Читаем без скачивания Песни мертвых детей - Тоби Литт
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Песни мертвых детей
- Автор: Тоби Литт
- Возрастные ограничения: (18+) Внимание! Аудиокнига может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних просмотр данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕН! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту для удаления материала.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тоби Литт
Песни мертвых детей
Каждому ребенку следует хоть раз в жизни надышаться ароматом травы и сена, запахом срезанных стеблей. Такое запоминается навсегда. И, готовясь к дряхлому будущему, проводя инвентаризацию своих воспоминаний, они убедятся, что отдали должное своему детству, что они жили в нем и любили его.
Поцелуи, снова поцелуи и еще поцелуи, и наконец она вышла на улицу, сжимая в руке измятый пакет из оберточной бумаги, в котором лежали три лимона. В эти тяжкие минуты лимоны были ее главной опорой. Когда нет возможности опереться на сына или на мужа, на помощь всегда придет пакет из оберточной бумаги.
Все желания Мэтью на этом свете свелись к последнему желанию — сделать еще один вдох, только еще один маленький вдох, прежде чем он умрет. Но парализованное, умирающее, глупое-глупое тело не хотело позволить ему это. Он тонул в чудесном свежем воздухе августовского дня. Повсюду был кислород. Он чувствовал ветерок между пальцев. Но тело предало его. «Я такой глупый, — подумал он. — Я умираю».
Взрослым нравится, когда мы слабые. Они хотят, чтобы мы вели себя прилично. Но больше всего они хотят, чтобы мы были как они.
Выходя из спальни, я чувствовал, как Мэтью выскальзывает из меня. Он остался в спальне, и я если обернуться и заглянуть в комнату, то я его увижу — светловолосое размытое пятно, висящее в воздухе. Черно-белое смазанное фото.
Посвящается Люку, Марку, Гаю и Джону
ЛЕТО-ОСЕНЬ-ЗИМА-ВЕСНА
ЛЕТО
Глава первая
МЭТЬЮ
Вот солнышко восходит красноеИ всем приносит счастье разное.Всем радость, ласку и теплоИ лишь меня в аду пекло.[1]
На нижнем ящике картотечного шкафа в дальнем углу отцовского кабинета была пришлепнута бумажка с надписью «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО». Меня всегда изводило ненасытное любопытство, что скрывал мой отец. Он повесился накануне моего четырнадцатого дня рождения. На следующий день после похорон я незаметно проскользнул в его кабинет, отыскал ключ и отомкнул картотеку. В нижнем ящике лежала одинокая папка-скоросшиватель, подписанная: «СЕКРЕТНО». Я рухнул в отцовское кресло-качалку и открыл папку. Внутри лежала аккуратная стопка пожелтевшей бумаги размером А4, толщиной стопка была листов в пятьсот. Первую страницу наискось пересекали печатные красные буквы, жирно подчеркнутые черным: «ТРЕБУЕТСЯ ПЕРВАЯ ГРУППА ДОПУСКА К СЕКРЕТНЫМ МАТЕРИАЛАМ». Рядом безукоризненно ровным почерком отца было приписано мое имя — Мэтью. Закинув ноги на его такой священный стол, я перевернул страницу, и началось…
iГлядя вверх, мы видели под собой небо из розовых кустов, гравийных дорожек, садового инвентаря и густой, вполне живой, но суховатой и острой травы. (Не то чтобы трава была остра как бритва и резала. Для этого она слишком английская, но если натянуть травинку между большими пальцами, она откликалась непристойным вибрато, подобно изрядно потасканной виолончели.) А еще над нами нависала синяя земля, синяя-синяя, как вода в глубоком конце широкого бассейна. Бассейна, в который смотришь не с трамплина, а словно неподвижно зависнув над ним в воздухе, — ты не отбрасываешь на воду тени, и совершенно непонятно, где заканчивается вода и где начинается небо. Бассейна, не замутненного ни единым всплеском, идеально гладкого. И лишь где-то далеко-далеко, у самого горизонта, вьется неровная линия дубов, перечерченная опорами и проводами.
Вот так мы смотрели на мир. Все четверо. Команда. Не команда, но Команда. Эндрю, Мэтью, Пол и Питер. Вниз головой, зацепившись ногами за верхние, но достаточно толстые ветки ели, растущей в саду отца Эндрю.
— Ты их еще не видишь? — спросил Питер, который висел ниже всех
— Нет, — ответил Мэтью. — Помолчи.
У Мэтью был бинокль. Из матово-черной стали, с шершавостью в тех местах, за которые нужно держаться. С бинокля свисал ремешок из старой обтрепавшейся кожи. Бинокль принадлежал дедушке Мэтью и повидал настоящие военные действия (и дедушка с его помощью повидал настоящие военные действия) на побережье Нормандии.
— По-прежнему ничего? — спросил Эндрю.
— Ничего интересного, — ответил Мэтью.
Мы были слишком взрослыми, чтобы признаваться в удовольствии от висения вверх ногами, но все-таки не достаточно взрослыми, чтобы растерять мальчишескую тягу ко всему, что вызывает дезориентацию: тряске, падениям, погружениям, искрам в глазах, головокружениям…
Волосы на наших головах топорщились вверх (вниз), словно мы проводили эксперимент со статическим электричеством.
Выше всех висел Эндрю, ибо мы давно и единодушно решили, что у него самый лучший отец. Затем шел Пол, отец которого был учителем. Затем Мэтью, у которого отец умер — как и мать. Самым последним и самым нижним был Питер, отец которого все дни, кроме пятницы, возвращался домой очень поздно.
У каждого из нас есть звание, потому что в Команде всегда есть звания. Но иной причины — получше — для званий у нас не имелось. Эндрю — сержант, Мэтью — младший лейтенант, Пол и Питер — капралы. И все же субординации мы не соблюдаем. (Точнее, не соблюдали на тот момент и в явном виде.) У каждого из нас есть свои достоинства и свои слабости. Вот Эндрю всегда шугался воды. А Мэтью — гений по разжиганию костра. Пол знает азбуку Морзе, немецкий и чуток русский. А Питер носит очки.
Одеваемся мы функционально — чтобы быть готовыми к любым случайностям. К Войне, прежде всего. И кроме того, мы ведь Команда. А потому предпочитаем армейский стиль. Наша форма напоминает скаутскую, только для взрослых скаутов. Рубашки и шорты цвета хаки. Снаряжение мы таскаем в походных ранцах. Оно включает: спички «Суон Веста» (головка у них покрыта слоем воска, так что они зажигаются, даже если намокли), моток веревки, финки, алюминиевые фляжки для воды в кожаном чехле, свечи из белого воска, щепки для растопки, завернутые в промасленную тряпку, мятный кекс, бумагу и карандаши с мягким грифелем, аптечку (у Мэтью), фонарики, котелок для кипячения воды, чайные пакетики (в термосе с заворачивающейся крышкой), шоколадные батончики, галеты, толстый непромокаемый брезент, алюминиевые тарелки и приборы, бело-синие эмалированные чашки, рогатки, компас, географические карты. А еще у нас есть палатка из крепкого брезента. В ней мы ночуем, когда ходим в походы, но мы никогда не ставим палатку под деревьями, она там может насквозь вымокнуть после сильного ливня.
У всех нас светлые волосы. Цвета отвеянной, примятой, выгоревшей на солнце соломы. Мы иногда сомневаемся, стали бы мы Командой, не будь все блондинами. У Мэтью волосы чуть темнее и рыжее, чем у остальных. Правда, уже в начале лета они выгорают. Поэтому у нас нет причин исключать его. Когда мы идем все вместе, то выглядим как четыре стожка, это уж точно. А если мы шагаем походным маршем, водители останавливают машины и пялятся на нас. Четверо. Все одинаковые. (Неужели четверо близняшек?) Возможно, удивляют их и наши песни. Мы поем самые разные песни: «Храни домашний очаг», «Будут синие птицы над белыми скалами Дувра», «Песенка Овалтини» (пели, пока у нас не стали ломаться голоса), «Развесь белье на линии Зигфрида», «Долгий путь до Типперари», «Мы встретимся снова», «Интернационал» (отец Пола к десяти годам обучил его всем словам), «Гин-гэн-гули» и прочие.
Одно упоминание о тех песнях неизменно рождает в нас сильнейшую ностальгию по Мидфордширу, по нашему детскому товариществу, по тому времени, когда жизнь обладала самым редчайшим из свойств: была по-настоящему хорошей.
Под густыми покровами английских лесов, выступив ранним утром, мы маршируем в полном снаряжении. Проводим маневры. Ходим на разведку. Выбираем место для Базового лагеря. Над пологом листвы сверкает солнце, оно обжигает, если попадает на лицо, застигает врасплох глаза, так что они жмурятся, но там, в мшистой тиши, — тень и прохлада. Единственное наше средство общения — условные сигналы рукой.
Нам казалось, что мы можем справиться с чем угодно. Но эта уверенность вовсе не переходила в самодовольство. Жизнь в Команде означала для нас постоянную готовность к сюрпризам. В те дни нас пугал лишь ядерный характер скорой войны, а точнее, мысль, что мы не сумеем совершить все те славные подвиги, о которых так часто фантазировали.
А фантазировали примерно так
Полдень. Август. Сельская идиллия. Мы молча ждем. Война объявлена восемь дней назад. Русские вторглись в нашу страну. Они уже заняли Лондон и южные графства и теперь, не ведая пощады, продвигаются на север. Вскоре они будут здесь. Мэтью в роли наблюдателя сидит на дереве на самой вершине Эмплвикского холма. Вот он слышит рев танка (советский Т-64) и лишь потом его видит. Фонариком он шлет нам морзянку. (К тому времени мы все выучим азбуку Морзе.) Затем Мэтью спускается с дерева и со всех ног летит к нам. Наша диспозиция на крышах — оттуда мы станем вести прицельный огонь. Долгие годы подготовки наконец приносят плоды. Мы досконально изучили деревню. Нам предельно ясно, как защитить ее. Каким-то образом (эта сторона плана никогда не была до конца продумана, но наверняка здесь не обошлось бы без помощи отца Эндрю) мы сумели собрать впечатляющий арсенал: польские автоматы, боеприпасы, ручные гранаты, мины. В самой верхней точке Костыльной улицы мы установили растяжку. На ней должен подорваться первый танк Если растяжка не сработает, заряд тротила можно подорвать вручную. Трое затаились на трех стратегически наиболее важных крышах. Как только мины взорвутся, мы уничтожим как можно больше русских, дружно закидав их гранатами. Затем поочередно уложим отступающую пехоту (мы не сомневались, что к этому времени могучая Советская армия, доселе почти не встречавшая сопротивления, начнет отступать). А после мы встретимся на базе (сборный сарайчик из гофрированного железа в саду Эндрю) и обдумаем, как справиться со вторым наступлением русских, которое неизбежно окажется более ожесточенным.