Читаем без скачивания Сын человеческий. Об отце Александре Мене - Андрей Тавров

Тавров Андрей

Сын человеческий. Об отце Александре Мене

От автора

Автор выражает благодарность всем, кто способствовал появлению этой книги и помогал ее формированию, – Фонд Александра Меня и в первую очередь Павла Вольфовича Меня, предоставившего доступ к фотоматериалам Фонда и возможность использовать их при публикации, а также внесшего ценные уточнения в текст.

Я благодарю Марианну Ионову за поддержку идеи о написании этих глав об о. Александре Мене и не раз обсуждавшей со мной их формат.

Я искренне благодарю прихожан отца Александра – Олега Степурко, Андрея Лихачева, Анну Борзенко, Софью Рукову, Сергея Бессмертного и Ирину Языкову, откликнувшихся на просьбу о предоставлении фотоматериалов.

Я от всей души благодарю Андрея Богословского, заинтересовавшегося рукописью и осуществившего основную работу по превращению ее в книжный текст.

Я сердечно благодарю всех редакторов, корректоров и художников, принявших участие в создании книги.

Я также благодарю всех читателей, участвовавших в обсуждении ее страниц на страницах Фейсбука и вдохновивших меня своими откликами на новые главы и темы.

И, конечно же, я благодарен тому, кто дал основной импульс для ее написания, так же, как и для многого другого в моей жизни, – отцу Александру Меню, священнику и человеку.

Странный сон

Несколько лет подряд мне снился один и тот же сон – я узнаю, что о. Александр жив, но служит сейчас где-то в другом месте. И вот я, счастливый этим известием, отправляюсь с ним на встречу. Доехав до какой-то незнакомой мне церкви, я вижу отца Александра и не узнаю его.

Чуда, которое сопровождало его в те годы, когда мы с ним постоянно общались, больше не было. Не было бесконечного, опережающего все остальное свечения любви, ощущения невероятных возможностей твоих и мира вокруг тебя, не было того странного эффекта, когда одно присутствие этого человека снимало все страхи, внутренние конфликты, обиды, не было больше ощущения близости чего-то небывалого, изначального, невероятного. Передо мной стоял обыкновенный средних лет священник с немного потемневшим (без внутренней подсветки) лицом, печальный, усталый. И я, ничего не понимая, во сне же себя спрашивал – как это может быть? Что же с ним случилось, что он стал таким… обыкновенным? Куда все подевалось? Разве он мог стать таким?

Этот сон был одним из самых страшных за мою жизнь. А ведь я увидел во сне печального, правда, немного усталого, но хорошего человека. Так чему же здесь ужасаться?

Я думаю, что в ответе на этот вопрос и заключена суть того, чем был при жизни для меня о. Александр Мень. Я пишу «для меня», потому что знаю, как далеко могу уйти от тех его литературных портретов, которые уже созданы за эти годы. И все же, несмотря на то, что некоторые из них мне не по душе и к тому же не кажутся достоверными в главном, все они, тем не менее, словно компасные стрелки, из всех широт и долгот указывают на одну точку – север, или, другими словами, удивительную личность, которая служит ориентиром для местоположения в человеческом пространстве и неотступным поводом для того, чтобы о ней написать еще раз.

И еще одно уточнение – «для меня, того, каким я был в период с 83-го по 90-й год». Думаю, что я теперешний и я тогдашний – это два разных персонажа. Я упоминаю об этом лишь потому, что такой временной разрыв не может не внести искажения в воспоминания об о. Александре. Но даже этот факт меня сегодня отчего-то радует.

Я стоял у двери и когда в очередной раз поднял глаза, увидел, что отец Александр идет ко мне. Он больше не был похож на купца. Более того, он смотрел на меня с такой радостью и любовью, словно встретил старого друга после долгой-долгой разлуки.

Кризис и встреча

В 82-м году я сильно болел – мучительная слабость, бессонница, депрессия. До этого я много пил, ел транквилизаторы горстями, пытался открыть для себя наркотики. Несколько раз приходил к заключению, что с меня хватит…

За плечами было детство в Сочи, московская школа, университет, телевидение (зарубежный отдел), потом работа грузчиком в магазине, журналистом в мытищинской газете «За коммунизм», стихи в стол, многолетняя работа на стройке, и вот теперь – диван в коммуналке, с которого я вставал далеко не каждый день. На улицу я выходил все реже – не было сил. Недуг поселился во мне и набирал силы. Я был в отчаянии. Мне было 35 лет, и я не верил, что такое могло случиться именно со мной. И это после вполне романтической юности и великих надежд. Время от времени приходили недолгие периоды улучшения, и тогда я мог выбираться на улицу и даже ездить на транспорте. Но они становились все более короткими. Месяцами я спал по 2 часа в сутки. Я боялся сойти с ума.

Помню, как однажды ночью вышел на кухню, попить воды, в одних трусах, и в отчаянии лег на грязный рваный линолеум. Уставившись в потолок, я забормотал, неизвестно к кому обращаясь: если ты есть, помоги! Сделай хоть что-нибудь! Я до сих пор вижу эту штукатурку с желтыми разводами на потолке и ночное глубокое окно, похожее на колодец.

В один из периодов улучшения я оказался в церкви на Братовщине по Ярославской дороге, где настоятелем был архимандрит Иосиф, с которым мама познакомилась в Боткинской больнице. Не знаю, зачем я к нему приехал. Вероятно, потому, что больше ехать было просто некуда. Вероятно, это было то самое рефлекторное движение утопающего, который хватается за соломинку. Поездка далась мне нелегко. Тем не менее, я засыпал священника вопросами, на которые у него не было ответа. И тогда он сказал: я дам вам рекомендательное письмо к одному человеку, тоже священнику, который все вам расскажет и сделает это более компетентно, чем я. И он написал письмо. Помню, я отметил торжественность минуты – мне еще ни разу не давали рекомендательных писем, а тем более к священнику. Зачем такое письмо понадобилось, я понял позже. В общем, оно удостоверяло, что я не засланный органами, а самый обычный.

Через три дня я добрался до Новой Деревни. Меня привезли с дачи на мопеде. Утро было солнечным, начало лета, пели птицы. Я вошел в храм, подошел к «ящику» и попросил передать свое рекомендательное письмо священнику, отцу Александру. Пока шла служба, я вглядывался в священника, и издалека он показался мне какого-то купеческого, кустодиевского вида – плотный, бородатый. Потом служба закончилась, и народ стал расходиться. Я стоял у двери и когда в очередной раз поднял глаза, увидел, что отец Александр идет ко мне. Он больше не был похож на купца. Более того, он смотрел на меня с такой радостью и любовью, словно встретил старого друга после долгой-долгой разлуки. Ситуация явно была искусственной – я понял, что здесь что-то не то, что это не мне, что он действительно кому-то очень рад, и что, вероятно, тот, кому он так радуется, стоит у меня за спиной. Я обернулся. Там никого не было. Его любовь и его улыбка предназначались именно мне, человеку, которого он видел в первый раз в жизни. Помню, что меня это тогда сильно поразило. Так было не принято. Такое вообще встречается в жизни довольно-таки редко. Если вдуматься – исключая светский механический этикет и мускульные улыбки официанток – почти никогда. Но ни официантки, ни светские люди никогда не будут смотреть на вас как на ближайшего друга, из глубины глубин, сияя глазами, полными искренней любви… – я думаю, тут не надо ничего больше объяснять.

Не помню точно, о чем мы тогда говорили в первый раз, сидя на деревянной лавке под вешалкой. Лавки эти служили сиденьями и помостами для гробов во время отпевания, на них же закусывали во время обеда. Я из своей застывшей судороги, в которую был тогда постоянно упакован, как гнутый саксофон в плохой футляр, сказал, что мне хотелось бы узнать, как выглядел Иерусалим при жизни Христа, потому что писал поэму с главой, посвященной Распятию, и отец Александр пообещал принести книжку, назначив день и час. Я поблагодарил и пошел на дорогу. Посидел на обочине, выкурил сигарету. Через двадцать минут приехал мопед, и меня увезли на дачу.

Он не просто любил Бога, а любил его той влюбленностью, о которой говорит Христос в Апокалипсисе, называя ее «первой любовью», которая по удивительному Его сообщению, не должна кончаться.

Отступление. Забегая вперед

Меня вот что поражает, обгоняя события. Недавно я пересматривал фильм, снятый на любительскую камеру в 1989 году во время выступления о. А. перед студентами-психологами. Многое из того, что он тогда говорил, мне сегодня не кажется чем-то особенным, но не надо забывать, что всего этого никто из его слушателей никогда не слышал.

Даже Библию достать было трудно. Но информация устаревает. Манера речи меняется. Каждое время по-своему говорит о Высшем, находит для этого новые слова и образы. Но что-то остается неизменным – то, вокруг чего выстраивается событие. «Это слова влюбленного человека», – сказала моя жена, которая смотрела запись вместе со мной. Думаю, что она увидела главное. Он не просто любил Бога, а любил его той влюбленностью, о которой говорит Христос в Апокалипсисе, называя ее «первой любовью», которая, по удивительному Его сообщению, не должна кончаться. Он говорил о своем Высшем так, что все остальное отступало на задний план, но, что самое удивительное, отступая, это всё одновременно и приближалось, потому что живое присутствие своего Бога он видел в каждом из присутствующих. Он не видел в людях того, что они видели сами в себе и в других: грубость, например, или эгоистичность, жажду поспорить, утвердиться – эти качества словно выпадали из поля его внимания, хотя в боковом зрении, скорее всего, присутствовали как память о чем-то неважном, об ушедшем событии, – он видел в слушателях тайный свет, отражение и воплощение Источника. Когда его перебивали и не давали говорить особенно последовательные правдоискатели, атеисты и книголюбы, он не сердился, а с готовностью замолкал и ждал, пока оратор выскажется. Он напоминал большую птицу, которую щелкнули по носу, и от этого она сейчас вобрала голову в перья и нахохлилась единственно для того, чтобы, как только представится возможность, сразу же продолжить делать то, что она делала только что – скажем, петь или кормить птенцов, тут же забыв о небольшой помехе. Тут было много нежности. И это присутствие другого мира, о котором великий поэт, неудачливый политик и странник сказал, что его сила движет звезды и солнца, было главным в этом выступлении. Семь процентов внимания занимает у слушателя сам смысл сообщения, все остальное – интонация и мимика. Я вообще узнал об о. А. много для себя важного, приглядываясь к жестам и мимике, а не к словам. Я помню, с какой нежностью на другой видеозаписи он укутывает взрослого, вышедшего из крестильной купели, в простыню и как точны его движения. Высокий, беспомощный от своего сильного тела, словно скованный им мужчина, и человек, которому он вверен, как ребенок, рядом – в этом жесте отчетливо была видна та любовь, которая движет руки матери, бережно и быстро укрывающей от холода своего единственного и ненаглядного. Разница и удивление заключались в том, что ни один из них не был ни матерью, ни ребенком. Хотя, если вдуматься, то можно догадаться, что же тут было реальностью, а что видимостью. Слова еще возможно заучить и подделать, в том числе и слова любви, жесты такого рода – бесполезно.