Читаем без скачивания Три с половиной ступеньки - BANIFED

BANIFED

Три с половиной ступеньки

© BANIFED, 2017

© ООО «ЛИТЕО», 2017

Пролог

«Она смотрела на его руки, сок апельсина растекался по пальцам, волосы и одежда пахли лаком, все выглядело довольно смешно, но так трогательно, что хотелось ладонью провести по волосам, прикоснуться к ресницам, хотелось слушать, спрятаться от людей, сидеть, быть вместе, рядом…

Трава щекотала голые ноги, муравьи ползли по ним вверх, комары мешали даже думать, но она не хотела уйти, хотела быть с ним. Когда его руки обняли ее ноги и проскользнули вверх, ей стало страшно, сердце колотилось, разум говорил, что надо остановиться, что так нельзя, но не было сил. Она хотела чувствовать его, слушать его, слышать, что она его единственная, что она его самая красивая, самая хорошая, что она ему нужна…

Она лежала и не могла уснуть. Знала, что завтра все изменится, что если он придет, это перевернет ее жизнь. Ночь подходила к концу. От звуков в коридоре каждый раз замирало сердце. Когда дверь тихо открылась, охватило чувство, похожее на панику, на катастрофу, от которой нельзя уйти. Хотелось только спрятаться от беды и быть рядом, заглушив все мысли, целовать его губы, обнимать, быть с ним всегда…

Он не позвонил, не зашел перед концом рабочего дня. Она стояла у окна в кабинете и, спрятавшись за портьеры, смотрела вниз, провожая людей и ища знакомую фигуру в толпе… Была надежда, что он придет. Не может быть, что он ее бросил, что оставил вот так одну, ушел и выбросил из своей жизни, как ненужную вещь, оставил терзать злым языкам, каждому, кому не лень тыкать пальцем… Когда увидела его, показалось, что умрет, слезы покатились, комок в горле душил, и разбивалось сердце… Знала, что нельзя быть слабой, никто не должен видеть ее такую, знала, что эта баба может в любую минуту зайти в кабинет. Но она задыхалась от слез, боль разрывала ее, он ее оставил одну… Он ее бросил одну… Она ему не нужна, и неважно, что она его любит, ему она не нужна…

Они шли по туману, она сжимала его пальцы и плакала. Шла, будто ее ведут на казнь и только от него одного зависело, будет она жить или нет.

Но он молчал, и чем ближе подходили к вокзалу, тем страшнее было сознавать, что ни я, ни мой ребенок ему не нужен, но ведь такого не может быть, он не может быть таким жестоким и вести меня и нашего малыша на убийство, на смерть… Я ждала его звонка, что он скажет, что мы ему нужны, что мы ему самые дорогие на свете, что без нас нет жизни, что умрет без нас… И не дождалась…

Она хотела поскорее его увидеть, каждая минута без него казалась мукой. До назначенного часа оставалось время, и она искала, где эта почта, представляла, как он увидит ее, боялась этой встречи, боялась, что увидит не любовь в глазах, а что-то другое. Но не может быть, что он не любит ее, что душа его не подпрыгнет, не оживет. Он не может ее оттолкнуть, ведь она его так любит…

Господи, помоги, сделай нас счастливыми, убери с дороги эту боль и разлуку. Почему он не любит меня так, как я его, неужели ему надо было только то, что он уже получил…

Я увидела его и ждала, когда он увидит меня… Он вздохнул громко и с болью, мне казалось, что весь мир куда-то ушел, он был со мной, он был моим, и все неважно. Я люблю его, а он не может не любить меня, ведь он же говорил, что любит, что я ему нужна. Он меня так хотел, ведь это не может быть только физиология, он не мог меня обманывать…

Я подняла маленький сверточек и поднесла к окну. Внизу, на велосипедной перекладине сидел мой малыш, а он, придерживая велосипед, поднял голову и всматривался, впервые увидев, в малышку.

И не знала я, что он не хотел моих детей, что не хотел быть со мной, не хотел, чтобы я их родила, не хотел…

Я была наивной дурой, мечтающей о любви, а он ведь говорил, что любит… Или я все придумала сама…

Он столько раз ее оставлял, бросал одну, бросал с детьми… И каждый раз он ее убивал, отрывал нить за нитью. Уничтожал ее чувство, единственное, что она имела. То, что она испытывала по отношению к нему, действительно было похоже на сумасшествие. Он был прав, когда подумал, что она дура, когда она убежала из больницы к нему. Но он так и не понял, что желание быть с ним сильнее всего остального, не понял и топтал это чувство своими упреками, подозрениями, насилием, оскорблениями, унижениями…

Видит бог, никогда не хотела властвовать над тобой, но ты не понял, что я живой человек. Я – это не ты, и это естественно, я тоже имею свои мысли, мечты, представления, они так же важны, как и твои. Они имеют право быть услышанными и, если мы живем вместе, то имеют право быть осуществленными, я не говорю, что в ущерб твоим желаниям, но имеют право быть…

Страшно каждый раз думать, когда ты приедешь, с кем ты сейчас, страшно представлять, как ты разговаривал обо мне с этой дурой, а она потом лаяла на весь город гадости, и ты ей это позволял… Страшно вслушиваться в телефонные звонки и ждать предательства.

Я тебя еще люблю, но так жить не могу, я не собака, чтоб подбирать по крошкам твою милость, я устала ждать и надеяться. Ведь ты мужчина и тот единственный, которого я любила всю свою жизнь…».

Отправитель: [[email protected]*******.lt]. Получатель: [email protected]********.lt].

Глава 1

Он стоял на ступеньках главного учебного корпуса Московского энергетического института и испытывал страх, отдаленно напоминавший панический. Неприятная дрожь проскользнула по всему телу и не унималась. Лицо горело, но не от октябрьского пронизывающего ветра, а от того необъяснимого чувства, когда кажется, что ты продумал все до мелочей, все предусмотрел и окончательно принял решение, как вдруг в последний момент вкрадывается сомнение и порождает некую неуверенность в твоих силах.

Чтобы хоть как-то снять внутреннее напряжение, он начал прогуливаться по асфальтированной площади перед зданием и невольно обратил внимание на ступеньки, ведущие к главному входу. То ли плохо выровняли основание под асфальт, то ли специально сделали наклон, чтобы вода не скапливалась на этой площадке, но если смотреть на эти ступени, то из-за наклона в правой части их было три, а в левой – четыре с четвертью. Зато посередине выходило ровно три с половиной ступеньки. Он усмехнулся и подумал о том, что эти три с половиной ступеньки ему нужно будет преодолеть.

Громадные спаренные колонны, стоящие уже не один десяток лет и придающие зданию величественность, молчаливо взирали на него и будто спрашивали: «А ты хорошо подумал?». Да, он подумал, и не одну ночь, когда в солдатской казарме, он говорил себе: нужно учиться, нужно учиться… Чтоб в жизни чего-то достичь, чтоб не чувствовать себя ущербным перед другими, чтоб не видеть глупость начальников и не подчиняться этим глупостям – нужно учиться. Мысли о доме, родительском доме, также подталкивали его к этому. Все свое детство и юность он не только наблюдал тяжелую жизнь родителей, односельчан, но и сам участвовал в этой жизни. И кроме того, два года армейской жизни заставили его совершенно по-новому смотреть на мир, в котором ему довелось родиться.

Он родился в то время, когда окопы Великой Отечественной войны осыпались и приняли закругленные формы, обрастая с каждым годом все новым и новым травяным покровом, как будто сама мать-природа хотела поскорее забыть и зализать свои раны. Но большие раны оставались в душах живущих людей. В его деревне практически не было дома, в который не постучалась бы непременная спутница войны – смерть.

Пятнадцать послевоенных лет были трудными во всех отношениях, нелегко жизнь складывалась и с приходом шестидесятых годов. Но деревня, как и город, с надрывом, с натягом оживала. Многие вместо обветшалых деревянных домов, еще крытых соломой, строили добротные каменные. В воздухе витал и дух подъема, и дух свободы, и дух обновления. Все шло к лучшему. Колхозы укреплялись, получали новую технику, строились и общественные здания, все больше обрабатывалось земель.

В каждой семье в ту пору считалось нормой иметь четырех, пятерых детей. В школах было мало мест, и учились в две смены. Когда ему уже было больше пяти, он выбегал на дорогу рядом с кладбищем и подолгу, иногда часами, ждал отца, который мог проезжать с полей на ферму. При хорошем стечении обстоятельств ему везло: отец брал его с собой в кабину трактора МТЗ-50.

По характеру он всегда был молчаливым, но очень наблюдательным и впечатлительным, все впитывал и пропускал через себя. Вслушиваясь в разговор взрослых, наблюдая их в рабочей обстановке и в быту, он вынес для себя, что люди на самом деле не такие, какими кажутся. Не ясно, как и для чего, но он всегда анализировал взрослых, всегда присматривался и всегда пытался понять внутренний мир человека. Уже с той поры он научился видеть в людях то, что они сами скрывали и считали невидимым для других, а именно – их пороки. И хотя для себя он делил людей на хороших и плохих, его детское сознание еще не позволяло понять, почему это так устроено среди взрослых. Еще более его удивляло то, что плохие, проявляя изворотливость, нечестность и даже наглость, добиваются в жизни больше, чем те, кого он считал хорошими. Он задумывался: почему? Но в ту пору он многого не понимал, поэтому и не находил ответа.