Читаем без скачивания Юрка Гагарин, тезка космонавта - Альберт Лиханов

Альберт Анатольевич Лиханов

Юрка Гагарин, тезка космонавта

Юрка Гагарин, тезка космонавта

Мальчишки, мальчишки,

Что будет у вас впереди?

1

Я подошел к ящику с ветошью — руки вытереть — глянул в окно и даже рот раскрыл от удивления:

— Во дает!

По заводскому двору мчалась Анечка — секретарша директора. Впрочем, сказать, что она мчалась, было нельзя — Анечка скорее ковыляла в своих туфельках-шпильках. Но ковыляла быстро-быстро. На всех парусах.

Давно уж я не видел, чтобы она куда-нибудь торопилась. С тех пор, как ей выдали премию — смешно сказать! — за рационализацию. Ее в секретарши взяли, когда и семнадцати ей еще не было. Мать у нее умерла, а отец неизвестно где. Надо же было кому-то кормить сестренку младшую и бабку. Вот Анна и ушла из школы, а Митрофан Антонович, директор наш, взял ее в секретарши. Только ей в приемной не сиделось. Нет-нет да и убежит в какой-нибудь цех. То к нам, в прокатный, то в литейку, то в механический. Встанет над душой и стоит, смотрит. Молчит, ничего не опрашивает. Начнешь ей объяснять, а она скажет:

— Сама вижу.

Постоит, постоит, повернется и уйдет.

Вот так же она стояла и за спиной Кольки Сергейчука в механическом. Тот какую-то штуковину для литейщиков делал — ничего у него не получалось. А она маячит сбоку, как тень.

Колька терпел-терпел, не вытерпел:

— Послушай, — говорит, — детка! Христом-богом прошу — уйди отсюдова, побереги мои нервные клетки — они же никак не восстанавливаются!

А она вдруг тычет пальцем ему в чертеж и говорит:

— Вот тут у тебя неправильно. Тут надо не так.

Озверел Колька и как крикнет:

— Цыц, мелочь пузатая!

Анка со страху даже подпрыгнула и тут же из цеха убежала. А на другой день принесла прямо Митрофану Антоновичу чертежик. Аккуратный такой, в туши выполнен — сама всю ночь чертила. Стало быть — рационализаторское предложение. Покачал головой Митрофан Антонович, позвал на совет главного инженера, поговорили они с Анкой про этот чертежик, поспорили даже, а потом директор ее и опрашивает:

— Хочешь в ОКБ?

В общественное конструкторское бюро, значит. Кивнула Анка. А за рацпредложение ей премию дали. Она тут же побежала в обувной и купила себе английские шпильки. С тех пор ходит и качается. Никак почему-то на каблуках ходить не научится. Ну, и чтоб не замечали этого — ходит медленно, не торопясь, солидно. Но все всё равно замечают, и над Анкой посмеиваются. А Колька Сергейчук ей спуску не дает, издевается:

— Это тебе, — говорит, — не рацпредложения вносить.

А тут вдруг Анка бежит по двору! Хромала-ковыляла, потом остановилась, шпильки свои сняла и как припустит. В капрончике-то! Ведь холодно еще, кое-где снег.

Гляжу, за Анкой выскакивает радист с бандурой — есть такие большие уличные динамики. Бандура у него за пояс зацеплена. Надевает «кошки» и лезет на столб.

Ну, думаю, чего-то тут неладно.

Оборачиваюсь, а Анка уже в цехе, опять на шпильках, прыгает и кричит что-то. Что — не поймешь: станы грохочут. Люди к Анке подходят, слушают ее, смеются.

Я подбежал, а она меня схватила, поцеловала куда-то в ухо и кричит:

— Человек в космосе! Наш человек в космосе!

Я прямо обалдел! И от новости такой, и от Анкиного поцелуя.

Смотрю, Виктор Сергеевич из конторки вышел, залез на лесенку и стал руками семафорить. Станы замерли, все пошли во двор.

В коридоре меня догнал Юрка из нашей бригады, корешок мой.

— Чо, — говорит, — случилось?

— Человек в космосе! — отвечаю я. — Улавливаешь, старик!

— Улавливаю! — кричит он мне и хлопает по плечу. У меня аж дыхание перехватило.

Мы вышли во двор, а там народу тьма-тьмущая. Вся первая смена. И хоть народу столько — тишина необыкновенная. Редко-редко кто кашлянет.

А бандура на столбе, серебряный колокол, голосом Левитана — аж мурашки ползут! — говорит:

— По полученным данным с борта космического корабля «Восток», в 9 часов 52 минуты по московскому времени пилот-космонавт майор Гагарин, находясь над Южной Америкой, передал: «Полет проходит нормально, чувствую себя хорошо».

И так уж он здорово это сказал!

А во дворе уже грузовик развернулся, ребята опустили борта, притащили стулья, столик, красную скатерку набросили.

Потом крикнули весело:

— Раз-два, взяли! — и поставили на грузовик толстого Митрофана Антоновича.

Мы с Юркой и Анкой на ступеньках устроились. Хорошо, сверху видно все. Стоит рабочий народ в замасленных спецовках, покуривают, улыбаются.

А Митрофан Антонович оглядел всех, снял свою шляпу и говорит:

— Ну, вот! Дождались!.. Нет, вы только подумайте, человек в космосе! Чудо-то какое!

Сказал это Митрофан Антонович негромко, будто с каждым из нас просто разговаривал, и все сразу затихли.

— Вот вчера еще разве думали мы, что сегодня такое произойдет? Да нет! Я, например, считал, что до космических полетов еще далеко. И вот тебе здрасьте-пожалуйста!

Все засмеялись, а Митрофан Антонович сказал:

— Да-да, как снег на голову. А вот сейчас из обкома позвонили и говорят: поздравьте-ка ваших рабочих. С чем, говорю. Да с тем, что в космическом корабле есть детали из вашего проката!

Все зашумели, захлопали, и не было вокруг ни единого спокойного лица. А некоторые пожилые тетки даже прослезились. Я посмотрел на Анку, она тоже терла глава.

— Чо ты, — сказал ей Юрка, — радоваться надо, а ты ревешь!

А директор снова поднял руку.

— Запомним этот день, товарищи! Запомним имя первого человека, проложившего дорогу к звездам. Этот человек — майор Юрий Алексеевич Гагарин!

Он помолчал чуточку, словно обдумывал, что еще сказать, и вдруг крикнул громко, по-молодому:

— Ура Гагарину!

Площадь мгновение молчала, будто набирая в свои огромные легкие воздуха, и вдруг мощно — в тысячи голосов — загремела:

— Ура-а-а!

Я кричу вместе со всеми, и высокая волна захлестывает меня. Мой голос вливается в тысячи других голосов, он впаян в могучее «а-а-а!» будто слюдинка в гранитную глыбу.

Гранитная глыба… Я смотрю сверху на эту толпищу, приглядываюсь, и она снова распадается на отдельных людей — ужас, сколько их! — вот я различаю лица, такие разные, улыбки на них, я вижу, как светятся глаза, и мне кажется, я всем, воем этим людям — родня.

Я смотрю на Анку, и мне хочется назвать ее сейчас как-нибудь хорошо, ласково — не Анкой, а Анной (нет, это слишком торжественно) или Аннушкой.

А на грузовик так же весело закинули главного инженера, и он сказал:

— Товарищи! Я предлагаю избрать в наш почетный президиум летчика-космонавта майора Юрия Алексеевича Гагарина!

Все опять хлопали, и я хлопал, и кричал что-то тоже, и вдруг обратил внимание на Юрку, который стоял на ступеньку ниже меня. Я смотрел на Юрку, на его курносый нос с редкими веснушками, на его белобрысую макушку. С Юркой что-то случилось. Он переступал с ноги на ногу, был красный, как вареный рак. И воровато оглядывался по сторонам. И тут, только тут меня осенило!

Я истошно, дико захохотал. На меня стали оборачиваться, шикать, а кто-то за спиной громко сказал:

— Вот хулиган!

— Товарищи! — закричал я. И теперь уже все окончательно повернулись ко мне.

— Товарищи! — кричал я, и видел, как в недобром предчувствии Юркина шея становится багровой. — А в нашем цехе есть тезка космонавта. Юрка Гагарин! Вот он!

И я хлопнул его по плечу. Юрка охнул и втянул голову в плечи. Площадь загудела. Кто-то крикнул:

— В президиум его!

А кто-то добавил:

— Качать его!

И вот Юрка уже сидит, нервно улыбаясь, за красным столом президиума, а площадь хохочет, обрадованная таким совпадением.

Потом выступали и выступали люди — секретарь парткома, комсомольский наш секретарь Володя Литвинов, мастера, рабочие. Все страшно волновались, когда говорили, голоса их дрожали; я волновался вместе с ними, будто сам выступал, и теплый комок то и дело подкатывался к горлу, и потом долго приходилось его глотать, думая о чем-нибудь другом.

А на грузовик поставили Матвеича, самого старого и самого опытного прокатчика, нашего мастера.

— Ну дак вот, — сказал он вдруг совсем не торжественно. — Как видите, люди добрые, один Гагарин у нас в бригаде уже есть.

Все засмеялись.

— Правда, не Юрий Алексеевич пока, а только Юрий Павлович.

Площадь снова засмеялась.

Матвеич подождал тишины и сказал:

— Ну да это ничего, наш Юра от Гагарина-космонавта не отстанет. — Он похлопал Юрку по плечу, тот совсем осоловел, повесил голову, и даже от нас было видно, как просвечивают на солнце его красные уши.