Читаем без скачивания Орлица Кавказа (Книга 2) - Сулейман Рагимов

Рагимов Сулейман

Орлица Кавказа (Книга 2)

Сулейман Рагимов

ОРЛИЦА КАВКАЗА

КНИГА ВТОРАЯ

Глава первая

С натугой расписавшись в каких-то замызганных бумагах, побагровевший, но довольный своей грамотностью тюремный надзиратель передал Сандро на попечение двух жандармов с винтовками, которые повели опасного арестанта к приемной его превосходительства. Карета, в которой обычно возили арестованных на допрос к наместнику, осталась стоять в просторном дворе, обнесенном высокой каменной оградой. Возле нее ходили два солдата.

Измученный бессонницей и сыростью тюремной камеры, Сандро по-детски радовался нечаянной прогулке и зорко поглядывал вокруг себя, надеясь на добрые перемены. Никогда еще не чувствовал он себя таким свободным, как сейчас, под конвоем двух "цепных псов". Впрочем, выглядели они буднично и даже комично: шаркали своими сапожищами, гремели саблями, а тот, что был справа, все время сморкался в большой зеленый платок.

В приемной крутой бранью встретил их тот высокий полковник, который, допрашивая позавчера Сандро, обещал расстрелять его, а труп выставить на базарной площади.

- Болваны! - орал полковник. - Расшаркались точно на бульваре! И по глазам вижу, надрались с утра пораньше, канальи! Куда прете? Стойте в дверях и не спускайте с него глаз!

Полковник на цыпочках прошел через приемную и осторожно приоткрыл дверь в кабинет наместника. Он был не в духе. Проигрался вчера в пух, и теперь все его раздражало, особенно эта дурацкая затея наместника с грузином. И вообще с появлением Гачага Наби сравнительно спокойная жизнь кончилась, и полковник, точно так же, как и многие другие офицеры, перестал понимать, что вокруг происходит.

- Ваше превосходительство! - вытянулся, впрочем не очень старательно, полковник.

- Докладывайте, - разрешил наместник, не отрываясь от бумаг. - Не дай вам бог сообщить мне о новом побеге, или поджоге, или о чем-нибудь в этом роде. Разжалую, голубчик!

- Ваше превосходительство! За ночь никаких происшествий! Вы приказывали доставить вам арестанта. Того грузина, организатора побега на Куре! Неудавшегося побега,- прибавил полковник спохватившись. - Он здесь, в приемной.

- Помилуйте, полковник, - произнес насмешливо наместник, поднимаясь с кресла. - К чему же такая спешка! И двух часов не прошло, как я вам отдал это распоряжение! И вы уже его выполнили! В такой короткий срок перевезли одного оборванца из помещения в помещение!

- Ваше превосходительство...

- Извольте уж помолчать, полковник, - устало оборвал Зубова наместник. Ничего мы не умеем так хорошо, как оправдываться. Почему, я спрашиваю вас, у нас ни одно распоряжение не исполняется вовремя, ни одно дело не доводится до конца, нет ни одного человека на государственной службе, который не был бы либо пьяницей, либо вором? Почему, я спрашиваю вас, полковник? Вы, конечно, не знаете! Никто ничего не знает... А я вам скажу. Потому что офицерство наше не рыцари великой империи, а шайка картежников. Что ни офицер - картежник, бабник, или - еще хуже - вольнодумец! Что ни чиновник - взяточник! Прав, тысячу раз прав великий государь, когда считает,- наместник обернулся на портрет императора,- когда считает, что мы больше о животах собственных радеем, чем об Отечестве своем... Прав, тысячу раз прав!

"Иди к черту, - подумал Зубов. - Десять дней одно и тоже". Но наместника уже понесло. Письмо государя уязвило его самолюбие; в его внешне отеческом тоне наместник угадывал холодную угрозу. "Мы недоумеваем, - писал император, мы не верим, что горстка туземцев может привести в смятенье отборные армии, которыми вы располагаете по нашему высочайшему повелению. Мы не хотим думать, что ваше ревностное до сей поры отношение к делам своего Отечества может быть поколеблено обстоятельствами, тяготами вашей службы, бременем ваших лет..."

Придворные шаркуны! Это они представили дело таким образом, что причиной всех волнений здесь, в этом богом забытом крае, его старческая немощь, неспособность к делам государственным. Не он ли, не щадя живота своего, денно и нощно опутывал этот край страхом, строил тюрьмы, создал сеть взаимной слежки, доносов, предательства, не он ли искусно сеял вражду между мусульманскими и христианскими народами, не он ли обратил в царскую веру местных князьков, не он ли безжалостно душил всякое проявление свободной мысли?..

И вот теперь он читает: "Как могло так случиться, что ядовитое семя мятежного духа, отреченья от веры в царя и бога, могло так глубоко пустить корни, распуститься у вас на глазах пышным цветом? Где же ваши глаза и уши, которыми вы до сих пор так гордились? Вы посланы великой империей, чтобы обратить в нашу веру дикие племена, а они обращают вас в свою веру, и кучка разбойников становится перстом судьбы..."

- Хорошо, - сказал вдруг утомленно наместник, чувствуя, что хватил через край. - Введите этого арестанта. Сами подождите в приемной. Я дам знать, если будет нужда.

Полковник ошибался, когда думал, что наместник решил сам допросить грузина из-за каприза, непонятной прихоти, которыми так богаты начальствующие и недалекие чиновники. Наместник обладал незаурядным практическим умом, большим опытом в делах государственных и хорошо усвоил: уметь властвовать - это уметь, прежде всего, управлять низменными инстинктами людей, возбуждать в них корысть, алчность, похоть, страх перед болью и смертью. На этом держится искусство государственного управления. Нет ничего опаснее для царского престола, чем благородство, свобода мысли, искренность и чистота нравов, а один предатель может быть сильнее регулярной части войск, корпуса жандармов. Если этот грузин вначале был на их стороне, затем перекинулся к мятежникам, то почему бы не попытаться обратить его вновь в свою веру, польстив или посулив, пригрозив или применив силу, в зависимости от того, на что падка душа бунтовщика? В конце концов, сейчас нельзя брезговать ничем, даже услугами этого дикаря...

Сандро вошел осторожно, сделал несколько бесшумных шагов и остановился, выражая своей позой и почтительность и непринужденность одновременно. Его изорванная одежда все же сохраняла остатки опрятности; неухоженная, сбившаяся в клочья борода, смоляные кудри, выбивавшиеся из-под шапки, только украшали бледное лицо, и во всей осанке арестанта чувствовалось едва уловимое превосходство вольного в своих мыслях человека.

"В этих дикарях есть что-то грациозное, как у барсов", - подумал наместник, разглядывая арестанта и испытывая его молчанием. Дато это было на руку: он цепким взглядом окинул комнату. Два окна напротив, оба в два человеческих роста, зарешеченные узорным железом, по бокам тебризские ковры, увешанные дорогим оружием. До наместника по крайней мере три больших прыжка, перед ним на столе длинноствольный пистолет.

- Безнадежно! - усмехнулся наместник. - Отсюда трудно убежать, Сандро! Так, кажется, тебя кличут. Впрочем, ослушникам царской воли вообще трудно от нас сбежать.

- Да, ваше превосходительство! - в тон ему ответил Дато.

- Тюрьмы у вас надежные.

- Ну, не такие уж и надежные, - ласково произнес его превосходительство. Не такие уж и надежные, тебе просто не повезло. Ты ведь не умеешь плавать. Умей плавать, сбежал бы.

- Скрывать не буду, сбежал бы с удовольствием.

- А жаль, очень жаль... Мне о тебе докладывали. Я был рад, что у нашего государя есть такие преданные слуги. Ты бы мог жить богато. А теперь я даже не знаю, чем тебе помочь: покушение на государственную казну, побег государственных преступников - сам знаешь, что тебе грозит... Впрочем, все зависит от тебя самого, от тебя самого... Кстати, где ты так хорошо выучился русскому языку? - неожиданно спросил наместник.

- Не знаю. Не помню уже, как-то само собой получилось,

- отвечал Дато задумавшись. Он вспомнил высокого, беспрерывно кашляющего человека, который когда-то, очень давно, появился у них в доме, прожил с год в тесном чулане, а потом исчез так же внезапно, как и появился. Он показывал Дато большую книгу с картинками и рассказывал ему множество сказок, путая грузинские и русские слова. Кто он был, куда исчез, Дато так и не узнал. - Не помню, - повторил он, подняв глаза на наместника.

- Видишь ли, - сказал его превосходительство, - с таким знанием языка ты мог дослужиться до хороших чинов. И теперь не поздно. Признайся, ты жалеешь о случившемся. В тюрьме-то страшно, а умирать еще страшней. Но все в руках божьих.

- Нет, я не жалею, - просто ответил Дато. - Не жалею, ваше превосходительство. О чем жалеть, если я поступил так, как подобает мужчине?

- Жалеешь, Сандро! Жалеешь! Ведь ты был добрым христианином...

- Я был доносчиком, ваше превосходительство...

- Ты был добрым христианином, - повысил голос наместник, - а стал вероотступником, ты предал царя и бога. Ты пошел в услужение татарской женщине, стал мусульманским слугой. Что тебе они - эти мусульманские разбойники? Что тебе жена Гача-га? Ты думаешь, тебе сказали бы спасибо за побег этой, так называемой "кавказской орлицы"? Эти мусульмане, иноверцы, всю жизнь ненавидевшие вас?