Читаем без скачивания Приемыш черной Туанетты - Сесилия Джемисон

Приемыш черной Туанетты

Глава 1

Филипп, Деа и Гомо

В одно прекрасное солнечное утро, в начале марта, по Королевской улице французского квартала города Новый Орлеан, в Америке, тихо брели двое детей, мальчик и девочка, в сопровождении большой лохматой собаки.

Мальчику было на вид лет девять, а девочке — не больше восьми. Что касается собаки, никто не мог бы определить даже приблизительно ее возраста, но она была далеко не молода. По седой шерсти на ее морде и худым, впалым бокам видно было, что она прожила немало и видела не один черный день. Она была из породы волкодавов: свисавший хвост, унылая походка; грубая, щетинистая шерсть покрывала худое туловище; длинный нос и тонкие подвижные уши придавали морде умное, пытливое выражение. Не глядя по сторонам, собака шла по пятам за детьми, временами обнюхивая мешок, который мальчик нес на спине. Когда дети замедляли шаг, чтобы заглянуть в окно магазина или уступить дорогу прохожему, останавливалась и собака; она не спускала жадных глаз с мешка, и по временам из раскрытой пасти на тротуар капала слюна. Мальчик время от времени с улыбкой взглядывал на терпеливое животное и нежно гладил худой темной ручкой собаку по голове.

— Гомо чует завтрак. Ничего не поделаешь! Надо сделать привал и покормить его, — сказал, наконец, мальчик, ставя на ближайший подъезд лоток с цветами, который бережно нес.

Это был прелестный ребенок, тонкий и гибкий, довольно высокий для своего возраста, с веселыми голубыми глазами, тонкими, правильными чертами лица и темными вьющимися волосами. Он был одет бедно, но очень опрятно в синюю куртку и такие же короткие панталоны; белая шапочка едва покрывала густые волосы, спадавшие тяжелыми кольцами на лоб к прямым темным бровям.

Маленькая девочка, сопровождавшая его, представляла на редкость живописную фигурку. Темное красное платьице доходило до самых пят; белый муслиновый шарф, повязанный крест-накрест, был завязан сзади, и длинные концы его тащились по тротуару; черные волосы девочки, прямо подрезанные, падали густой гривой на плечи и были покрыты красной шелковой косынкой, завязанной узлом под подбородком. Ее крошечное, измученное, преждевременно постаревшее бледное личико, неестественно большие глаза были бездонно-мрачны — так мрачны, словно луч веселья никогда не заглядывал под опущенные веки, а маленькие губы были крепко сжаты, словно никогда не знали улыбки.

Она несла на руке корзину, в которой лежало несколько бережно завернутых в мягкую бумагу фигурок из цветного воска, вылепленных очень искусно. Одна из них изображала Эсмеральду с козочкой, другая — Дею и волка, третья — Квазимодо, — вообще все они представляли героев произведений знаменитого французского писателя Виктора Гюго. Как видно, эти фигурки были для девочки святыней, потому что она несла их с величайшей осторожностью, изредка бросая взгляд, полный любви и гордости.

Когда мальчик остановился и опустил лоток с розами, фиалками и померанцевыми цветами на землю, девочка также остановилась и поставила корзину на ступеньки, закрыв восковые статуэтки толстой бумагой от солнца и пыли.

Освободив руки, мальчик принялся развязывать мешок, не переставая улыбаться собаке, которая жалась к нему, не отводя выжидающих глаз.

— Не волнуйся, Гомо, не волнуйся! — ласково говорил мальчик. — Ты получишь свой завтрак. Я просил мамочку Туанетту положить побольше хлеба. Я знаю, что ты голоден, знаю!

Девочка, крепко сжав руки, смотрела на мешок почти так же жадно, как и собака. Мальчик вопросительно посмотрел не нее, и лицо его вспыхнуло до корней волос.

— Ела ли ты перед уходом, Деа? Только говори правду: ела? — настойчиво спрашивал он.

Девочка побледнела еще больше и отвела глаза в сторону, ничего не ответив.

— Говори же, Деа, скорее! Я не дам ни кусочка Гомо, пока ты не скажешь правды!

— Мне не хотелось есть, Филипп, — ответила девочка дрожащим голосом. — У бедного папа́ был один из его припадков.

— И ты не спала всю ночь? Я вижу это по твоим глазам!

— Спала, да не очень, — проговорила она со вздохом. — Папа́ шагал всю ночь; видно, он сильно мучился, — а я не могу спать, когда он страдает.

— Понятно, не можешь, — проговорил мальчик с нежностью. — Но не думай теперь ни о чем, Деа, — ешь сама и покорми Гомо. Ты ведь любишь такие котлетки, а здесь хватит для всех нас. — С этими словами мальчик вынул белую чистую салфетку и разложил на ней куски черного хлеба и котлеты. — Ешь, сколько захочется. — И он радушно протянул ей еду.

— Я дам и Гомо, — промолвила девочка, беря кусочек котлеты кончиками тонких пальчиков и поднося его собаке, которая проглотила лакомый кусочек, даже не прожевав его.

Пока девочка и собака утоляли голод, мальчик раскрыл корзину и стал вынимать статуэтки одну за другой. Он с восхищением вертел их во все стороны и тщательно сдувал каждую пылинку.

— Они совсем как живые, Деа! — воскликнул он с жаром. — Я уверен, ты продашь хоть одну. Ты не продала, кажется, ни одной с масленицы? Тогда была дождливая погода, а теперь светит солнышко, и Королевская улица полна иностранцами, — наверное, продашь сегодня хоть одну!

— О, и я надеюсь, Филипп… за бедного папа́! — ответила девочка, отдавая последние крошки хлеба собаке. — У него ни гроша, а он такой несчастный, когда у него нет денег! — И она, закрыв лицо руками, заплакала.

— Не плачь, Деа, не плачь, — нежно молил мальчик, поднимая свой лоток и корзину девочки. — Пойдем, пойдем скорее. Толстая Селина нынче вернется и, наверное, принесет тебе что-нибудь.

— А если не придет, что мне делать? Бедный папа́ вчера уж сидел без ужина, а нынче он и не завтракал. Мне бы надо отнести ему хлеб и котлеты, которые ты мне дал… Мы с Гомо могли бы подождать… Я была не очень голодна — ведь я завтракала вчера с тобой! Теперь уж поздно — мы съели все, а у бедного папа́ ничего нет!..

— Возьми и остальное, Деа, — самоотверженно предложил мальчик. — Мне ничего не нужно, я могу подождать до вечера. Мамочка Туанетта обещала мне дать гумбо[1] на ужин.

Девочка слабо улыбнулась сквозь слезы, следуя за своим другом, который нес свою и ее корзину.

— Гумбо! Хорошо бы поужинать гумбо! — проговорила она с тихим вздохом.

— Да, это вкусная штука, особенно если положить побольше риса, — ответил мальчик. — Мамочка угостит и тебя, если придешь к нам!

— Не могу, Филипп! Папа́ будет очень сердиться; он ни к кому не позволяет мне ходить, да и к нему никто не ходит.

— Это потому, что у него нет денег и ему не удается продать свои статуэтки, — не без раздражения прервал мальчик, — Будь у него друзья, вы не голодали бы!

— Бедный папа́, — вздохнула девочка, — он так болен и несчастен! Он плакал, укладывая «Квазимодо» в корзину; он говорит, что это лучшая из его статуэток, что это произведение искусства и стоит больших денег.

— Произведение искусства! — пренебрежительно повторил мальчик. — Квазимодо и вполовину так не хорош, как Эсмеральда с козой! Он — уродливое чудище!

— Да ведь Квазимодо и был такой! — живо возразила девочка. — Папа́ много читал мне о нем: он был звонарем при соборе Парижской Богоматери.

— О, я знаю! Ты рассказывала мне, разве не помнишь? Но Эсмеральда мне больше по душе! Вот увидишь, «Эсмеральду» у тебя купят первым делом!

— И я так думаю. Бедный папа́ объявил, что нынче я обязана продать хоть что-нибудь! Если мне это не удастся, Филипп, я уверена, он будет опять всю ночь шагать по комнате.

— В таком случае поспешим! — вскричал Филипп, ускоряя шаг. — Если Толстая Селина там, она поможет нам найти покупателя; а ведь она обещала нынче быть.

Глава 2

Толстая Селина

О, да Толстая Селина здесь! — радостно воскликнул Филипп, когда они приблизились к зданию Государственного банка, недалеко от улицы Канала. — Она стоит опять за своей стойкой.

— Да, она здесь! — воскликнула и Деа, бросившись бежать к толстой, улыбавшейся во весь рот мулатке в большом белом переднике, стоявшей у стойки под навесом здания.

— Ах, золотая моя, — забормотала та, заключая девочку в объятия. — Милые мои! Как я рада видеть вас! И мистер Филипп здесь! Как вы выросли за то время, пока меня не было!

— А вы-то похудели, Селина, — заметил Филипп, и искорки смеха засверкали в его голубых глазах. — Вы спустили-таки жир в деревне на свадьбе вашей сестрицы!

— Нет, вы только послушайте этого мальчишку! Неужто я исхудала, мадемуазель Деа? — И Селина самодовольно посмотрела на свои пышные бока, разглаживая накрахмаленный передник. — Что же вы поделывали, детки, без меня? А как поживает твой бедный папа́, барышня?

— Ему очень плохо, Селина, — у него совсем пропал сон! — ответила со вздохом Деа.