Читаем без скачивания Инфра Дракона - Георгий Гуревич

Гуревич Георгий

Инфра Дракона

Г. Гуревич

Инфра Дракона

1

Черный круг плывет по звездному бисеру - матовое блюдо с мутноватыми краями. На одном краю звезды меркнут, чтобы полчаса спустя возродиться на другом краю. Знакомые созвездия, только здесь они ярче и узор их сложный и новый. В одном из них - в созвездии Летучей Рыбы - лишняя звезда, самая яркая на небе, самая великолепная - наше родное Солнце. Но мы не смотрим на Солнце, не Любуемся звездной вышивкой. Наши взоры прикованы к черному кругу, хотя ничего нельзя разобрать в глухой тьме ни простым глазом, ни в телескоп.

Нас шестеро - весь экипаж космического корабля: старик Чарушин, начальник экспедиции - мы зовем его Дедом, - супруги Варенцовы, супруги Юлдашевы и я Радий Блохин.

- Так что же? - спрашивает Дед Чарушин. - Уходим?

- Ничего не поделаешь, - говорят Толя Варенцов, наш главный инженер. Ракета приспособлена для посадки на сушу, а там вода, сплошной океан. У нас станочки ручные, кустарщина, шесть человек рабочих, все низкой квалификации. Год провозимся, сделаем кое-как и утонем при посадке. Нельзя рисковать.

- И топлива в обрез, - добавляет Рахим Юлдашев. - Мы же считали с вами. Посадка - это задержка на семь лет. На лишних семь лет у нас и воздуха не хватит. И по возрасту...

Айша дергает его за рукав. Рахим забыл, что о возрасте невежливо говорить при Деде: старику уже сейчас за девяносто.

- В конце концов мы вернемся не с пустыми руками, - замечает Галя Варенцова.

И тогда Чарушин говорит спокойно:

- Остается один выход...

Мы смотрим на начальника с недоумением. Айша первая понимает, о чем идет речь.

- Ни в коем случае! - кричит она.

2

"Жизнь измеряется делами, а не годами", - эти слова я впервые услышал от Деда семнадцать лет тому назад.

Помню мой первый визит к нему. Поздняя осень. Мокрый пронизывающий ветер. Стрекочущий аэроранец несет меня над черными полями со свалявшейся травой, над голыми деревьями, над свинцовыми валами Куйбышевского моря. Потом я вижу голубой забор на глинистом обрыве, домик из зеленоватого стеклянного кирпича и у калитки старика. У него седые пышные волосы, бело-голубые, как будто синтетические. Я узнаю его и, выключив ранец, неловко приземляюсь у его ног, прямо в канаву.

- Идемте переодеться. Потом представитесь, - говорит он, протягивая мне руку.

Так познакомился я с Павлом Александровичем Чарушиным - знаменитым космическим капитаном, участником первого полета на Венеру, командиром первой экспедиции на спутники Юпитера, первой на Сатурн, первой на Нептун и прочая и прочая... Здесь, на берегу Куйбышевского моря, доживал он свою славную жизнь.

Сам я имел косвенное отношение к звездам. Инженер-строитель по образованию, я работал на строительстве Главного межпланетного вокзала на горе Килиманджаро в Восточной Африке. Специалиста, попавшего в чужую область, тянет все переделать посвоему. Кроме того, я был молод и самонадеян. Я составлял план реконструкции солнечной системы. В то время, в начале XXI века, уже было ясно, что все планеты непригодны для заселения. И я предлагал перетасовать их. Венеру и Марс перегнать на земную орбиту. Марс снабдить искусственной атмосферой, а атмосферу Венеры очистить от углекислого газа. Я предлагал еще Сатурн, Уран и Нептун расколоть на части, чтобы уменьшить силу тяжести, а осколки поодиночке подогнать поближе к Солнцу с помощью атомных взрывов. На Тритоне я думал поселить колонию исследователей и отправить их в межзвездный рейс. По моим расчетам, тысяч за сто лет Тритон мог бы обойти все окрестные звездные системы. Еще я собирался детей воспитывать на Юпитере в условиях повышенной тяжести, чтобы молодые кости и мускулы у них окрепли и на Земле все они оказались бы силачами.

К моему удивлению, эти величественные проекты неизменно отвергались. Я не сдавался, упрямо продолжал ходить по учреждениям и к видным специалистам. Естественно, обратился я и к Чарушину, не поленился слетать на Куйбышевское море. К нему обращались многие: и молодые люди, мечтавшие работать в космосе, и авторы книг, и начинающие ученые. И в газетах то и дело появлялась его фамилия. Подпись Чарушина стояла на договоре об Окончательном Разоружении Наций. На празднике Всемирного Мира вместе с китайцами, американцами и немцами Чарушин катил в первой вагонетке пулеметы и минометы на переплавку в мартеновскую печь. Нет сомнения, он был одним из самых видных людей своего времени.

Старик, так же как и многие другие, выслушал меня с усмешкой, но добродушно-снисходительной. Он сказал:

- Ваша беда, Радий Григорьевич, в том, что вы уж слишком забежали вперед. Не нужно нам вовсе расселяться по солнечной системе - нам на Земле удобно и просторно. Ваши идеи понадобятся лет через триста. Наверное, вы загордитесь: вот какой я, мол, прозорливый. И напрасно! Нет никаких заслуг в том, чтобы заниматься несвоевременными проблемами. Когда будет нужно и возможно, люди проведут реконструкцию планет. И тогда они без труда придумают все, что занимает вас сейчас.

Я не согласился со стариком, но не обиделся. Жить мысленно в будущих веках казалось мне почетным. И я продолжал надоедать Павлу Александровичу подробностями проекта. Дед с усмешкой развенчивал мои идеи, но неизменно приглашал на следующий выходной. Вероятно, ему нравился мой петушиный задор молодости. Да и пустовато было на даче. Летом другое дело, дачу брали приступом внуки и правнуки, в саду стоял гомон детских голосов. А зимой только письма и телефонные звонки.

Павел Александрович слушал меня, потом я слушая, как он диктовал электронной стенографистке свои знаменитые мемуары. Как раз они начали печататься в то время в "Комсомольской правде". Вы помните, конечно, самое начало, первую строку:

"Наша экспедиция вылетела на Луну, чтобы начать подготовку к..."

Я еще сказал старику:

- Павел Александрович, нельзя же так сразу... У всех людей мемуары начинаются с детства, со дня рождения, у многих с родословной. А вы, проскочив четверть жизни, начинаете: "Наша экспедиция вылетела..."

Тогда я и услышал впервые:

- Радий, у нас, космачей, свой счет. Мы измеряем жизнь не годами, а открытиями, путешествиями. Вот я и начал книгу с рассказа о первом деле.

- Но читателю интересно, что вы за человек, каким были в детстве, как стали открывателем планет.

Старик не согласился:

- Неверно, дорогой. Это не я интересую людей, а мое дело. У каждой эпохи есть своя любимая профессия. Одна чтит моряков, другая - писателей, летчиков, изобретателей. Мы, космонавты, любимчики двадцать первого века, нас помнят всегда, приглашают в первую очередь, сажают в первый ряд.