Читаем без скачивания Пиджин-инглиш - Стивен Келман

Стивен Келман

Пиджин-инглиш

Посвящается страннику

Мне легче петь научиться как одинокая птица,Чем десять тысяч звезд отучить танцевать.

Март

Ты видишь вдруг кровь. Она темнее, чем ты думал. Повсюду перед забегаловкой «Цыплята Джо». Чума просто.

Джордан:

— Спорим на миллион, что не дотронешься?

Я:

— У тебя нет миллиона.

Джордан:

— Ну, на фунт тогда.

Да если бы я даже захотел тронуть эту лужу, подойти поближе все равно нельзя. Вокруг натянута лента с надписью:

ПРОХОД ЗАКРЫТ.

ПОЛИЦЕЙСКОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ

И если заступить за ленту, тут такой кипеж поднимется.

А отвлекать полицейского разговорами нельзя, он должен быть начеку, вдруг убийца вернется. Наручники вот они, на поясе у него висят, а пушки не видать что-то.

Мама мертвого пацана охраняет кровь. Вроде дождик собирался, смыл бы кровь, но мама пацана не позволила дождю пролиться. Она даже не плачет, стоит деревянная и свирепая, словно работа у нее такая — дождь обратно на небо загонять. А голубь себе поклевывает Прямо по крови шлепает. Правда, вид у него печальный и глаза розовые и мертвые.

На земле уже цветы кто-то положил. И фотки мертвого пацана, он на них в школьной форме. В джемпере зеленом.

У меня джемпер голубой. Моя форма лучше. Только галстук дурацкий, колючий очень. Ненавижу, когда одежда колется.

Вместо свечек стоят пивные бутылки, а друзья мертвого пацана написали всякие слова. Типа, клевый друг он был. Написано с ошибками, но это ведь не главное. Бутсы пацана висят на оградке, за шнурки зацепленные. Почти новые «найки» с металлическими шипами и всеми прибамбасами.

Джордан:

— Стырить, а? Ему они уже не нужны.

Я притворяюсь, будто не слышу На хрена Джордану их тырить, на миллион размеров больше. Висят себе на ограде такие пустые-пустые. Я бы и сам их надел, да не по ноге они мне.

Мертвый пацан был мне почти что другом, наполовину Мы с ним редко пересекались, потому что он старше и из другой школы. Он умел кататься на велосипеде без рук, и я никогда не хотел, чтобы он грохнулся. Я помолился за него про себя. Просто сказал «прости». Это все, что я помню из молитвы. И еще я свирепо посмотрел на кровь, воображая, как под взглядом кровь снова превращается в пацана. Я хотел оживить его. Я знаю, это возможно, там, где я жил раньше, один вождь сумел оживить своего сына. Но давным-давно, я еще не родился. Чесслово, это чудо было. А чудо не всегда срабатывает.

Я отдал мертвому пацану свой мячик-липучку. Мне он все равно не нужен. У меня под кроватью еще пять. А Джордан отдал только красивый камешек, который нашел на тротуаре.

Я:

— Это не считается. Вещь должна быть твоя.

Джордан:

— У меня с собой ничего нет. Я ведь не знал, что нужно подарок приносить.

Я протянул ему клубничную жвачку, чтобы он отдал мертвому пацану, а потом показал, как креститься. Мы оба перекрестились. Мы себя тихо вели. Чувствовалось, что так надо. А потом понеслись домой. Я легко обогнал Джордана. Я могу любого обогнать. Я самый быстрый в седьмом классе. А сейчас мне еще хотелось поскорее смыться, пока смерть не догнала нас.

Дома тут огромные. Моя башня высокая, как маяк в Джеймстауне. Три башни в ряд: Люксембург-хаус, Стокгольм-хаус и Копенгаген-хаус. Я живу в Копенгаген-хаусе. Моя квартира на девятом этаже, а всего четырнадцать. И ни фига не страшно. Когда я гляжу из окна вниз, в животе уже совсем не крутит. А на лифте я люблю ездить, это круто, особенно если один еду. Можно побыть призраком или шпионом. И скорость такая, что даже про запах ссак забываешь.

Внизу дует сильный ветер, прямо ураган. Встанешь у подножия башни, раскинешь руки и представляешь себя птицей. Кажется, еще чуть-чуть — и ветер поднимет тебя в воздух и ты полетишь.

Я:

— Держи руки пошире!

Джордан:

— И так широко! Так только гомики растопыриваются!

Я:

— Какие гомики! Это же классно!

Чесслово, прямо чувствуешь, что ты живой. Вот только ветру совсем уж поддаваться нельзя, не то поднимет в воздух, а где уронит, неизвестно. Может, в буш сплюнет или в море.

В Англии до фига разных слов обозначают одно и то же. Если какое-нибудь слово забыл, всегда другое найдется. Голубец, петушок и гомик означают одно и то же. Отлить, сбрызнуть и сурлять (а еще поприветствовать вождя) — про то же самое. На шишку тоже найдется миллион разных слов.

Когда я впервые пришел в новую школу знаешь, что меня спросил Коннор Грин?

Коннор Грин:

— У тебя карандаш есть?

Я:

— Да.

Коннор Грин:

— Что, точно есть?

Я:

— Да.

Коннор Грин:

— Уверен?

Я:

— Ну да.

А он все не отстает со своим карандашом. Остановиться не может. Задрал уже. И я начинаю сомневаться. Коннор Грин ржет, а я все никак не пойму ничего. И тогда Маник объяснил мне, в чем дело.

Маник:

— Он спрашивает, есть у тебя пиписька или нет. Ко всем пристает с этим. Это прикол такой.

Коннор Грин:

— Вот лох! Мудила тупорылый.

Коннору Грину только бы поприкалываться. Но со мной у него не вышло. Я ведь правду сказал, у меня есть карандаш. В смысле, пиписька. В чем же тут прикол?

У некоторых на балконе белье сохнет или цветы растут. А я с балкона на вертолеты смотрю. Даже голова чуть кружится. Больше минуты стоять нельзя, а то превратишься в сосульку У меня на глазах З-Омби написал свое имя на стене Стокгольм-хауса. Он не знал, что я за ним наблюдаю, работал просто зашибись, слова так ловко выходили. Я бы тоже хотел написать свое имя большими буквами, только баллончик с краской — штука опасная. Брызнешь на себя — и будешь всю жизнь ходить с пятном, фиг смоешь.

Маленькие деревья стоят в клетках. Клетки нужны, чтобы деревья не украли. Чесслово, дурь та еще. Да кому нужно деревья воровать? Это все равно что сожрать пацана, когда можно просто отобрать жрачку, которую он купил в «Цыплятах Джо».

Когда мама включает у телефона громкую связь, ясно становится, как они далеко. Папин голос как эхо, словно он из подводной лодки со дна моря говорит. Я представляю, что воздуха у папы осталось на один час и если он не всплывет, то все, конец ему Пока папы нет с нами, я — мужчина в доме. Он всегда так говорит. И мой долг — за всем присматривать. Я рассказал папе про моего голубя.

Я:

— Голубь прилетел к нашему окну Лидия как перепугается.

Лидия:

— Эй! Не пугалась я!

Я:

— Пугалась. Сказала, что от его трепыханья ей жутко делается. Я его поймал.

Я набрал в пригоршню чуть-чуть муки, и голубь сам сел мне на руку Голодный он был. Вот и повелся на муку Только надо двигаться медленно, а то голубь испугается и улетит.

Лидия:

— Быстрее! Как цапнет сейчас кого-нибудь!

Я:

— Мозги включи! Он только и думает, как удрать. Заткнись и не пугай его.

Коготки у голубя царапучие, как у цыпленка. Так классно. Он будет только моим голубем. Я внимательно оглядел его, чтобы хорошенько запомнить цвет перьев, выпустил на балкон, и он тут же улетел. Не всегда ведь надо убивать.

Папа:

— Молодчина!

Папин голос улыбался. Я люблю, когда его голос улыбается, значит, все хорошо. После голубя не надо мыть руки, уж у моей птицы точно нет никакой заразы. А то вечно все требуют, чтобы помыл руки. Чесслово, тут повсюду зараза, ты даже не поверишь сколько ее! Все вечно трясутся, как бы не заразиться. А самая опасная зараза — африканская, поэтому Вилис шарахается в сторону, как только я рот открываю, чтобы «привет» ему сказать, думает, будто от микробов в моем дыхании тут же скопытится.

Я раньше и не знал, что во мне живут микробы. Их ведь не видно, не слышно. Затаились, микробы такие хитрые! И мне плевать, что Вилис ненавидит меня, грязный жаденыш, сроду пас не отдаст.

Агнес любит выдувать пузыри. Ей можно, она ведь еще совсем младенец. По мне, так пусть пузырится себе. Сколько хочет, столько и пузырится.

Я:

— Привет, Агнес!

Агнес:

— Вет!

Чесслово, это ее «Вет!» так и звенит стеклянным колокольчиком в ушах! Сразу в нее влюбляешься. Когда Агнес кричит «Вет!», мама тут же плакать и смеяться начинает, — никого больше не знаю, кто бы плакал и смеялся разом. Агнес не смогла поехать, мама ведь на работе все время. За ней бабушка Ама смотрит. Когда папа продаст все товары из лавки, тогда денег хватит на билеты и мы снова будем все вместе. Пока только два месяца прошло, как мы уехали, а забывать начинаешь через год, не меньше. Я не хочу, чтобы так долго было.

Я:

— Скажи «Гарри».

Папа:

— Ну нет. Дай ей время.

Я:

— А что она делает?

Папа: