Читаем без скачивания Раздумья у старого камня - Леонид Леонов

Уместно повторить вслух неплохую, двухсотлетней давности мысль Руссо:

"Всякое применений власти для своей правомерности должно быть выражением народной воли и результатом действительного или молчаливого соглашения"

[Руссо. Общественный договор. 1762].

Под народной же волей понимается воля не только всех живущих в данное  время индивидов ("volonte de tous"), но и та воля, которая поддерживает жизнь народа среди сменяющихся столетий — ("volonte gene-rale").

Так раскрывается в полном объеме скрепляющее нацию воедино сотрудничество поколений.

Для меня любая, на сельском погосте, ромашкой да погремком заросшая могильная плита приобретает вещественную силу национального пароля. И вот почему до изощренности высоко и тонко поставлен в некоторых западных странах культ кладбищ, несмотря на жгучий соблазн обращения их в дармовые пригородные каменоломни.

Жизненно необходимо, чтобы народ понимал свою историческую преемственность в потоке чередующихся времен. Из чувства этого и вызревает главный гормон общественного бытия, вера в свое национальное бессмертие.

Поэтическая традиция, утверждающая, будто чуть ли не основным источником всего вдохновительного вещества является популярная у нас береза, упускает из виду, что поименованное дерево не менее успешно произрастает и в смежных чужеземных владениях. На мой взгляд, гораздо больше содержится его в других, скоропреходящих, казалось бы, явлениях, например в милых и таких унывных напевах предпокосного, бывало, девичьего хоровода, в запахе ржаной краюшки под парное молочко, в косом мимолетном дождичке над Окой, даже в пресловутом дыме Отечества.

Но, пожалуй, богаче всего этим живительным эликсиром, почти вровень с молоком материнским, те молчаливые, на любое кощунство такие безответные, грубей поделки мемориальные камни, что раскиданы кое-где по лицу нашей державы щедрыми и простодушными предками.

Подразумеваются старинные здания, нередко архаического замысла, творения изрядных русских плотников, самородных тож гениев каменного дела, воздвигнутые на потребу стародавних чувств и обычаев, почти сплошь (извиняюсь за их творцов перед нахмуренными передовыми мыслителями!) культового, то есть церковного назначения.

Большинство их — величавые соборы вкупе с онемевшими ныне, порою жалостно дивными звонницами, давно и жестоко источенные континентальной непогодой, поросшие по карнизам мелким кустарничком, как на гравюрах Пиранези, вдобавок обезглавленные усердием воистину безбожных активистов. И, право же, как надо не верить в свою победившую новизну, чтобы опасаться, как бы не распалась она в прах, не сгинула подобно адскому наваждению при виде чудом уцелевшего, на ободранном скелете купола, зачастую даже поникшего креста!

Вообще надо признать, что. последние вольготные полтора десятилетия были весьма печально использованы провинциальными властями, считавшими взрывчатку по дешевизне и сердитости мероприятия основным методом городского благоустройства: двигателем просвещения. Атеистический топор в руках воинствующего невежды, о чем предупреждал еще Гете, становится величайшим культурным бедствием, потому что сопровождается уже невозместимым для человечества ущербом. А ведь при наших-то просторах стоит ли строить даже похвального назначения коммунальные агрегаты, вроде прачечного заведения, уж непременно, скажем, на месте храма Василия Блаженного, под предлогом, что, по слухам, оный, Василий не возглавлял прогрессивно-освободительных тенденций своего времени.

Не вдаваясь в теологические дебри, также и в обсуждение религии как социального инструмента правящих классов, беру на себя жизнеопасное мужество вкратце объясниться по существу довольно ясного и кем-то нарочно запутанного вопроса.

На протяжении тысячелетий верховное понятие бога, как исходного начала всех начал, вместившее в себя множество философских ипостасей, национально окрашенных в фантастических мифах, когда-либо двигавших людьми моральных стимулов, ко всему прочему, служило емкой и неприкосновенной копилкой, куда человек с большой буквы — мыслитель и труженик, художник и зодчий — вносил наиболее отборное, бесценное, свое, концентрат из людских озарений и страданий, беззаветной мечты и неоправдавшейся надежды, наконец, свершений нечеловечески тяжкого труда.

Неизменно, сверх положенной дани, в размере десятины от трудов своих, люди отдавали небу треть, и половину, и все достояние целиком, включая самое жизнь иногда. Бессчетная вереница одержимых детской верой в свое же создание благоговейно возлагала на возвышенья алтарей свои черные гроши, пофазно переплавлявшиеся затем через восторг художника и щедрость мецената в пленяющие воображение архитектурные конструкции, населенные поэтическими причудами и химерами, в свою очередь изготовленными из неупотребляемых в быту чистейшего света и плотнейшего мрака, — воистину божественные шедевры, уже тем одним священные для всех нас, что в них сосредоточился совместный порыв иногда нескольких подряд людских генераций.

Непосильные для любой частной мошны, вобравшие в себя всякие первостепенные ценности эпохи, эти великие храмы от римского Петра до запомнившегося мне на всю жизнь, стрелой устремленного ввысь Йоркского собора, от циклопического Абу-Симбела, сберегаемого с нашей же помощью на месте Нильской плотины, до крохотной, так радовавшей москвичей несколько веков подряд расписной каменной игрушки, что стояла близ нынешнего генерального московского купалища (что на месте всемирно знаменитого храма Христа Спасителя), называвшейся Ризположенье и сметенной туда же, в яму насильственного забвения, резвой метлой тридцатых годов, — они становились вещественными показателями не только тогдашнего уровня техники, эстетического мышления, организации коллективного труда, но и факелами неугасимого творческого духа, интеллектуальными вехами века.

В том горе наше, что вечно возвышающиеся над нами поистине гималайские исполины, так сказать, запятнавшие себя прикосновением к церковной теме: Леонардо и Рублев, Бах и Микеланджело — доныне представляются иной худородной башке всего лишь. тупицами и прихвостнями феодально-купеческой касты, продавшимися в холуйство золотому тельцу. Наступление поздней зрелости во всех цивилизациях знаменовалось скептическим пересмотром потускневших миражей детства, но всегда неприглядной представлялась сомнительная доблесть — якобы в доказательство людского превосходства над божеством, по-свински гадить в алтаре, дырявить финкой Магдалину на холсте, обрубать нос беззащитному античному Юпитеру. Как и мы, еще не родившиеся души, разноликие боги тоже толпятся в ожидании своей очереди у порога бытия, но во все времена по смещении прежнего божества, перед интронизацией очередного, устаревшего переводили на вечный пенсион мифа, легенды, сказки, а их жилища, хотя бы и лишенные тайны, все же не утрачивали притягательной силы для посетителей. Только вместо прежних паломников последние именовались туристами. По недолету до небес, все заброшенные туда дохлые кошки неизменно возвращаются на темя содеявшего и вдохновителей. Но эти бедные, обветшалые камни заслуживают пощады и жалости также по причине очевидной выгоды.

Продажа входных билетов ценителям прекрасного в течение ближайших лет даст больше валюты, чести и выгоды, нежели одноразовое обращение милой национальной святыньки в щебенку для мощения непроездного колхозного проселка.

Сверхбанальные истины эти требуют неотложного внедрения в сознание подрастающей смены, коим послезавтра, может быть, суждено встать у штурвала государственного управления. Наравне с обучением незрелых отроков и отроковиц, как надлежит обращаться со школьным имуществом, телефонами-автоматами, с лифтами общественного пользования, с древесными посадками и вообще как вести себя в лоне природы, которая есть отчий дом твой, полагалось бы не оставлять без внушения и поощряющих их грустную резвость родителей, разумеется, постепенно и терпеливо, во избежание преждевременного износа их мозговых извилин. Пока не поздно, надо довести до их сознания, что сегодня — это только промежуточное звено между вчера и завтра, что все мы нынешние — лишь головной отряд бесчисленных поколений, пускай закопанных где-то далеко позади, однако отнюдь не исчезнувших вчистую, а и посмертно взирающих нам вдогонку.

Существуют и некоторые другие связи между генерациями, кроме социально-экономической преемственности. Только забвением этого магистрального родства и объясняется, что иная ходовая щука ищет сегодня себе за границей глубинку посытнее. И, кроме налагаемой ответственности, какая радость заключена в безотчетном ощущении суровых немигающих глаз, провожающих тебя вдогонку в неизвестность будущего.