Читаем без скачивания Вилльям Шекспир. Статья I - Дмитрий Аверкиев

Дмитрий Васильевич Аверкиев

Вилльям Шекспир. Статья I

La crainte du gênie est le

commencement du goùt.

I. Г. Гервинусъ о Шекспирѣ

Нечего искать у нѣмцевъ правды.

Извѣстное сочиненiе Гервинуса «Шекспиръ» переводится въ настоящее время на русскiй языкъ г. Тимофеевымъ. Покуда вышелъ первый томъ.

Книга Гервинуса, безъ сомнѣнiя, книга весьма почтенная и для нашей критики, которую нельзя обвинить въ глубокомъ знанiи и пониманiи Шекспира, даже весьма полезная. На безлюдьи и Ѳома дворянинъ.

Если бы мы желали пѣть въ унисонъ съ нашей многоученой литературой, то мы бы ограничились восторженными похвалами сочиненiю Гервинуса, даже и ту общеизвѣстную истину, что Шекспиръ великiй поэтъ, подтвердили бы цитатой изъ его почтенной книги, – къ несчастiю, мы полагаемъ, что русская мысль имѣетъ право на самостоятельность и потому отнесемся къ труду многоученаго професора критически.

Для лучшаго опредѣленiя значенiя книги Гервинуса постараемся отыскать исходную точку его разсужденiй. Гервинусъ принадлежитъ къ числу нѣмцевъ недовольныхъ туманной германской философiей; къ числу нѣмцевъ толкующихъ о практической дѣятельности и по всѣмъ вѣроятiямъ онъ состоитъ членомъ безчисленныхъ National-Verein'овъ. Онъ осуждаетъ тѣхъ, кто смотритъ на Шекспира съ философской точки зрѣнiя.

«По моему взгляду на вещи» – говоритъ онъ, "мнѣ кажется, что наша философская метода разсматриванiя неумѣстна, неудобопримѣнима къ поэтическимъ произведенiямъ такого времени, коего собственная философiя доискивалась истины любымъ путемъ, нежели наша, – неудобопримѣнима къ произведенiямъ поэта, обладавшаго трезво-здравымъ смысломъ (стало быть философiя имъ необладаетъ), поэта, которому глазъ и ухо служили единственными (будто единственными?) лоцманами и рулевыми въ изученiи мiра и жизни, поэта, который обладая въ высшей степени философскимъ глубокомыслiемъ, отстоялъ отъ философiи еще дальше, нежели Гете" (стр. 41).

Мысль, выраженная довольно кудревато, – но въ сущности весьма скудная и ведущая къ разнообразнымъ курьезамъ. Смѣшно возвращаться назадъ, забыть успѣхъ человѣческаго мышленiя; странно въ XIX вѣкѣ требовать, чтобы смотрѣли на искуство глазами Бэкона. А въ сущности вѣдь именно этого и желаетъ въ данномъ случаѣ Гервинусъ.

Быть строгимъ послѣдователемъ бэконовой системы философiи въ наше время, значитъ быть воплощеннымъ анахронизмомъ; просто дѣло невозможное. И Гервинусъ, конечно, не могъ совладать съ нимъ вполнѣ; онъ ограничился проведенiемъ паралели между Бэкономъ и Шекспиромъ.

Однако, успѣшно ли онъ выполнилъ хоть это? Отчасти да; въ общемъ нѣтъ. Онъ указалъ сродство Шекспира съ Бэкономъ (въ IV томѣ), особенно по отношенiю обоихъ къ древности; указалъ на ихъ сродство съ римскимъ духомъ, это сродство съ большею точностiю и остроумiемъ проведено Куно-Фишеромъ въ его сочиненiи о Бэконѣ. Но дѣло въ томъ, что Куно-Фишеръ не остановился на этомъ и въ первомъ томѣ своей исторiи "Новой Философiи" провелъ генiальную паралель между мiровоззрѣнiями Шекспира и Спинозы (см. стр. 250–255 русскаго перевода).

Вотъ что говоритъ Куно-Фишеръ о сродствѣ Шекспира и Бэкона[1].

«Поэтъ и историкъ», думаетъ Бэконъ, даютъ намъ изображенiя характеровъ; этикъ долженъ брать не эти изображенiя, но только ихъ очерки (Umrisse): простыя черты, опредѣляющiя человѣческiй характеръ. Какъ физика должна разсѣкать тѣла, чтобы открывать ихъ скрытыя свойства и части, – такъ этика должна проникать въ различныя настроенiя души и открывать ихъ тайныя расположенiя и основы. Бэконъ хочетъ, чтобы этика обнимала не только внутреннiя основы, но также и внѣшнiя условiя, отпечатываемыя человѣческими характерами; всѣ тѣ особенности, которыя сообщаются душѣ поломъ, возрастомъ, родиной, тѣлосложенiемъ, образованiемъ, счастливыми обстоятельствами и т. д." Словомъ, онъ хочетъ, чтобы человѣка разсматривали въ его индивидуальности: какъ произведенiе природы и исторiи, совершенно опредѣляемое естественными и историческими влiянiями, внутренними основами и внѣшними дѣйствiями. Точно также понималъ человѣка и его судьбу Шекспиръ: онъ смотрѣлъ на характеръ какъ на произведенiе извѣстной натуры и извѣстнаго историческаго положенiя, и на судьбу, какъ на произведенiе извѣстнаго характера. Какъ интересовали Бэкона подобныя изображенiя характеровъ доказываетъ то, что онъ самъ пытался дѣлать ихъ. Рѣзкими чертами нарисовалъ онъ характеръ Юлiя Цезаря, и сдѣлалъ бѣглый очеркъ характера Августа (Imago civilis Iulii Caesaris Im. civ. Aug. Caes). Оба изображены имъ въ томъ же духѣ, какъ и Шекспиромъ. Онъ видѣлъ въ Цезарѣ соединенiе всего, по благородству и величiю, по образованiю и побужденiю, что произвелъ римскiй духъ; онъ разсматривалъ этотъ характеръ, какъ величайшiй и страшнѣйшiй, какой только могъ быть въ римскомъ мiрѣ. И что служитъ всегда при анализѣ характера повѣркой вычисленiю, – Бэконъ объяснилъ характеръ Цезаря такъ, что вмѣстѣ объясняетъ его судьбу. Онъ видѣлъ, какъ Шекспиръ, что у Цезаря было тяготѣнiе къ монархическому чувству собственнаго достоинства, которое царило надъ его великими способностями, равно какъ и надъ ихъ уклоненiями; черезъ что онъ дѣлался опаснымъ республикѣ и слѣпымъ относительно своихъ враговъ. «Онъ хотѣлъ быть», говоритъ Бэконъ, «не великимъ между великими, но повелителемъ между послушными». Его собственное величiе до того ослѣпляло его, что онъ не зналъ болѣе опасности. Это тотъ же Цезарь, котораго Шекспиръ заставляетъ говорить:

ИзвѣстноОпасности, что онъ (Цезарь) ея опаснѣй.Мы съ ней два льва: въ одинъ родились день.Но только я и старше, и грознѣе[2].

Когда наконецъ Бэконъ видитъ судьбу Цезаря въ томъ, что онъ прощалъ своихъ враговъ для того, чтобы этимъ великодушiемъ обезсилить ихъ число, – то рисуетъ намъ также человѣка, который возвышаетъ выраженiе своего величiя на счетъ своей безопасности.

Очень характеристично, что Бэконъ между человѣческими страстями на первомъ планѣ ставитъ честолюбiе, а властолюбiе и любовь причисляетъ къ нисшимъ. Она ему столь же чужда, какъ и лирическая поэзiя. Но въ одномъ случаѣ придавалъ онъ ей трагическое значенiе. И именно на этомъ случаѣ основалъ Шекспиръ свою трагедiю. «Великiя души и великiя предприятiя», думаетъ Бэконъ, "не совмѣстны съ этой нисшей страстью, которая является въ человѣческой жизни то какъ сирена, то какъ фурiя. Однако, прибавляетъ онъ, «Маркъ Антонiй представляетъ въ этомъ отношенiи исключенiе». И дѣйствительно, о Клеопатрѣ, какъ ея изобразилъ Шекспиръ, можно положительно сказать, что она, по отношенiю къ Антонiю, была одновременно и сиреной, и фурiей".

Но съ этой ли точки зрѣнiя смотритъ Гервинусъ на Шекспира. Вѣренъ ли онъ бэконовскому воззрѣнiю на поэзiю?

Отвѣтъ будетъ болѣе, чѣмъ на половину, отрицательный. Гервинусъ прибавляетъ много своего, чисто нѣмецкаго и притомъ филистерски-нѣмецкаго; это не строгое, вѣрное себѣ и богатое результатами воззрѣнiе Бэкона, а часто воззрѣнiе самаго обыденнаго моралиста. Смѣшно, конечно, говорить о безнравственности Шекспира, – но едва ли не комичнѣе отыскиванiе въ Шекспирѣ узкихъ мѣщанскихъ понятiй о нравственности.

Видѣть въ смерти Дездемоны воздаянiе за то, что она вышла за мавра противъ воли родителей – мысль пошлая и съ христiанской точки въ высшей степени безнравственная (сего ради оставитъ человѣкъ отца своего и матерь свою), – а къ ней именно приводитъ Гервинуса желанiе опровергнуть тѣхъ, которые полагаютъ, "что духовная высота неразлучна съ вольнодумствомъ и свободными нравами".

Удивительно! Шекспиръ проповѣдующiй мѣщанскую мораль! Такое практическое отношенiе къ Шекспиру, по истинѣ, изумительно.

«Что за человѣкъ былъ бы Шекспиръ, – говоритъ Куно Фишеръ, – если бы онъ напримѣръ дѣйствительно создалъ въ Ромео и Юлiи трагедiю любви, для того, чтобы показать, какъ гибельна можетъ быть эта страсть, когда она переходитъ надлѣжащую мѣру, и что поэтому должно беречься въ подобномъ случаѣ вести дѣло дальше, чѣмъ слѣдуетъ? Если бы такъ, то онъ съ фантазiею величайшаго поэта соединялъ бы умъ обыкновеннаго (обыденнаго, дюжиннаго) нравоучителя, а подобное соединенiе не могло быть возможнымъ. Дѣлать шекспировскихъ героевъ отвѣтственными за ихъ страсти было бы дѣйствительно столь же умно, какъ еслибы кто вздумалъ сказать облакамъ: у васъ не должно быть такъ много электричества, чтобы вы не бросали такихъ большихъ электрическихъ искръ, такихъ губительныхъ ударовъ; потомучто вѣдь вы же видите, что своею молнiею вы легко зажигаете наши дома; поэтому и держитесь въ надлежащихъ границахъ (И. Н. Ф. Т. I, 252)».

Этими именно словами можно отвѣчать Гервинусу на его излишнюю заботливость о нравственности; заботливость, доходящую до того, что онъ не безъ паѳоса восклицаетъ: "какъ много лишняго щекотанья чувственности[3] устранялось (въ шекспировское время) и отъ зрителей, и отъ актеровъ только тѣмъ обстоятельствомъ, что на сценѣ не было женщинъ. Какъ облѣгчало это для зрителей и для актеровъ заботу о сущности искуства" (стр. 163).