейчас себя чувствовал. Ему здесь было не место. Слишком утонченно, слишком величественно, даже в полумраке и обветшании. Но он тут же подумал о Революции, о крови аристократов-эксплуататоров, стекавшей по желобам гильотин, о Собрании. Он заставил себя улыбнуться, но все же, закурив, положил обгоревшую спичку в карман.

Они шли по коридорам, уводящим глубоко в каменные недра здания; затем остановились.

— Барон Клементович здесь, — сказал гном и указал на массивную дубовую дверь.

Бабаков выпустил дым и постучал.

Через мгновение дверь распахнулась.

Барон был высок, не меньше шести футов, приземистый Бабаков казался рядом с ним пигмеем. За спиной у хозяина разливался тусклый свет, и лицо барона было трудно разглядеть. Бабаков растерянно оглянулся. Слуга исчез.

— Добрый вечер, господин Клементович, — сказал он. — Я Бабаков. Направляюсь в Спленобу и хотел бы провести здесь ночь.

— Разумеется, господин Бабаков, — поклонился барон. — Я буду рад принять вас как гостя. Не угодно ли зайти?

Он посторонился, придерживая дверь.

Бабаков вошел в комнату.

— Не угодно ли присесть?

Он опустился в большое кресло и огляделся. Стены были уставлены книгами. Что-то в другом конце комнаты, то ли картина, то ли зеркало, было завешено черной тканью. В стене виднелось одно-единственное маленькое окошко.

Барон уселся в кресло напротив Бабакова. Он взял непогашенную сигарету с узорчатой пепельницы и раскурил ее, разглядывая поднимавшийся дым. Свет от двух масляных ламп, одной на письменном столе, другой на обеденном, выхватил из темноты его лицо.

«Он молод, — подумал Бабаков, — у него те самые мягкие, слабые черты лица, которые мы используем в карикатурах на аристократов. Но линии у глаз и скулы показывают, что он может быть и сильным... Он интеллектуал... И какие острые зубы!»