Читаем без скачивания Для Гадо. Возвращение - Павел Стовбчатый

СТОВБЧАТЫЙ Павел Андреевич

Записки беглого вора — 2

События, описанные в романе, являются авторским вымыслом, а все возможные совпадения с реальными фактами и людьми — случайны

ДЛЯ ГАДО. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Проклятый город, проклятая страна!..

Я смотрел в иллюминатор оторвавшегося от земли лайнера и проклинал в душе изумительную страну и изумительный город. Италия дала мне все, о чем только может мечтать человек, но мне было мало Италии. Мое сердце и плоть рвались в Россию, как будто там, и только там, я мог найти свое истинное счастье. Идиот! Казалось, я не был патриотом ни на йоту, но снова возвращался в «русское пекло». Какая сила влекла меня туда? Не знаю. Может, это и есть истинный патриотизм, не подвластный ни уму, ни логике?..

Я отдавал себе отчет в том, что еду туда не из-за мемуаров. Нет, дело было совсем не в них, хотя судьба и свела меня с прекрасным человеком, который пообещал мне издать все, что я нацарапаю, незамедлительно.

Владелец одного из крупных и уважаемых издательств России пробыл в Неаполе всего два дня, но я успел с ним повидаться. К тому времени я уже нажил кое-какой капиталец, хотя в сравнении с ним был нищим. Это был самый настоящий магнат, отличающийся от новых русских в главном — он не стал рабом денег.

Вот в чём изюминка и соль! Деньги действительно великая сила, но, если ты попал в долларовые сети, ты уже никогда не будешь самим собой и не сможешь мыслить творчески и по-настоящему крепко.

Андрей Валентинович не потерял широту зрения, в его лице и голосе было что-то такое, что почти всегда притягивает к себе людей. Притянулся и я. С одной стороны, мне очень хотелось издать свою никчемную писанину, с другой — я был лишен права на имя. Только псевдоним и стопроцентная гарантия неразглашения.

— Вы можете гарантировать мне эти сто? — спросил я его в самом конце разговора, когда все основные вопросы были обговорены.

— Да, — ответил он, хотя мы оба знали, что «сто» бывает только у Бога.

Лайнер набирал высоту, а я сидел и думал о своей судьбе. Даже если мне захочется все переиграть, я уже не смогу «спрыгнуть» на землю. Ностальгия по родине и жажда риска — вот главные причины, заставившие меня покинуть мой итальянский рай.

Не прошло и трёх лет с момента моего отрыва из зоны, а я заскучал. Смертельная тоска поедала меня, как чахотка, и казалось, нет той силы на земле, которая может одолеть эту сволочь. Я уже было подумывал о наркотиках, но вовремя спохватился. «Только не это, — твердо сказал я себе однажды, стоя у зеркала. — Только не это».

Передав все свои дела помощнику и компаньону, Марио Пазолини, я упаковал чемоданы и поехал в аэропорт. Разумеется, я не ехал в Россию пустым и не особо переживал за документы. Что-что, а итальянцы умели делать их на десятку.

Искусная гримерша-француженка поколдовала надо мной два часа, и симпатяга Джузеппе, он же Кот, был недосягаем ни для МУРа, ни для Интерпола.

Впрочем, в Москву я сразу не собирался, меня, как настоящего преступника и злодея, тянуло в Пермь, на Урал. Именно туда, где я должен был сидеть, где было совершено не одно злодейство, как их ни называй.

«Что ж, пусть меня судит судьба, — говорил я себе, когда думал о расстреле или пожизненном заключении. — В любом случае это лучше, чем пожизненная тоска».

Старые привычки и замашки не выветрились из меня и на воле. Я по-прежнему пил чифир, шпарил по фене, а еще гладил симпатичных итальяночек по попкам, за что иногда получал по физиономии. Иногда я сбрасывал с себя дорогой костюм, брал деньги и ехал к бродягам, на дно. Там я чувствовал себя самим собой, настоящим человеком, находящимся среди своих. Я знал чаяния и мысли этих людей даже в том случае, когда они говорили по-итальянски или по-испански.

Большинство простых людей знают о жизни богатых не слишком много, но главное заключается в том что они и не предполагают, сколь далеки их несчастные представления о роскоши от настоящей роскошной жизни. Это надо прочувствовать на себе, кожей, испить сладчайшего яда и затосковать. Я тоже пригубил от этой чаши… Порой мне казалось, что в мое тело впился дьявол, до того я упивался свободой и сбывающимися мечтами. Собственно говоря, мечты как бы прекратили свое существование, превратившись в сплошную реальность. Самые красивые девицы «сидели в моем кармане», а все прочие развлечения прилагались как бы сами собой. Я не знал проблем и действительно, как кот, гулял сам по себе. Быть может, именно эта беспроблемность, полное отсутствие ставшего для меня отчасти привычным лагерного гнета вогнали меня в тоску. Ведь любому человеку необходимы какие-то преграды.

Я уже не испытывал прежней радости от писания, а море волновало меня ещё меньше. В конце концов надоели и девки, и деньги, и я остался один на один с самим собой.

Проклятый город, проклятая страна! Когда-нибудь я начну свой рассказ именно так.

Россия встретила меня холодом и морозом. Стоял февраль. Я шел в своих английских ботинках по улице Перми, кутаясь в шубу. Меня здесь многие знали, многих хотел повидать и я. Хотел… В целом мой перелёт закончился благополучно, не считая нескольких волнительных минут на таможне. Но что они могли найти у такого проходимца, как я?..

Этих ребяток учили искать в институтах и училищах, меня учила прятать сама жизнь.

Ещё до выезда в Россию я перевел кругленькую сумму в валюте на Тару. Вася Тара, он же Тарыч, был моим давним приятелем по зоне, и он был чист перед законом. Перед нашим законом. Только Гадо мог сравниться с ним в этом отношении, только он один. Но его не было рядом, а послать ему телеграмму я не рискнул.

Ботинки поскрипывали, как старые родные двери, и ни одна, ни одна собака во всей Пермской губернии не могла бы учуять в их подошвах хрустящих банкнот. Тарыч Тарычем, а ботинки вот они, на мне. Пару тысяч сотенными купюрами я таки упаковал, не выдержал. Сказалась старая закваска. Теперь мне не страшен ни один ИВС. Поганое название, мать его в бок, КПЗ привычнее. Впрочем, и его — туда же.

Тара не знал о моем приезде и потому не приехал встречать. Впрочем, так оно и лучше — никаких нитей ментам. Пусть ищут и шевелят мозгами, как должно. Я снова гордился собой, хотя понимал, что моим умом не залепить и маленькую дырочку в голове простака. Им проще, для них жизнь не игра, а тут… Я любил, когда мне завидовали, да и вообще считаю зависть прекрасным чувством. Только совершенно бесчувственный идиот не любит зависти. Особенно приятно, когда тебе завидуют враги и глупцы, мнящие о себе бог знает что. Это качество отчасти привил мне Тара, точнее, не привил, а развил. Он смотрел на жизнь как настоящий философ и всегда плевал в сторону тех, кто признавал в ней только «хорошее». Это он научил меня ценить «плохое» и относиться к нему как к величайшей ценности мира.

«Прими мир таким, каков он есть, и ты — в дамках», — говорил он мне, когда мы часами беседовали под чифир. Нары сближают, без нар тюремная жизнь потеряла бы свою тюремную прелесть. А еще беседы… Где и с кем можно еще так поговорить, где и с кем?

Вот почему я знал, что Бог любит таких, как я. Плохое, впрочем, как и любое другое, появляющееся невесть откуда настроение является переключателем мыслей. Мысль — ничто, настроение — все. Так незаметно, находясь под постоянно переключающимися настроениями-состояниями, мы совершаем безрассудные поступки. На первый взгляд безрассудные…

Я шёл и шёл, и мне не хватало воздуха и пространства. Вот, она, родная и страшная земля! Принимай своего сына и не криви и без того кислую физиономию. Я таков, как есть, и я вернулся к тебе. Точка.

Но в сторону философию! Мне предстояло многое сделать, а еще я хотел кое с кем поквитаться. Время пришло, я ничего не забыл. Самосудчик судья, который добавил мне первые шесть лет, жил в Перми, точнее, рядом, в небольшом городке. Он еще не вышел на пенсию и продолжал «судить» и «рассматривать». Спрятался в районе, я это знал. Этот гад и не подозревал, как близко от него находится возмездие. Но я был, я уже шел к Таре. Я уже думал о том, как заволоку этого поганца в подвал и оставлю в нем месяца на два. Этого хватит с лихвой и надолго. Пайка и стены, две сигареты в день, вонючее ведро… А ещё тусклая лампочка и холод. Всё по закону, но без прогулок. Простит, стерпит, не та ситуация!..

Меня уже потряхивало только от одних мыслей об этом гаде. А ведь я говорил ему, что пути Господни неисповедимы, ох говорил. Осталась самая малость — привести план в исполнение, а потом отвалить с мемуарами в Москву. С деньгами это несложно, а подвалов в Перми не счесть. Тара подберет мне двоих крепких парней — и дело в шляпе. Разумеется, перед тем как посадить его на цепь, я с ним поговорю, хорошенько поговорю. На тему правосудия и совести, на тему «неподкупности» Фемиды. Я даже могу назваться, какая разница? Я вне закона, я буду вне закона всегда. И я не чувствовал никаких угрызений, и мне не было его жалко. Ни на грамм. Впрочем, то было только настроение, но я чувствовал, что это надолго.