Читаем без скачивания Раздумья у старого камня - Леонид Леонов

Гражданская совесть и стариковские предчувствия повелевают мне высказаться вслух по поводу национальной нашей старины, за последнее время подвергшейся почти сейсмическому опустошению. Многое из сокрушенного, испепеленного по первому разряду усердием общеизвестных лиц уже не воротить. Тем громче надо вступиться в защиту уцелевшего. Оно, правда, одним воспоминанием прошлого не проживешь. Старина любит красоваться в раме могучей современности, и сколько на нашей памяти увяло слав былых, не поддержанных деянием потомков!

Плохо бывает не успевшим включиться в Гераклитов поток. Громадные империи уходят в пучину, как разломленные на штормовой волне старомодные корабли. Даже надменные религии пытаются пристроиться к ритму текущей жизни. Время от времени врываясь в застойные будни, новые, высшей целесообразности идеи порождают гигантские, подобные Октябрю, события. Они перепахивают карту мира, разоблачают мнимое благообразие прежнего уклада, ускоряют бег технического прогресса. Так было и с нашей страной. Неторопливые историки, когда придут на смену нетерпеливым нынешним летописцам, подведут окончательный баланс совершившихся преобразований, с учетом их материальных достижений, выдвинувших нашу державу на первейшее, может быть, индустриальное место.

Словом, за минувшие полстолетия накоплен немалый сундук добра, хотя, на мой взгляд, и несколько одностороннего. Так, с веками, кладовые великого трудолюбивого народа пополняются все новыми поступлениями его трудов и вдохновений. Но вот уже не видать под ними одного почтеннейшего, на самом дне хранящегося предмета, давно, в прошедшие времена называвшегося хоругвью.

Из-за своей несколько подмоченной репутации словцо это на нашей памяти вышло из обихода. Родившиеся было ему на смену были вскоре зашлепаны губами ленивых ораторов, не в меру захватаны типографской краской. С тех пор не изобрели пока термина посвежее для обозначения знамен высшей святости, под сенью которых выигрываются всемирно-исторические сражения, совершаются неповторимые подвиги. В малой вещице этой сосредоточивается вера нации в иное песенное бессмертие, помогающая ей пережито любую во всем диапазоне стихийных напастей: от орды до чумы, от безвременья до кукурузы.

Как правило, реликвия эта представляет собой прямоугольный отрезок старой ткани, простреленной и обгорелой местами, с подозрительно бурыми пятнами на ней. Но никому же в голову не придет отдать ее в химчистку. Опять же изображено, на ней не клюшка хоккейная, не экскаватор или, скажем, мопед и другие эпохальные завоевания технического прогресса, а нечто давно отжитое и даже в ярость повергающее иных лукавцев., искусно задрапированных под передовых мыслителей; а порой даже вопиющий анахронизм мистического содержания, вроде, например, ликов архангельских, как известно полностью ныне опровергнутых посредством современных наук. Но почему-то выясняется на практике: чем старее, чем глубже уходит корнями в прошлое такая, наивной рукой вытканная, картинка, тем большей, почти магической она обладает силой воздействия.

И оттого, что все на свете подлежит тлению, самые твердокаменные скрижали в том числе, то подобным до крайности хрупким сокровищам полагаются особая ласка и бережение. Предки наши от случая к случаю выносили из-под спуда на воздух сей изредившийся лоскуток, под колокольный звон поили весенним ветром досыта, молодили солнышком потускневшее золотое шитье.

Иначе рассудительному государю никак и нельзя, а то в нужде как примется история еще раз огнем да мечом поверять тебя на годность для самостоятельного бытия — сунешь руку в заветный сундук, а там ветошинка одна, вся в плесенях да мышеединах. Такая в бой не поведет.

Помимо того, что велика. и обильна, земля наша является сплошной равниной: почти без тряски из края в край проедешь по ней на колесе, чем, кстати, была значительно облегчена задача пытливых русских землепроходцев. Зато в черную минуту не оказывалось у нас никаких естественных географических преград — заслониться как от недолговременных европейских удальцов, стремившихся порезвиться на русских раздольях, пополнить казну, утолить воинскую спесь и любознательность, так и от потоков куда более грозной людской лавы, стихийно ввергавшейся к нам из незатухающих вулканов срединной Азии. Тысячелетняя память, обогащенная бедами совсем недавних столетий, воспитала в русском национальном характере, помимо прочих достохвальных качеств, даже странную, казалось бы, при исконном-то нашем забиячестве, осторожность в обращении с судьбой. Голос прадедов не велит нам кичиться перед нею, хвастаться, идучи на рать: она учит считать цыплят по осени. Незажившие уроки последней войны подтверждают смертельную опасность всяческого шапкозакидательства. Нет, не о тугодумстве говорится в пословице насчет крепости нашей задним умом… Лишний раз она указывает, сколь трудно бывает учесть целиком все противоречивые и коварные обстоятельства, возникающие на просторе неохватных глазом территорий.

Наши былины и живопись не раз брали темой раздумья могучего, в броне, конного витязя на распутье, посередь мертвой костью усеянного бранного поля. Заботливые деды и посмертно самими останками своими наставляют уму-разуму опрометчивых внучат. И в том состоит их наука, что никому в нашей необъятности знать не дано: что поджидает тебя впереди — поганая Калка, ничейное Бородино или славное поле Куликовское.

Для охранения подобных, ничем не огороженных пространств, применяется особое средство. Прибегнем здесь к образу неких дальнобойных пушек, заряжаемых порохом не совсем обычной рецептуры. Как не бывает настоящего солдата без спортивного азарта при выполнении задания, без прицельного, в самом безвыходном положении не покидающего юморка, без той профессиональной ненависти к врагу, что утраивала физическую стойкость окруженного, по глотку в болото загнанного белорусского партизана, — так и в упомянутом порохе, помимо всех воинских добродетелей, обязательно одно, почти невесомое, потому что зачастую даже подсознательное, имеете с тем шибче всякой живой воды важное вещество, настолько скрытое, даже целомудренное, что простыми людьми никогда не выставляется напоказ.

К прискорбию, в последние годы оно у нас нередко заменяется беспечным административным оптимизмом, что в дореволюционном русском просторечии называлось обыкновенным "авосем". Может, здесь у меня и с запросом сказано, но стоит ли оставлять столь важное сомнение до практической проверки в битве, когда и в затылке почесать станет некогда. Не странно ли, дорогие братья и сестры, что после стольких вчерашних уроков мы так и не открыли мобилизующее действие трезвого пессимизма. Сия, преследуемая у нас, способность живо вообразить возможную изнанку некоторых парадных иллюзий хотя и способна омрачить тихие радости, получаемые от рыбалки и бесед, проводимых в теплой, дружественной обстановке, все же представляется мне далеко не бесполезной в нынешнем-то мире сплошь в минных полях, волчьих ямах да наголовных трещинах. В такую пору мало бывает одной хоземекалки, а желательно даже начальнику банно-прачечного отряда иметь радар в голове на двадцать лет вперед. И здесь нам в особенности полезно со всей болью сердца вспомнить, вникнуть, подвергнуть беспристрастному анализу ту, потрясшую патриотов под незабываемый звон стекла, одну июльскую речь в трагическом 41-м. Так почему, почему же, именно почему, братцы мои, уже на второй неделе страшного поединка пришлось нам, несмотря на едва ли не каждодневные рассуждения про малую кровь на чужой территории, — почему пришлось пускать в ход такие необычные в нашей практике интонации, а в прекрасное суровое утро ноябрьского парада, четыре месяца спустя выкатывать на передовые позиции столь устарелую, казалось бы, артиллерию с клеймами Суворова, Дмитрия Донского и даже сопричисленного к лику святых Александра Невского. Причем делал это предельного авторитета человек, с грозным, на весь свет гулким именем. Нельзя забыть и того, что разговор велся о родном, кровном нашем Смоленске, а не о какой-нибудь заморской, хоть и дружественной чужбинке. О, сколь многого, при желании, можно добиться мимоходом — своевременным, куда надо, ударом зубильца.

И кто знает, как обернулась бы та военная страда, если бы к памятной дате третьего июля сии иносказательные пушки оказались заклепанными чьей-то ночной, недрогнувшей рукой.

Поэтому и представляется мне, что поговорка о необходимости держать порох сухим имеет в виду, прежде всего, состояние духа народного, которое я определил бы банальным чувством локтя в отношении соседа не только ближайшего по горизонтали данной эпохи, но и по таинственной вертикальной связи со своими самыми отдаленными, давно растворившимися в земле родичами, положившими начало нашей с вами Отчизне.