Читаем без скачивания Моя жизнь. Мои современники - Владимир Оболенский

Владимир Оболенский

Моя жизнь

Мои современники

Предисловие

В 1933 году Русский Исторический Архив в Праге обратился к ряду русских эмигрантов с просьбой составить для него свои автобиографии. Получил и я такое предложение. Архив вполне правильно полагал, что коллекция автобиографических очерков общественных, государственных и научных деятелей дореволюционной России явилась бы богатым историческим материалом, характеризующим русскую жизнь недавнего прошлого.

К сожалению, на предложение Архива откликнулись немногие и цель его едва ли была бы достигнута, если бы эти немногие ограничились лишь кратким сообщением о себе автобиографических сведений. Что, в самом деле, могут дать историку краткие автобиографии десятка или двух десятков лиц, из которых большинство, подобно мне, были второстепенными деятелями своей эпохи? Между тем, каждое из этих лиц может, расширивши заданную тему и придав своей биографии мемуарный характер, дать более или менее полную характеристику той среды, в которой жил и работал, и, не мудрствуя лукаво, а лишь правдиво описывая то, что наблюдал, создать исключительно напряжением своей памяти весьма полезный исторический материал. Такую задачу я и поставил себе, когда приступил, пользуясь вынужденным обстоятельствами досугом, к писанию своей автобиографии.

Моя работа — автобиография постольку, поскольку я соблюдал в ней хронологическую последовательность моей жизни, но вместе с тем моя личность не является в ней основной темой повествования, а служит, главным образом, как бы фонарем, освещающим окружавшую меня жизнь. Освещение поневоле получается субъективное, но я полагаю, что стремление к чрезмерной объективности не улучшило бы, а ухудшило историческое качество моей работы, ибо сам я со своими взглядами, чувствами и настроениями могу считаться одним из типичных представителей той эпохи, которую описываю.

Без лишней скромности я могу сказать, что вправе считать себя лицом вполне подходящим для того, чтобы быть автором исторических мемуаров. Во-первых, я прожил долгую жизнь и много видел, во-вторых, благодаря случайным обстоятельствам, я был знаком с жизнью и бытом самых разнообразных слоев населения России, его верхов и низов, ее столиц и провинции, что было доступно весьма немногим, а в-третьих, не играя сколько-нибудь крупной роли в исторических событиях, я нередко находился в самой их гуще и был знаком почти со всеми крупными политическими и общественными деятелями своей эпохи.

Главные актеры исторических драм и трагедий поневоле тенденциозны в своих мемуарах. Мои же мемуары, при всем их субъективизме, не могут быть тенденциозными просто потому, что, не совершив больших дел, я не нуждаюсь в самооправдании перед историей.

Вот эти мои преимущества перед многими моими сверстниками и побудили меня к составлению автобиографии, размер которой обратно пропорционален скромной роли, которую мне приходилось играть в общественной и политической жизни России.

Я старался правдиво изобразить все то, чему я был свидетелем, восстанавливая при этом и свои собственные переживания. Писал я по памяти, не имея под руками почти никаких материалов и документов. Поэтому допускаю, что сделал ряд фактических ошибок, в особенности хронологического характера. Пусть меня не осудят за такие невольные погрешности.

То обстоятельство, что источником моей автобиографии служила мне моя память, является причиной другого, еще более крупного, дефекта настоящего труда: я имею в виду несоразмерность его частей. В моей памяти образовалось много пробелов. Отдельные часы и дни моей жизни запомнились мне во всех подробностях, а с другой стороны — целые годы не оставили по себе никаких следов. Еще хуже то, что яркость моих воспоминаний часто не находится в соответствии со значительностью событий. Мелкие события, в которых сам принимал деятельное участие, запоминаются лучше, чем крупные, которые проходили перед глазами, но в которых я исполнял роль статиста, а то и просто зрителя.

В частности, война и революция обременили мою уже ослабевшую с возрастом память множеством сменявшихся событий, которые не могли в ней сколько-нибудь правильно и систематически расположиться. И мой рассказ об этом самом значительном по насыщенности историческими событиями периоде моей жизни поневоле приобретает наиболее случайный и отрывочный характер.

Вероятно, в этой части моей работы можно найти наибольшее число фактических неточностей и ошибок.

Свои воспоминания я сознательно ограничил моей жизнью в России. Попытка продолжить их и включить в них период эмиграции оказалась неудачной. Объясняется это тремя причинами: во-первых, моя жизнь в эмиграции протекала тускло, в ней не было сколько-нибудь ярко запомнившихся событий; во-вторых, старческая память, сохраняющая иногда самые мелкие подробности давно прошедшей жизни, с трудом восстанавливает даже важные моменты недавно пережитого; в-третьих, — и это может быть самое существенное, — вспоминая свою прошлую жизнь, я старался освещать ее по возможности не с точки зрения своего нынешнего отношения к ней, а воспроизводя свои современные ей мысли и чувства. Между тем в период эмиграции моя психология и мое отношение к русским и к мировым событиям несомненно изменялись, изменялись постепенно и для меня незаметно, и я чувствую свое полное бессилие установить как степень, так и сроки этих изменений. Объективно они, вероятно, значительнее, чем это мне представляется, а потому я боюсь, что не сумел бы правдиво изобразить теперь те настроения, в которых я и люди, меня окружавшие, жили в первый период эмиграции.

Я старался придать своей автобиографии по возможности литературную форму, облегчающую ее чтение, но не смотрю на нее как на цельное литературное произведение. Мысленно расположив свою жизнь в хронологическом порядке, я писал то, что запомнилось, не заботясь о литературной архитектонике. Соразмерность отдельных глав пострадала от того, что я писал их разновременно. Так, последние главы о периоде гражданской войны, которые я писал для журнала «Голос минувшего», под непосредственным впечатлением пережитого и в качестве самостоятельной темы, изложены значительно подробнее, чем, например, главы, посвященные февральской и октябрьской революциям, составленные мною через двадцать лет.

Литературный стиль моих воспоминаний пострадал также от целого ряда отступлений от хронологического порядка изложения благодаря тому, что я ввел в них краткие характеристики разных людей, с описанием последующей их судьбы. Между тем без этих характеристик я бы считал свою основную задачу — передать по возможности дух эпохи — не исполненной. Имея в виду эту задачу, я озаглавил свой труд «Моя жизнь и мои современники», дав в нем ряд образов не только своих знаменитых современников, но и малоизвестных, типичных, однако, для своего времени.

Еще одно предварительное замечание: живя в эмиграции, я помещал в разных русских периодических изданиях отрывки своих воспоминаний, часть которых издана отдельной книжкой под заглавием «Очерки минувшего». Некоторые из этих отрывков и очерков в переработанном (сокращенном или дополненном) виде, отчасти же полностью, я поместил в тексте настоящей своей автобиографии.

В. А. Оболенский

23 ноября 1937 г.

Глава 1

Мои родители и их среда

Моя родина — Петербург. Мой отец, кн. Андрей Васильевич Оболенский. Моя мать, кн. Александра Алексеевна Оболенская. Среда и родственники моих родителей. Открытие моей матерью женской гимназии.

Родился я в России, уже освободившейся от крепостного ига, в 1869 году, в Петербурге. Четырехэтажный оранжевый дом на Малой Итальянской, в котором я впервые увидел свет, был одним из самых больших домов этой улицы, застроенной тогда маленькими деревянными или каменными домиками с мезонинами. Хорошо помню, как в раннем моем детстве я каждое утро, проснувшись, бежал к окну и смотрел, как по нашей улице шел пастух с огромной саженной трубой. На звуки его трубы отворялись ворота возле маленьких домиков и из них выходили разноцветные коровы. Так по улицам тогдашнего Петербурга двигались утром целые стада коров, отправлявшихся на пастбища, а вечером — та же картина возвращавшихся стад. Ко времени революции Малая Итальянская, ставшая улицей Жуковского, была уже одной из центральных улиц Петербурга. Гладкий асфальт заменил булыжную, полную колдобин, мостовую, редкие и тусклые фонари с керосиновыми лампами уступили место великолепно сияющим электрическим фонарям, а дом, в котором я родился, не только не возвышался уже над другими, а казался совсем маленьким среди своих многоэтажных соседей.