Читаем без скачивания Звучит ли моя липа, поёт ли соловей? - Астрид Линдгрен

Астрид Линдгрен

Звучит ли моя липа, поёт ли соловей?

Давным-давно, в годы скудости и нищеты, существовали в стране приюты для бедных, по одному в каждом церковном приходе. И обитала в этих приютах вся приходская беднота: старики, которые не могли больше работать, нищие, больные и помешанные, придурки и дети-сироты, о которых некому было позаботиться. Все они отправлялись в приюты, в эти обители вздохов и печали.

Был один такой приют и в церковном приходе Нурка, туда-то и попала Малин, когда ей исполнилось восемь лет. Скоротечная чахотка унесла её отца и мать, а нурские крестьяне боялись, что и девочка тоже заражена, поэтому никто из них не захотел оставить её у себя, даже за деньги, как было принято в иных случаях, вот и пришлось ей идти в приют.

Однажды в субботний вечер, ранней весной, вся беднота нуркского приюта сидела у окна и глядела на дорогу, что было единственным субботним развлечением этих бедолаг. Да только сейчас они не много чего могли увидеть. Вот проехала крестьянская повозка, возвращаясь домой из города, вот двое сыновей торпаря[1] пошли на речку удить рыбу, а вот появилась Малин с узелком под мышкой — на неё-то и уставились все обитатели приюта.

«Какая же я несчастная, что придётся мне жить теперь в приюте! — думала Малин, поднимаясь на крыльцо. — Какая же я несчастная!»

Она отворила дверь. За дверью её встретила Помпадулла, неизменно хозяйничавшая здесь главная распорядительница, которую слушалась вся приютская беднота.

— Добро пожаловать в наше убогое жилище! — сказала Помпадулла. — Здесь тесно и скудно, но лучше не станет. Впрочем, такое худенькое дитя, как ты, занимает не слишком много места.

Малин молча стояла, опустив голову.

— Никакого прыганья, беганья и горлопанства нам здесь не надо! — сказала Помпадулла, — Это тебе должно быть известно с самого начала.

По всей комнате вдоль стен сидели приютские бедолаги и так печально взирали на Малин, что она подумала:

«Кому захочется здесь прыгать, бегать и горлопанить? Только не мне, да и никому другому тоже». Она довольно хорошо знала их, всех этих несчастных из нуркского приюта, ведь они каждый день бродили по всему приходу с нищенской сумой, прося людей помилосердствовать и подать им во Имя Божие кусок хлеба. Да, она знала их всех. И самого безобразного нищего в нуркском приходе по прозвищу Свиное Рыло, которым пугали детей, хотя он был на редкость кротким и добросердечным и ни разу никого не обидел; и того беднягу по прозвищу Юкки Ни Бум-Бум, которого Бог лишил разума; и Улу-Объедалу, который мог, и глазом не моргнув, съесть зараз целых десять кровяных запеканок. Знала она и Летнего Ниссе с деревянной ногой, и Старую Клушу Хильму со слезящимся глазом, и Малютку Ставу, и Пэркель-Анну, и ещё одну нищенку по прозвищу Божемой, и даже самую главную из всех, могущественную Помпадуллу, которую церковный приход выбрал управлять приютом для бедных.

Малин стояла у двери, оглядывала всё кругом и повсюду видела бедность и нищету. Девочка думала о том, что тут пройдут её детские и юношеские годы, что в этом убогом месте ей придётся жить до тех пор, пока она не вырастет настолько, чтобы уйти отсюда и наняться на работу. Тоска камнем легла ей на сердце, ведь Малин не знала, как можно жить здесь, где совсем нет ничего красивого и весёлого. Там, откуда она пришла, тоже было бедно, но зато как красиво и как весело! Под окном их дома росла яблоня, представляете? Она так чудесно цвела весной! А неподалёку от дома — представляете? — была ландышевая роща! А в самом доме — нет, вы только подумайте — стоял шкаф с прекрасными розами, нарисованными прямо на дверце, а из печи — представляете? — мама вынимала свежеиспечённый хлеб: красивые коричневые караваи. Даже пол в кухне — и тот был прекрасным, представляете? Особенно по субботам, когда его скребли ножом, чисто мыли и клали сверху только что срезанную ветку можжевельника. Ах, у неё в доме всё было таким красивым и весёлым, пока туда не пришла эта злосчастная болезнь.

А вот в приюте всё казалось до того безобразным! И под окном не росло ни одной цветущей яблони, нет, из окна виднелось лишь чахлое картофельное поле.

«Бедная я, бедная, — думала Малин, — я стала самой нищей во всём нуркском приходе, и всё красивое и весёлое исчезло из моей жизни навсегда».

Ночью она спала в уголке на голом полу. С вечера она долго не могла заснуть, всё слушала, как приютские бедолаги храпели и сопели, лёжа по двое на каждой койке. Здесь они отдыхали от дневных трудов и странствий: Свиное Рыло и Летний Ниссе, Юкки Ни Бум-Бум и Ула-Объедала, Старая Клуша Хильма и Божемой, Малютка Става и Пэркель-Анна. Одна только Помпадулла жила отдельно от всех, в мансарде, и делила койку разве что с клопами.

Малин проснулась, едва забрезжил рассвет, и в холодном сером предутреннем свете заметила, как по обоям во все стороны расползаются мириады клопов. Они спешили домой, в свои тайные укрытия и щели. Но на следующую ночь они снова приползут обратно — высасывать кровь из тощей приютской братии.

«Будь я клопом, я бы навсегда уползла отсюда, — подумала Малин. — Хотя, может быть, клопам нужны, совсем не красота и веселье, а всего лишь восемь нищих бедолаг на четырёх койках и один маленький бедолажка на полу».

Со своего места Малин могла видеть, что лежит под койками у обитателей приюта. Всё, что им подавали жители прихода, всё, что им самим удавалось сцапать, они прятали в мешки да в сундуки. У каждого из них был свой хлеб, у каждого были свой горох, крупа и даже маленький кусочек сала, каждый хранил немного кофейных зёрен и котелок со старой прокисшей кофейной гущей.

И вот старики проснулись один за другим и принялись браниться, кому первому варить кофе. Они столпились с котелками вокруг очага, заскулили и захныкали, но тут в комнату вошла могущественная Помпадулла. Она разогнала своих подопечных и приладила над огнём свой собственный котелок на трёх ножках.

— Сначала чашечку кофе выпью я с моей маленькой служанкой, — сказала Помпадулла.

Это она ночью додумалась до того, что ей неплохо было бы обзавестись своей служанкой, маленькой девочкой, когда идёшь собирать милостыню. Не могут же прихожане, проповедующие милосердие Божие, позволить умереть с голоду невинному дитяти! Поэтому Помпадулла ласково похлопала Малин по щеке, налила ей полную кружку кофе и дала сухарик. Так Малин стала маленькой служанкой могущественной Помпадуллы.

Она грустно пила кофе и, прикрываясь кружкой, осторожно рассматривала нищенски скудное убранство приюта. Ей так хотелось отыскать здесь хоть что-нибудь красивое. Но ничего красивого здесь не было, совсем ничего.

А потом она отправилась с Помпадуллой просить милостыню. Они ходили по всему приходу, стучались во все дома и просили хлеба. Помпадулла нарадоваться не могла на свою маленькую служанку, она совала ей лучшие кусочки, какие только им удавалось выпросить, а вечером хвалилась своей Малин перед остальными приютскими нищими, у которых маленькой служанки не было.

Но у Малин оказалось доброе сердце, и она старалась услужить всем приютским беднякам. Когда Старая Клуша Хильма не могла зашнуровать ботинки своими больными скрюченными пальцами, Малин сама их ей зашнуровывала. Когда Божемой роняла на пол клубки, Малин их поднимала. Когда Юкки Ни Бум-Бум пугался странных голосов, которые, как ему чудилось, звучали прямо у него в голове, Малин успокаивала и утешала его. Но сама она была безутешна, ведь тому, кто не может жить без красоты, в нуркском приюте для бедных нельзя обрести утешение.

Во время своих странствий с Помпадуллой Малин забрела однажды в усадьбу священника. Жена его дала им с собой хлеба и угостила их в кухне лапшой. Но Малин в тот день получила гораздо больше, чем хлеб и лапшу. Именно тогда, именно там, в доме священника, в кухне, случилось удивительное: Малин получила себе в утешение что-то очень красивое. Когда Малин сидела за столом и ела лапшу, ни о чём не ведая, из соседней комнаты через полуоткрытую дверь до нее донеслись слова, слова настолько прекрасные, что она даже задрожала, услышав их. В той комнате кто-то из взрослых читал маленьким детям священника сказку, и её сладостные слова текли через приоткрытую дверь прямо к Малин. Она и не знала прежде, что слова могут быть так прекрасны, она только теперь узнала это. Слова сказки западали ей в душу так же, как капли утренней росы выпадают на летний луг. Ах, как бы ей хотелось сохранить их в сердце до конца своих дней! Но когда Малин с Помпадуллой вернулись к себе в приют, оказалось, что большая часть слов исчезла из памяти. Из всей этой красоты осталась лишь пара строк, их-то она и повторяла потихоньку, снова и снова.