Читаем без скачивания Зимняя ночь - Салам Кадыр-заде

Кадыр-заде Салам

Зимняя ночь

Салам Кадыр-заде

Зимняя ночь

ПАРЕНЬ-ТАРИСТ

Эту историю я начну с описания глаз Джейран. Карие глаза девушки, о которой я собираюсь рассказать, большие и глубокие, как горное озеро, сразу обращают на себя внимание. На моем месте вы поступили вы точно так же: прежде всего заговорили о глазах Джейран.

Да, когда я впервые увидел эти глаза, игриво поблескивающие под тонкими сросшимися бровями, сердце мое заволновалось. Я даже обернулся, чтобы посмотреть на них еще раз.

Ах, эти удивительные глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами! Я взглянул и был покорен. Казалось, это о глазах Джейран написал Лермонтов вдохновенные строки: "Там видел я пару божественных глаз..."

В то время Джейран еще не минуло восемнадцати. Это была стройная девушка. С нежных губ, напоминающих лепестки только что распустившейся розы, никогда не сходила легкая улыбка. Казалось, Джейран всегда о чем-то мечтала. Копна каштановых волос падала на плечи, волнистые пряди ласково обнимали тонкую девичью шею. Руки нежные, белые. Округлые изящные запястья. Одевалась просто, без всяких украшений. Джейран в них не нуждалась. Она была красива.

О красоте Джейран я мог бы писать бесконечно. Но боюсь, у юноши, который ее любит, появится много соперников. А ведь и без того у этого парня, прозванного в университете таристом, много переживаний он столько о ней думает!

Они познакомились три года назад. Это было в среду под вечер. Благоухала весна...

Потом они виделись еще два раза. Джейран была свободна по вечерам в среду. Когда же до третьего свидания оставалось несколько часов, парень оставил все, даже Джейран, которую полюбил, сел в поезд и уехал а Москву. Это случилось так неожиданно! Но в Баку он оставаться уже не мог. Надо было непременно уехать. Не в Москву, так в Ленинград или еще куда-нибудь. Он и по сей день не знает, как Джейран ждала его в тот вечер, что думала, что пережила.

Парень-тарист не переставал мечтать о карих глазах Джейран. Письма посланные им из Москвы спустя несколько месяцев, вернулись назад. Но он не мог забыть девушку.

Будь у него какая-нибудь память о Джейран, пусть даже самая пустячная: клочок бумажки с двумя-тремя словами написанные ее рукой, или засохший цветок, аромат которого она вдыхала, он берег бы дорогие сувениры и всякий раз, глядя на них, находил бы хоть каплю утешения. Воспоминания были единственной памятью о его любви. Разлука легла мостом между двумя пламенными сердцами...

После занятий дружеские беседы в общежитии затягивались до полуночи. Ребята поверяли друг другу мечты, делились сердечными тайнами, доставали из чемоданов карточки любимых девушек, рассказывали истории знакомства.

Но никто, даже самые близкие друзья, не знали, как страдал в это время парень-тарист. Они и не могли знать. Ведь он не сказал никому ни слова о Джейран. Да и что он мог рассказать?!

"Мы с ней виделись дважды, в среду по вечерам. Она жила на берегу моря. После свидания я провожал ее домой. Стуча каблучками по ступенькам каменной лестницы, она взбегала наверх и исчезала в темноте. А я стоял внизу и смотрел вслед, ругая себя за то, что так рано расстался с ней. Вот и все. Я уехал в Москву, она осталась в Баку. На третье свидание мне пойти не пришлось. Считал дни, часы, которые оставались до этой встречи, и не пошел!" Уж не это ли должен был рассказать своим друзьям парень-тарист? Но тогда они назвали бы его ветрогоном. И были бы по-своему правы.

Друзья могли упрекать парня-тариста, называть его неверным, непостоянным, а ведь он не был ни в чем виноват.

Да, он был абсолютно невиновен! Однако поговорим об этом после.

Сегодня у третьекурсников Московского университета большая радость. Закончились экзамены. Студенты возбуждены. У всех приподнятое настроение.

В комнате, где жил парен-тарист, накрыли на стол. В студенческой жизни подобных вечеринок не так уж много, и они надолго запоминаются.

Друзья пария-тариста пришли со своими девушками. Наполняются бокалы, произносятся тосты. Бессонные ночи, волнения, переживания остались позади. Все забыто.

Парень-тарист шутит, смеется вместе со всеми. Потом берет тару, отделанную перламутром, и начинает петь. Друзья не понимают слов, но слушают восторженно. Кажется, приятный голос и мелодия, слетающие со струн, проникают в самое сердце.

Нет письма, жду напрасно я,

О горе моем не знает Джейран,

В сердце живет лишь она, прекрасная.

Может быть, мною играет Джейран?

Девушек много на улицах шумных.

Но среди самых красивых и умных

Выбрал ее я в мученьях безумных.

А обо мне так скучает Джейран?

Тара, родная, пой громче, звучнее,

Песня, к любимой лети поскорее.

Все мои думы и помыслы с нею,

Разве об этом узнает Джейран?

Карие очи мне в душу запали.

Ранили сердце, кровь взволновали,

Знаю, не сыщешь любви без печали.

А обо мне так страдает Джейран?

Смех, шутки, звуки песни вырываются из окна на улицу.

Опишу портрет своего героя. Это широкоплечий, ладно сложенный юноша с черными, немного грустными глазами. Как многие азербайджанские юноши, он носит коротко подстриженные усики, которые очень ему идут. Непокорные каштановые волосы падают на высокий, без единой морщинки, лоб. Слева на груди комсомольский значок. Воротник белой рубахи расстегнут и выпущен поверх пиджака. Ему двадцать три года.

Наконец, парень-тарист положил тару на кровать и встал с бокалом; в руке, забыв спросить разрешение у тамады. Он обвел взглядом друзей, откинул рукой волосы, которые тут же опять рассыпались над широкими густыми бровями.

- Тише, товарищи! Предлагаю тост за нашего старого профессора!

Красное вино искрится в стакане.

- Да, да, за здоровье профессора! - подхватил Борис, закадычный друг парня-тариста. - Как это мы его не пригласили!

- Скажи спасибо, что не пригласили. Тогда бы тебе не пришлось так удобно сидеть со своей Наташенькой, - пошутил кто-то.

- Чем же мы виноваты, что нас двое, а стул один? Выпили.

- Эй, эй, а ты чего ждешь? Анют! - парень-тарист притворно сердито глянул на тамаду. - Или профессор не поставил тебе пятерку? Что так неохотно пьешь за его здоровье?

Время летело незаметно.

Вот встал Борис, положил руку на плечо Наташи и негромко, задумчиво заговорил:

- Ребята, мы должны выпить... Обязательно... За наших матерей. Их с нами нет. Они далеко. И в то же время близко - здесь, в сердце. За здоровье твоей мамы, Наташа. И твоей, Ашот. За мать нашего бакинца-тариста! За здоровье всех матерей на свете! Мать - это самое дорогое...

Борису не дали договорить. Все поднялись. Зазвенели стаканы.

Парень-тарист вел себя как-то странно: нахмурился, потупил голову, задумался. Впрочем на это никто не обратил внимания.

По радио заиграли что-то веселое. Закружились пары. Одни напевали любимую песню. Другие подошли к окцу полюбоваться лунной московской ночью. Борис и Наташа шептались у двери.

Немного погодя все опять собрались за столом.

- Ребята, а где наш тарист? - спросила Наташа, оглядываясь по сторониам. - Смотрите, он и вино не выпил...

- Всегда так бывает, - буркнул Ашот, - а еще смеялся, что я не пью.

Борис выглянул в коридор.

- Он где-нибудь здесь, недалеко. Сейчас придет.

Но друзьям пришлось ждать очень долго. Парень-тарист так и не пришел.

Было далеко за полночь, когда ребята наткнулись на него во дворе общежития. Беглец сидел в темном углу на камне, обхватив руками колени и уткнувшись в них лицом.

Никто, даже Борис, не узнал причину его печали.

В ДОМЕ С КРАСНОЙ ЧЕРЕПИЧНОЙ КРЫШЕЙ

В воротах пронзительно зазвенел звонок. Рахман вздрогнул и чуть не пролил чай на скатерть.

Сейчас! Иду! - крикнул он, поставил чайник на стол и кинулся вниз по лестнице, прыгая сразу через несколько ступенек.

Во двор вошла высокая полная женщина, расточая вокруг аромат духов. Это была жена Рахмана - Дилефруз. Не взглянув на мужа, тяжело дыша, она начала подниматься по лестнице.

На Дилефруз было темно-зеленое шелковое платье и того же цвета шляпа, украшенная яркими павлиньими перьями. Сбоку на шляпе торчало несколько кусочков красного фетра, напоминающих заячьи уши. Издали этот головной убор можно было принять за половинку вьпотрошенного арбуза, на котором борются в обнимку два рака.

Рахман часто привозил из Москвы красивые шляпы, но угодить Дилефруз было трудно. То она говорила, что шляпа не подходит к цвету платья, то находила устаревшим фасон, то заявляла, будто велик размер.

В поисках темно-зеленой шляпы Рахман исколесил всю Москву и начал уже проклинать день, когда родился на свет. Но неожиданно ему повезло: в одном из магазинов на окраине он нашел то, что искал. Прежде, чем купить шляпу, Рахман, как наказывала жена, сам несколько раз примерил ее у зеркала, желая убедиться, что именно этот размер ему нужен.