Читаем без скачивания День гнева (сборник) - Александр Бачило

ДЕНЬ ГНЕВА

РУМБЫ ФАНТАСТИКИ

Александр Бачило

Место встречи

Бон-Киун бросил взгляд на часы и покачал головой. Что-то случилось, подумал он. Слишком мало в нашей работе простых случайностей, слишком близко у края мы ходим. Ролли должен был появиться еще в гостинице, он передал, что вылетит утром, и вот его нет, а до начала заседания осталось всего двадцать минут.

Спокойно… Не надо паниковать Нервишки, конечно, разгулялись за эти годы, но ничего, мы еще крепенькие. Спокойненькие мы еще. Умненькие. Мало ли что могло произойти? Начальство задержало или поклонники. У него в последнее время что-то особенно много поклонников. Настырные, как раковыдры, и ведь не соображают ни черта, а за автограф готовы отца родного… Ну вот, я опять волнуюсь, это никуда не годится.

Ну, раскусят кого-нибудь из нас, не убьют же? Хотя, конечно, дело не в этом. Нам здесь, естественно, ничего не угрожает. Уровень развития здешнего общества довольно высок. Довольно, но недостаточно. И поэтому наше разоблачение опасно не нам, а им. Слишком легко многие из них могут превратиться в бездельников, в нахлебников более развитой цивилизации. Допустить этого мы не можем. Не имеем права. А потому никто здесь не должен знать о нас слишком много…

Где-то хлопнула дверь, и в пустом коридоре гулко раздались шаги. “Наконец-то”, — облегченно вздохнул Бон-Киун и тут же подумал: “Это удивительно, я уже узнаю его по шагам…”

В комнату вошел резидент службы Односторонних Контактов, верхний инспектор Роллис. Быстро оглядевшись по сторонам, он в знак приветствия шевельнул ухом Бон-Киуну, снял шляпу, бросил ее на стол и принялся расстегивать плащ.

— Все в порядке, — ответил он на вопросительный взгляд прогрессора. — Я задержался из-за “Кадавра”.

Бон-Киун оживился:

— Ну и как?

— Они согласны, но не раньше будущего года… Я думаю, нам это подходит.

— Разумеется!

Роллис сел за стол и, подперев голову рукой, надолго задумался.

— Знаешь, Ки, — сказал он наконец. — Мне сегодня вдруг вспомнились дом и наша школа, и Згут, и все-все… Сколько мы там не были?

Бон-Киун промолчал.

— Я иногда задаю себе вопрос, — продолжал Рол-лис, — не зря ли мы торчим здесь все эти годы? Мы хотим заронить в их мозги маленькое зернышко мысли, мы дошли уже до самых определенных намеков, а для них все это остается набором забавных побасенок.

— Ты просто забегался, Ролли, — сказал Бон-Киун. — Вспомни, ты же сам говорил, что придет время, и они все поймут, начнутся события, и они обнаружат, что такая ситуация уже предусмотрена нами!

— Обнаружат, если начисто не забудут нас к тому времени. Легенда связала нам руки, и теперь мы для них — самые обычные работяги индустрии развлечений.

— Брось, Ролли. Я боюсь, что нам, как раз наоборот, не удается слиться с массой этих “Работяг”, несмотря на все усилия.

Бон-Киун замолчал и посмотрел на дверь. Она сейчас же открылась, и в комнату вошел невысокий улыбающийся юноша.

— Все в сборе, — сообщил он радостно. — Можно открывать заседание.

Роллис и Бон-Киун поднялись и последовали за ним в конференцзал. При их появлении из-за длинного, уставленного цветами стола поднялся председатель и, обращаясь к публике, заговорил:

— Дорогие друзья! Сегодня на заседании нашего клуба присутствуют почетные гости. Это хорошо всем вам известные писатели-фантасты…

И до отказа переполненный зал взорвался аплодисментами.

1983 год.

Александра Богданова

Освободите площадку лечу-у-у!

Только к Новому году письма с заграничными штемпелями перестали приходить на крупный железнодорожный узел Кузятин, и почтальонша Вера Никифоровна, дважды подававшая из-за них заявление об уходе, вдруг к удивлению своему обнаружила, что без писем ей чего-то недостает. То же ощутили и другие жители крупного железнодорожного узла, а наиболее дальновидные поняли, что эта непопулярность их городка — только временное затишье перед очередной бурей. Ибо кузятинцы, несмотря на малочисленность — вот уже полвека они безуспешно стараются произвести на свет рокового двадцатитысячного жителя — были людьми к славе привыкшими.

Хорошенький южный город, зимой пушистый от снега, а летом от вишневых садов, Кузятин как стоял десять веков назад на пути “из варяг в греки”, так по сей день и стоит, и трудно припомнить какую-нибудь перетурбацию на юго-западе страны, которая бы его не коснулась. Каждая перемена оставляла на памяти городка новую зарубку, а в учебниках истории укладывалась двумя — тремя скромными строчками, но зато по соседству с Екатеринославом, Киевом, а иногда и Москвой. Нет такого кузятинца, который бы, выехав на отдых или по делам службы за пределы города, не преминул между прочим сообщить людям непосвященным, что с обратным билетом ему придется туго: экспресс “Париж — Кузятин — Москва” битком набит французами, а скорый “Вена — Кузятин — Москва” идет через Братиславу и свободные места расхватали чехи.

Вообще, средоточием всей жизни города является вокзал. С тех пор, как в его фундамент был заложен первый кирпич, кузятинцы сохраняют привычку прогуливаться по перрону, как по проспекту, и узнавать здесь новости дня прежде, чем о них сообщит программа “Время”.

Местная публика избалована отголосками больших событий и чужой славы. Испугать ее ничем нельзя, удивить почти невозможно. Почти… Ибо раз уж мы начали рассказ о Кузятине и кузятинцах письмами с заграничными штемпелями, нам придется поведать историю, удивившую даже этот крупный железнодорожный узел юго-запада страны.

История началась в июле месяце, когда вокзальный перрон особенно хорош, когда вперемешку с джинсами и маркизетами отпущенной на каникулы учащейся молодежи мелькают здесь серые юбки их бабушек рядом с вишневыми и черничными ведрами, а вокруг фонтанчика — голопузого мальчугана, раскрашенного сочными красками, из которого пил, говорят, Симон Петлюра, удирая от большевиков, — вокруг этого фонтанчика живой клумбой выстроились цветочницы, и в букетах их розы “Мери Пикфорд” перемешались с подвявшими васильками. В те дни васильков и вишен потребовалось особенно много, а три репродуктора, подвешенные к вокзальной стене в стиле псевдоанглийской готики, распевали день и ночь напролет бойкие молодежные песни.

Все вообще было организовано здесь в наилучшем виде, потому что в июле месяце через Кузятин на Москву пошли не какие-нибудь там парижские экспрессы, а поезда дружбы, увозившие в столицу на фестиваль юных французов, немцев, венгров, греков, болгар — словом, всех тех, кто предпочитал ненадежным воздушным линиям стальные рельсы и четкое расписание. В крупном железнодорожном узле поезда ненадолго останавливались, и разноликая, разноцветная, разноязыкая толпа высыпала из вагонов, как спелый горох из стручков. За десять-пятнадцать минут стоянки она успевала протанцевать пару танцев в кругу, скупить цветы и вишни, перезнакомиться со здешними джинсами и маркизетами и даже обменяться с ними адресами. Потом бил вокзальный колокол — кузятинцы, слава Богу, отстояли это свое право — перрон пустел, фестивальные гости махали из уплывающих окон, а бабуси торопились домой за свежими вишнями, потому что до следующего поезда оставались считанные часы.

Так было день и два, и три, и городу уже начинало казаться, что атмосфера праздника сохранится здесь навсегда и поэтому следующий фестиваль Всемирная федерация демократической молодежи постановит непременно провести в Кузятине.

Но за день до открытия фестиваля с последним поездом дружбы из Рима, затесавшись со своей гитарой в веселую итальянскую толпу, уехала в Москву кузятинка Лариса Семар. С перрона проводил ее одобрительным лаем черный пес Бурбон, по праву рождения призванный спасать людей в Швейцарских Альпах, но по иронии судьбы вынужденный сторожить кузятинские сады. Отсутствия Ларисы никто поначалу не заметил, к вечеру всполошилась мать, а утром следующего дня, часов в десять, телеграфный аппарат на почте отстучал срочную телеграмму: “я на фестивале тчк мне нравится тчк целую зпт ваша ляля”.

Город пришел в волнение. До сознания кузятинцев, убаюканных весельем фестивальных поездов, только теперь дошло, что они прозевали и не выдвинули на мероприятие своего официального представителя и что самовольный поступок Ларисы Семар может подорвать сложившийся в мире авторитет крупного железнодорожного узла, потому что Семар девочка необычная (так говорит о ней классная руководительница Маргарита Евгеньевна) или девочка “с пунктиком” (так говорят все прочие кузятинцы, за исключением Бурбона и еще одного человека, о котором речь пойдет ниже).