Читаем без скачивания Сын человеческий. Об отце Александре Мене - Андрей Тавров

Он подошел ко мне, обнял и поцеловал. Думаю, что он понял, что, сколько бы я ни обманывал сам себя и сколько бы ни придумывал для этого проблем и причин, боль моя была настоящей, и это дружественное прикосновение священника было тем, в чем я больше всего тогда нуждался. Кажется, я заплакал…

Первые впечатления

В следующий раз после службы одна из прихожанок отвела меня в деревенский дом – это был период, как я потом узнал, когда о. Александру запретили принимать посетителей в церковной сторожке, и для серьезных разговоров он пользовался домами в Новой Деревне, которые снимал кто-нибудь из его прихожан-москвичей.

Я шел за этой суровой и приветливой женщиной и пытался найти точку опоры – то ли в воздухе, то ли в кренящихся улицах – мне надо было хоть за что-то зацепиться. Тогда для меня это было вечно насущной проблемой. В комнате деревенского дома я сел за стол и стал ждать. Через какое-то время пришел отец Александр. Я забросал его вопросами. Я спрашивал, почему в мире так много зла и боли, почему Бог, если он есть, это терпит, что в жизни надо делать. Думаю, что я был вполне не в себе, потому что, когда внезапно очнулся, вынырнув из лихорадочного монолога, обнаружил, что оттеснил священника в угол и продолжаю что-то бормотать, сбивчиво и, вероятно, бессвязно. Я остановился. Попросил прощения. О. Александр ничего не стал говорить в ответ. Он подошел ко мне, обнял и поцеловал. Думаю, что он понял, что, сколько бы я ни обманывал сам себя и сколько бы ни придумывал для этого проблем и причин, боль моя была настоящей, и это дружественное прикосновение священника было тем, в чем я больше всего тогда нуждался. Кажется, я заплакал…

Домой я ехал на электричке, и в сумке у меня лежала книга с подробными фотографиями макета Иерусалима, сделанного Иерусалимским университетом. Ее привез о. Александр, и я с ней не расставался ближайшие несколько месяцев.

В этот же период я попросил его помолиться обо мне, по поводу моей болезни. Я хорошо запомнил, что он согласился не сразу, а словно бы после небольшого раздумья. Для меня до сих пор загадка – о чем он тогда советовался со своим внутренним голосом.

Как бы то ни было, через несколько дней мы с ним встретились в Пушкине, в одном из двух семи-восьмиэтажных домов, которые стоят между железной дорогой и парком. Думаю, что и сейчас смог бы их найти. Меня в квартиру привела его прихожанка, которая ее тогда снимала. Через некоторое время пришел о. Александр. Он попросил хозяйку выйти на кухню, зажег под иконой свечку и начал молиться. Я сидел на кровати и видел лишь его спину. Слова я слышал не все, только последние несколько фраз: «Господи, распрями его тело! Господи, распрями его душу!» Он молился довольно долго. Потом повернулся ко мне, положил руку мне на голову.

Прошло несколько дней, и ничего не произошло. Более того, я остался один в квартире – все родственники были на даче. Мое состояние ухудшалось с каждым днем. На стадионе внизу репетировали какой-то спортивный праздник, и литавры и крики в мегафон вплетались в мой маленький ад с 6 утра, лишая единственной возможности уснуть хотя бы на полчаса. Я лежал на диване, на полу рядом со мной стоял большой железный чайник с водой – чтобы не тащиться лишний раз на кухню, потому что на маршрут не было сил. Когда на четвертый день приехала жена, ходить я не мог. Кажется, она испугалась, вызвала такси, вместе с водителем они спустили меня на улицу в лифте и усадили в машину. Мы доехали до дачи на такси, и там я лег в своей комнате, окно которой выходило на летний участок с березами.

Мать съездила к о. Александру и поделилась своим беспокойством по поводу ухудшения моего состояния. Пусть читает мои книги, – сказал о. Александр, – понимает он их или нет в таком состоянии – неважно. Пусть читает их хотя бы механически.

И я лежал и читал его книгу «Истоки религии», которая, кажется, вышла недавно в брюссельском издательстве «Жизнь с Богом». На третью ночь я понял, что, кажется, пора прощаться. Мне больше ничего не могло помочь. Смешно описывать, как ты когда-то умирал, думаю, что больше никогда не буду этого делать. Слишком много пафоса.

Я неуверенно начал рассказывать ему о происшедшем той ночью. Результат оказался неожиданным.

– Если бы не это, – сказал отец Александр, имея в виду мой рассказ о Встрече, – у меня ни на что не хватило бы сил. Источник сил и вдохновения – только оттуда.

Обыкновенное чудо

Я лежал, как всегда, без сна и смотрел в окно. Я слышал, как набирает скорость, отходя от станции, далекая электричка, и видел полную луну в окне.

Через какое-то время я понял, что этот сияющий предмет не луна. Во-первых, его окружность была какой-то наоборотной, незамкнутой, ну, что-то вроде тех колес, которые идут сразу на четыре стороны, а во-вторых, оно находилось одновременно за миллиарды миль от меня и тут же совсем рядом. Луна была только отправным образом. Потом я, словно нечаянно, увидел, что в нем все мучительные противоречия, боли и ужасы этой жизни, нет, не исчезали, но, оказываясь в сфере живой белизны, внутри которой шло движение, встречали такое свое дополнение, развитие, совмещение с недостающей им природой, что прежние качества оказывались утраченными, а приобретенные были самой свободой и игрой и глубиной, откуда все, том числе и я сам, появилось к жизни. Там и в том, что описать довольно-таки трудно, и что я сейчас за неимением другого слова называю «глубиной», таился ошеломляющий, простой и радостный ответ на все мои мучительные мысли о страшном мире, в котором я оказался, на мысли о смерти и болезни, на все и все мои физические мучения. Я только помню чувство огромного облегчения из-за того, что такое возможно, потому что вот же оно есть. Возможно бытие в гармонии, возможен я без муки и боли, возможен без муки и боли весь мир – залог этого был у меня перед глазами.

Это было настолько просто и очевидно и настолько не нуждалось ни в каких пояснениях и дополнениях, что у меня не возникло ни единого вопроса, кроме одного, о котором немного позже.

Постепенно и как будто случайно я стал осознавать, что вижу те части нашего двора, которые видеть не мог, потому что их закрывали стены дома. Я видел сарай и деревья сквозь стены и даже не удивлялся этому. То главное, что я видел, то, что было в центре всего, начавшись как Луна, обладало теперь еще одним поразительным качеством – максимальной реальностью, я бы сказал качеством Первореальности. Это свойство было настолько мощным, что так называемая реальность мира рядом с ним истлела у меня на глазах – березы у крыльца стали полупрозрачными, просвечивающими насквозь, утратившими наглядный модус бытийности, сделавшимися вторичными по отношению к Существу (НЕ-Существу). Наверное, будет яснее, если я сравню их в его присутствии с отработанной копировальной бумагой, взятой на просвет. Когда впоследствии я читал то место в Библии, где Моисей восходил на Сион, а тот колебался и дымился – мне было ясно, о чем идет речь – с моими деревьями произошло то же, что со святой горой в соседстве своего Творца, материя утратила свою обманчивую наглядность – стала неверной и словно дымящейся, вернее, состоящей из вещества дыма.

Поскольку в то время я, естественно, строил свои познания о Христе и Евангелии во многом на знаменитом романе Булгакова и лишь недавно стал читать Евангелие, я задал единственный вопрос, который меня тогда мучил: я спросил, кто автор Евангелия?

Ответ последовал мгновенно: голос внутри меня мягко и мощно произнес единственную фразу: это Мои слова.

Я понимаю, что многие не любят мистиков и их видения – ни Сведенборга, ни Беме, я и сам последнее время остыл к таким сочинениям. Но то, что я сейчас написал, не является вымыслом или болезненной фантазией, просто я соприкоснулся с тем, с чем мы отвыкли соприкасаться. Однако это было далеко не очевидно для окружающих, как это показало наступившее утро.

Когда все кончилось – а я никогда не мог определить, сколько эта встреча занимала времени, и иногда сомневаюсь, что она вообще происходила во времени, – я встал кое-как с дивана, взял пачку «Беломора» и пошел во двор. На диване тихо спала жена, она так и не проснулась. Я спустился на слабых ногах с крыльца и сел на столик под березу. Всходило солнце – до сих пор ясно могу вызвать в памяти длинные, словно розовые, лучи, идущие вдоль стволов и ветвей, зеленую листву, бледное небо, а также доски стола, на них старую пачку папирос. Я закурил, выдохнул и понял, что не умру. Понял, что теперь я начну выздоравливать.

Через час я сидел на постели и возбужденно рассказывал жене и матери все, что со мной произошло в эту ночь, и что я теперь выздоровею, и что все будет по-новому, и вдруг увидел, как они быстро и понимающе переглянулись. Это заставило меня оборвать мое вдохновенное повествование. Сумасшедшим в глазах окружающих быть не особенно приятно.