Читаем без скачивания Мир Жоржи Амаду - И Тертерян

Тертерян И

Мир Жоржи Амаду

И. Тертерян

Мир Жоржи Амаду

(Текст вступительной статьи печатается с сокращениями.)

Хорошо известно: всякий большой писатель - это особый мир, особая вселенная. Но сотворенный мир всегда существует в напряженных соотношениях с миром реальным, а соотношения эти бывают весьма различны. Чтобы сказать собственное слово о жизни, некоторым художникам надо сконструировать вымышленный мир с особой географией и особой историей - будь то город Глупов Салтыкова-Щедрина, округ Йокнапатофа Уильяма Фолкнера или мифологическое Среднеземье замечательного английского прозаика Дж.-Р.-Р. Толкиена. В латиноамериканской литературе этим путем пошел известный нашим читателям Хуан Карлос Онетти, придумавший для своих романов особый город - Санта Марию.

Существует, однако, и иной тип писателей - писатели, вселенную которых мы называем "Париж Бальзака", "Петербург Достоевского", "диккенсовский Лондон". Творческая судьба этих художников неразрывно связана с запечатлением некоего исторически подлинного "хронотопа", впитыванием его неповторимых токов, возведением документальной повседневности в ранг мифа. Выбор первого или второго из двух путей интимный вопрос творчества писателя. Для читателя важно одно художественный результат. И если говорить о латиноамериканской культуре XX века, то здесь едва ли не самый блистательный пример второго пути, пути претворения географической реальности в большую литературу - творчество Жоржи Амаду.

Жоржи Амаду посчастливилось родиться в окрестностях Баия, одного из самых красочных и удивительных городов мира. А Баия посчастливилось, что в августовский день 1912 года в семье владельца небольшой плантации какао к югу от города родился тот, кому в будущем было суждено дать окружающему его живописному и гулкому миру вторую жизнь - жизнь в искусстве, сделать его достоянием мировой культуры. Родился художник не местного значения, не просто влюбленный в родной уголок земли, но художник, увидевший в локальном, областном общенациональное, в людях Баия - воплощение бразильского народного характера.

Баия (полное имя, данное городу португальскими колонизаторами, было Сан-Салвадор-да-Баия) лежит на северо-востоке Бразилии, на берегу уютной бухты. Город раскинулся вдоль пляжей залива, карабкается вверх по склонам холмов. Все здесь сбито воедино: старинные особняки и церкви, выстроенные в XVII-XVIII веках в пышном стиле барокко, небоскребы современнейших банков и контор, негритянские хижины... Как во всяком приморском тропическом городе, жизнь протекает главным образом на улице, всегда заполненной пестрой толпой: здесь торгуют, устраивают представления, едят, дерутся, зазывают, бьются об заклад... Однако удивительность Баия еще не в этом. Чтобы ее оценить, надо заглянуть в прошлое.

Баия была одним из первых центров португальской колонизация Бразилии. Вокруг города складывалось плантационное хозяйство (разводили сахарный тростник и табак, потом хлопок и какао), основанное на рабском труде. В Баия плыли караваны судов с неграми-рабами из Африки, так как аборигенов страны - индейцев - не удавалось обратить в невольников. Португальцы-колонисты брали в наложницы негритянок и индеанок, иногда и женились на них, постепенно подавляющим большинством населения Баия да и всего северо-востока Бразилии стали мулаты и метисы, потомки трех смешавшихся рас. В результате этнического смешения сформировалась и совершенно новая народная культура. В течение столетий негры сохраняли африканские языческие культы и держались за них тем упорнее, чем злее преследовали их белые сеньоры и католические миссионеры. Это было формой протеста против рабства. Негритянские верования сливались с близкими по языческому духу верованиями индейцев, таких же преследуемых и угнетенных. Когда негров и индейцев насильственно обращали в католичество, они приспосабливали новую религию к своим языческим культам. Католические святые отождествлялись с идолами, с "ориша". Так, святая троица христиан превратилась в могучего ориша Ошала, который может появляться то в виде юноши Ошодиана, то старца Ошолуфана. Святой Георгий, поражающий дракона, показался вполне подходящим для бога охоты Ошосси. Но и белые люди, столкнувшись с чужой и опасной природой тропиков, легко перенимали негритянские и индейские поверья. Более того, влияние негритянского и индейского мировосприятия усилило и сохранило языческие, дохристианские элементы в иберийском фольклоре, привезенном португальцами.

В фольклорном искусстве, расцветшем в Баия и распространившемся отсюда по всей Бразилии, исследователи различают исходные негритянские, индейские или иберийские элементы, но все это сплавлено в новое, самобытное целое - бразильское. Буйный, многодневный праздник - карнавал - родился из соединения традиционного празднества европейского средневекового города и языческого праздника в честь наступления осени. Борьба, которой занимались негры-рабы из Анголы на потеху белым сеньорам, обросла музыкой и песнями и превратилась в капоэйру - уникальную борьбу-танец, где каждый выпад сопровождается сложными акробатическими движениями.

Стойкой и отчаянной борьбой бразильские негры добились отмены рабства (в 1888 г.), а значительно позже - и признания права сохранять свои племенные культы. Священники вынуждены были мириться с тем, что праздники католических святых сопровождаются языческими процессиями и танцами, что, начавшись утром в церкви, праздник заканчивается ночью всеобщей пляской на радении - кандомбле (или макумбе). К тому же эти обычаи стали достоянием всего пестрого населения Баия, потеряли свой культовый характер, превратились в бытовые, любимые за их массовость и веселье обряды. Удивительность, неповторимость Баия состоит как раз в том, что в большом городе середины XX века народное искусство не сведено к роли кустарных промыслов и любительских занятий, а живет естественной, полнокровной жизнью, объединяя массы горожан в народный коллектив.

Баиянский календарь богат праздниками - и для каждого есть свои песни, свои танцы, свои ритуалы. Праздник кипит на улицах, площадях, пляжах, его никто не организует, люди стекаются сами и объединяются в согласованном ритме. Творцы праздника - бедняки Баия. Жители богатых кварталов остаются любопытствующими зрителями. Впрочем, нередко и их увлекает властный ритм общего веселья. Баиянцы умеют превращать в праздник даже тяжелый труд. Со всего города сходятся любители посмотреть на рыбную ловлю: пятьдесят - шестьдесят рыбаков вытягивают гигантскую сеть, их тела движутся в такт песне, которую поют все жителя рыбацкого поселка - женщины, дети, старики - под аккомпанемент барабанов и погремушек.

"Не надо думать, что в Баия народу легко живется. Наоборот, это бедный город в слаборазвитом, почти нищем штате, хотя и обладающем огромными природными богатствами. Для народа здесь гораздо меньше возможностей, чем, например, в Рио-де-Жанейро или Сан-Пауло. Различие состоит в народной цивилизации, народной культуре, которая делает жизнь менее жестокой и суровой, более гуманной..." - пишет Жоржи Амаду в книге "Баия, добрая земля Баия".* Да, искусство, которое создает народ и которым он наполняет свой повседневный быт, помогает переносить нищету и социальную несправедливость, вселяет жизнелюбие и надежду. (* Jorge Amado. Bahia, boa terra Bahia. Rio de Janeiro, 1967, p. 60.)

Жоржи Амаду с детства приобщился и к жестокой суровости народной жизни, и к народному искусству, просветляющему эту суровость. "Годы отрочества, проведенные на улицах Баия, в порту, на рынках и ярмарках, на народном празднике или на состязании в капоэйре, на магическом кандомбле или на паперти столетних церквей, - вот мой лучший университет. Здесь мне был дарован хлеб поэзии, здесь я узнал боль и радости моего народа", - рассказывает Амаду в речи, произнесенной в 1961 году при вступлении в Бразильскую Академию литературы.* По улицам Баия бродил Амаду, удрав с уроков, в годы учения в иезуитском коллеже. А четырнадцати лет он бежал от наставников и скитался, пока отец не разыскал его, по степям штата Баия. Еще один курс в университете народной жизни... (* Jorge Amado, povo e terra. Sao Paulo, 1972, p. 8.)

Литературная деятельность Амаду началась романом "Страна карнавала" в 1931 году. Затем последовали "Какао" (1933) и "Пот" (1934) - неприкрашенное, суховато-протокольное описание труда и быта батраков на плантации какао и пролетариев с окраины Баия. Молодой писатель испытал глубокое влияние мировой революционной литературы 20-х годов. На португальском и на испанском языках он читал "Тихий Дон" Шолохова и "Разгром" Фадеева, "Цемент" Гладкова, "Железный поток" Серафимовича, "Неделю" Либединского, книги Майкла Голда, Эптона Синклера. Под влиянием распространенной тогда теории Амаду воспринимал революционную литературу как "литературу факта". В предисловии к "Какао" писатель, формулируя задачу такого "максимально честного", документированного изображения социальных процессов, спрашивает: "Не будет ли это пролетарским романом?"