Читаем без скачивания История ордена тамплиеров (La Vie des Templiers) - Марион Мелвиль

Марион Мельвиль. ИСТОРИЯ ОРДЕНА ТАМПЛИЕРОВ

Предисловие

Может показаться дерзостью еще одно обращение к сюжету, уже привлекавшему внимание многочисленных авторов и послужившему темой самых различных дискуссий. Намереваясь представить историю ордена Храма в новом свете, я дала тамплиерам возможность высказаться самим, с помощью их устава и статутов, картулярия и собрания булл, их писем (более многочисленных и поучительных, чем можно было бы предположить) и сочинений их друзей. Таким образом, данное исследование основывается целиком на современных событиям документах. И если порой может показаться, что я составила защитную речь pro domo, то это потому, что тамплиеры здесь отстаивают свое собственное дело.

Изучая устав ордена тамплиеров, я избегала описания истории крестовых походов, излишнего после превосходного труда Груссе: рассматриваются лишь события, прямо связанные с храмовниками, прочие факты, не менее знаменательные для Святой Земли, остаются в стороне.

Моими главными источниками были «Устав ордена Тамплиеров», изданный А. де Кюрзоном для Общества Истории Франции в 1886 г., рукопись которого находится в Национальной библиотеке в Париже; «Собрание булл» — манускрипт из коллекции маркиза д'Альбона, ныне также хранящийся в Национальной библиотеке; «Картулярий ордена», опубликованный в 1913 г.; «Собрание историков крестовых походов»; «Латинская Патрология» и «Папские регистры». «Библиография ордена Тамплиеров» Дессюбре и «Введение к рукописному картулярию ордена Тамплиеров» Леонара помогли мне ценными материалами, так же как и «Досье по делу тамплиеров» Лизерана.

Часть первая

ГЛАВА I. Собор в Труа

Прежде всего мы обращаемся ко всем, кто гнушается быть ведомым своими собственными изволениями и, желая с истинной храбростью послужить рыцарству Вышнего Царя, усердно жаждет облечься и облекается навеки в преблагородные доспехи повиновения. И мы призываем вас — вас, кто до сей поры принадлежал к мирскому рыцарству, к коему Иисус Христос не имеет никакого отношения, но которое вы избрали лишь ради мирского благополучия, — последовать за теми, кого Бог выделил из множества обреченных на погибель, предназначив в своем милосердии к защите Святой Церкви, и поспешить присоединиться к ним <…>

Нам споспешествуют Господь Бог (Damedieu) {1} и Повелитель наш Иисус Христос, который из Святого Града Иерусалима призвал к Себе друзей Своих, двинувшихся в путь из Франции и Бургундии, кои ради нашего спасения и возвеличения веры истинной не прекращают приносить угодную Богу жертву — свои души.

Итак, ко всеобщей радости и всеобщему братству, молитвами магистра Гуго де Пейена[1], коим милостью Божией положено начало вышеназванному рыцарству, мы собрались в Труа из разных провинций по ту сторону гор на праздник господина нашего святого Илария {2} в год от Воплощения Христова 1128, в девятую годовщину возникновения вышеупомянутого рыцарства. И об обычае и установлении рыцарского ордена мы услышали на общем капитуле из уст названного магистра, брата Гуго де Пейена. И, сознавая всю малость нашего разумения, мы то, что сочли за благо, одобрили, а то, что показалось неразумным, отвергли.[2]

Свечи и лампады, зажженные в этот день святителя Илария — 14 января 1128 года — в соборе Труа с раннего утра, освещали серьезные и благочестивые лица и одеяния аббатов и епископов в митрах, плащи рыцарей, созванных на Собор; между тем писец собрания, Жан Мишель, «смиренно записывающий решения, кои они изрекут и вынесут»,[3] скользил гусиным пером по пергаментному свитку.

Два архиепископа — Реймсский и Сансский, десять епископов, семь аббатов, ученые клирики — мэтры Фуше и Обери Реймсский — со множеством прочих лиц, «о которых, — говорит Жан Мишель, — трудно было бы рассказать»,[4] собрались в Труа. Возглавлял Собор кардинал-легат Матвей Альбанский, но истинным авторитетом для Собора был Бернар Клервоский, ибо собрание состояло почти целиком из его друзей, учеников и ревностных последователей.[5]

Нет ни малейшей надобности говорить здесь о жизни или трудах св. Бернара, мистика и эрудита, государственного мужа и «Божьего человека». Его призвание дало о себе знать с отроческих лет, и власть над душами людей становилась со временем все более неотразимой. В двадцать три года отказавшись от мира, он почти силой увлек за собой пятерых братьев, дядю по матери, отца, сеньора де Фонтен, и три десятка друзей, которые все, как один, были «люди благородные или образованные». Бернар принял обет в Сито, оплоте цистерцианского монашества, откуда он вскоре уехал, дабы основать отделение ордена в Клерво. Обладая духовной мощью, строгостью, личным обаянием и многочисленными дарованиями, он скоро стал бесспорным авторитетом Церкви своего времени, не испытывавшей недостатка ни в знаменитых людях, ни в святых.

Два таких человека, — Гуго Монтегю, епископ Оксеррский, и Этьен (Стивен) Хардинг, цистерцианский аббат, — также присутствовали на Соборе в Труа. Этьен, англичанин по происхождению,[6] был, возможно, наиболее влиятельным духовным лицом после Бернара. Он принял постриг в Шерборнском монастыре, основанном в древности еще англосаксонскими королями, но вкус к учению сначала привел его в Шотландию, затем — в парижские школы и наконец — в Рим. «Он умел сочетать знание литературы с благочестием; был вежлив в своих речах, улыбчив лицом; духом своим он всегда утешался в Господе».[7] Покидая Рим, чтобы возвратиться в Англию, Этьен Хардинг по пути остановился в бенедиктинском монастыре в Молесме, в Бургундии. Тамошний аббат, молодой и пылкий Робер де Тьерри,[8] старался изменить жизнь своих монахов и привести их к чистоте изначальных правил. Этьен принял участие в его реформах, а когда оказалось, что монахи неисправимы, уехал с Робером и несколькими молесмскими братьями учреждать новую общину в Сито, третьим аббатом которой он стал. Это и был святой Этьен, составивший цистерцианцам их измененный устав, «Хартию милосердия», произведение удивительной четкости и ясности, которое определяло монастырскую жизнь до мельчайших деталей.

Из всего ученого собрания лишь один оказался неподвластным влиянию св. Бернара и не страшился даже его гнева. Это был Жан П, епископ Орлеанский, возведенный на кафедру милостью короля Франции Людовика VI, прелат, снискавший своим скандальным образом жизни прозвище Флора — по имени прекрасной римлянки, воспетой Овидием, что так занимала средневековые умы[9]. Но и это служит нам поводом для любопытного наблюдения. Ибо Жан Мишель, вне сомнений, избегая величать подобного человека прекрасным духовным званием episcopus («тот, кто бдит»), называет его просто praesul («тот, кто возглавляет» или буквально «тот, кто танцует впереди»), — эпитет главного из жрецов Марса.[10] Термин общепринят в церковной латыни для обозначения епископа, и Жан Орлеанский не мог обижаться. Но намерение Жана Мишеля очевидно, когда в списке из десяти епископов он именует так лишь того, кого великий Иво Шартрский{3} называл «суккубом и содомитом».{4} [11] И это представляется доказательством, что наш текст — подлинный протокол Собора. Такое презрение к Жану Орлеанскому могло исходить только от современника.

Что до прочих, вовсе необразованных, то мне сдается полезным привести их как свидетелей в этом деле, ибо они являются поборниками правды, как то: Тибо, граф (Шампанский и де Бри); граф Неверский; Андре де Бодман.[12]

Бернар Клервоский старался прекратить разгоревшиеся в ту пору распри между епископом Ланским и графом Шампанским[13], чтобы оба присутствовали на Соборе, поскольку вопросы, которые собирались рассматривать, требовали столько же военного опыта, сколько и духовного. Сохранилось письмо аббата Клерво, написанное графу незадолго до Собора, где он просил всеми средствами помочь легату, а в особенности — присоединиться к имеющим быть принятыми решениям. Это письмо воздает должное милосердию графа Шампанского, заканчиваясь перечнем достойных сострадания случаев, по поводу которых св. Бернар взывает к его помощи. Послание не скрывает также и жестокости нравов того времени, ибо у одного из несчастных, чьим защитником выступает святой, были выколоты глаза, а имущество после его поражения в судебном поединке конфисковано по приказу самого графа[14].