Читаем без скачивания Преодоление: Роман и повесть - Иван Арсентьев

И. А. Арсентьев

Преодоление: Роман и повесть

Преодоление

Коллеге, старшему мастеру подшипникового завода в трудные военные годы Д. В. МИНАЕВУ — посвящается.

Преамбула

На наших подшипниках вертится весь земной шар!

Раздался гулкий удар. Зина вздрогнула, открыла глаза и поглядела на свои руки, брошенные на колени — сильные руки работящей деревенской девчонки. Кажется, всего на минуту замечталась — забылась, улетела мыслями во Владимирские Фоминки и вдруг, очнувшись, поняла, что не на родном крылечке сидит она, что не раскаты надвигающейся грозы обступают ее, — это на участке цеха подшипниковых сепараторов кончился обеденный перерыв.

Сотрясая землю, мерно загрохали огромные многооперационные прессы, и, словно подключаясь к общему трудовому разговору, лихо застрекотали вразнобой, затарахтели, перебивая друг друга, мелкие станки.

Зина встала с круглого винтового стульчика, поправила на голове косынку, оглянулась на наладчика: тот еще не закончил переналадку ее пресса. Надо ждать. Посмотрела на махины двухсоттонных прессов в три человеческих роста высотой, на хлопотавших возле них операторов и затем, как обычно, перевела свой взгляд на Катерину Легкову, которая учила таких, как она, штамповать сепараторы.

Вдове Легковой лет двадцать семь. Лицо строгое, всегда озабоченное, но когда она изредка улыбается, оно удивительно светлеет от ласковых морщинок, извивающихся в уголках глаз, и делается неожиданно — красивым. Только редко Катерина улыбается, очень редко. Зина и побаивается ее и удивляется ей с тех пор, как пришла на сепараторный участок и начальник Ветлицкий поставил ее, новенькую, обучаться у Катерины. Наука, наука… Посмотрит Зина на свои руки и Вздохнет: разве сумеют они повторить то, что выделывают руки Катерины, — лучшей штамповщицы подшипниковой промышленности! Руки ее с закатанными до локтей рукавами неправдоподобно белые, а движения их настолько стремительна и грациозны, что, забыв о Собственной работе, Зина с завистью смотрит на свою наставницу, любуется ее экономными, точными приемами. Моментами ей кажется, будто не работница распоряжается своими руками, а они сами знают и делают тц, что нужно.

Зина видит, как четко в ритме часов–ходиков нога Катерины нажимает на педаль пресса, как раз за разом, словно маятник, поблескивает круглое колено.

Когда остро шипящая струя сжатого воздуха выдувает из штампа готовый сепаратор, левая рука Катерины едва приметно, как бы вскользь, вставляет в зев пинцета следующую деталь. Пинцет в правой руке послушен Катерине, как смычок скрипачу: она метким броском посылает на едва приметный глазу фиксатор деталь и она, словно приклеивается к месту. Катерина не укладывает, не устанавливает деталь, как другие штамповщицы, а именно посылает ее в штамп с этакой профессиональной небрежностью, даже с удалью, что ли… Глядя со стороны, можно подумать — она играет, но кому–кому, а Зине известно, чего стоит подобная «игра», сколько труда и напряжения надо затратить, чтобы добиться такого совершенства.

Бетонный пол участка вздрагивает от частого перестука прессов. Зина вздыхает. Ей, тоскующей по родному дому, мнится, что за стеной не хмурые заводские цехи, а широкая дорога, по которой скачут наперегонки владимирские тройки, скачут, переговариваясь тонкоголосыми бубенцами — колокольчиками, — так похоже звенят латунные кольца сепараторов, скатываясь в ящик из‑под проворных рук Катерины.

Зина помнит день, когда недавно ее, восемнадцатилетнюю девчонку, привели в цех. Механик Дерябин, он же председатель цехкома, рассказал ей, как здесь, на участке, было прежде, как будет через пятилетку, и показал то, что есть сейчас в натуре. Зина слушала старательно заковыристые термины, новые слова и, не понимая их, чувствовала себя растерянной и подавленной нагромождением массивного оборудования, грохотом могучих «Лоренцов», «Вейнгартенов», «Кирхайсов», работающих здесь еще с довоенных лет. Мельтешнёй, странным видом сновавших туда–сюда по пролету наладчиков с большими, точно среднеазиатские пиалы наушниками–шумопоглотителями.

После Дерябина с Зиной разговаривал начальник участка Станислав Егорович Ветлицкий. Подбирая терпеливо слова, он старался дохрдчивей объяснить ей, что такое подшипниковый сепаратор.

«Это не тот аппарат, который в деревне твоей отделяет сливки от молока. Вот видишь — радиальный подшипник, у него между наружным и внутренним кольцами все пространство заполнено шарами. Подшипник так и называется: со свободным наполнением. Но шары, между прочим, делать сложно и стоят они недешево, поэтому чем больше в подшипнике шаров, тем он дороже. Значит, есть смысл избавиться от части шаров? Есть, только оставшиеся необходимо равномерно распределить между кольцами, чтоб не сбивались в кучу. Для этого и существуют разделители шаров или роликов, называемые по–латыни сепараторами. Мы их штампуем на многооперационных полуавтоматах и на одношпиндельных прессах из холоднокатаной ленты: железной, латунной, нержавеющей в зависимости от назначения деталей. Это и есть, Зина, ваша будущая работа. Научитесь! — подчеркнул Ветлицкий. — Ну а если очень постараетесь, возможно станете второй Катериной Легковой», — улыбнулся он, подводя Зину к наставнице.

Катерина, едва взглянув на ученицу, продолжала работать. Лишь минут через десять, когда понадобилось проверить размеры детали на приборе, она встала от пресса, спросила Зину кратко:

— Сбежишь!..

— Почему сбегу? — удивилась Зина.

— Потому, что здесь несладко. И опасно. Можешь оказаться беспалой невестой.

— А я не ради сладостей сюда приехала, зря пугаете. Здесь такие машины! Интересно. В следующей пятилетке еще лучше будут. Сейчас только начальник говорил.

— Тебе наговорят, слушай. Пока будут новые — повкалываешь на этих вот, допотопных. На них еще в войну грохали. Так что умерь свои восторги.

— А как же вы работаете? Вас, говорил начальник, орденом наградили за успехи.

— Есть надо, отсюда и успехи. Вдова я с двумя детьми, стараюсь заработать, чтоб прокормить их.

Зина не поверила и позже не раз убеждалась в том, что слова наставницы были правдой. У думающих только о высоком заработке вряд ли появится вдохновение, украшающее обычную, к тому ж однообразную работу. Непонятно только, зачем Катерина наговаривает на себя? Но сегодня, спустя две недели, лицо у нее не такое строгое, как обычно, скорее задумчивое, то ли мечтательное — сразу не разберешь, но уж мысли ее явно не о работе. Да и чего размышлять? Знай жми на педаль!

Из боковушки инструментальщиков выскользнул мастер Петр Степанович Кабачонок и устремился куда-то вдоль пролета. Цеховой остряк наладчик Павел Зяблин изрек однажды, что‑де «Кабачонок состоит из трех деталей: хитрой головы, вместительного брюха и трубной глотки». И в этом, пожалуй, была немалая доля правды. Мастер был неспокойный и незлобивый. Получив от начальства очередную накачку, принимался изо всех сил наводить порядок, мотался по участку, меняя внезапно направление наподобие овального мяча регби… Каждый видел: человек, разрывается, горит на работе, ведя непримиримую борьбу с недостатками. Но странное дело, пока мастер воевал с неполадками в одном месте, они как назло ему возникали в другом. Вот, пожалуйста. Опять кто‑то бросил среди пролета на проходе короб металлотходов.

— Эй! — крикнул Кабачонок подсобнику Элегию Дудке, бородатому малому, похожему на д’Артаньяна.

Элегий, бедняга, совсем сегодня закружился от требовательных окриков наладчиков и штамповщиц: то подай, то убери — робота нашли электронного! «Вы меня не запрограммировали! Вот возьму и не выйду завтра, посмотрим, что тогда запоете!» — погрозился мысленно Элегий. После обеда ему стало еще хуже, почему‑то и опохмелка не помогла, даже мутить начало. Прикорнуть бы полчасика в уголке, а тут мастер зовет.

Приблизился на почтительную дистанцию, чтоб не доносило до мастера сквознячком старый устоявшийся перегар. Кабачонок молча показал на короб, Элегий также молча посмотрел на Кабачонка и принялся цеплять трос к беспризорному коробу, поднял его крюком тельфера и погнал вон из здания.

Проследив за ним взглядом, Кабачонок направился к Зине. Худенькая, с полудетским лицом и синими глазами, она, несмело переступая с ноги на ногу возле стены, ожидала окончания наладки пресса. Мастер прищурился:

— Что у тебя застопорилось?

Зина показала мастеру на пресс, где ей впервые самостоятельно предстояло штамповать сложную деталь и где все еще возился наладчик. Мастер оглядел придирчиво девушку. Черный халат на ней застегнут под самым горлом — ужасное одеяние даже для пожилых, а уж для юных девушек… Волосы туго повязаны неведомого цвета косынкой, всякие там кокетливые челки и прочие завитушки категорически запрещены грозными правилами техники безопасности, устрашающими плакатами, развешанными повсюду на стенах. К тому ж у мастера Кабачонка среди прочих заповедей по охране труда имелась особая, предназначенная специально для женского пола и зарифмованная для удобства запоминания. Звучала она несколько двусмысленно, однако это не мешало Кабачонку постоянно твердить работницам жутковатые слова: «Покуда есть у женщин шерсть, несчастье может приключиться: попал в станок той шерсти клок, и череп в щепки разлетится!».