Читаем без скачивания Однофамильцы - Сергей Залыгин

Залыгин Сергей

Однофамильцы

СЕРГЕЙ ЗАЛЫГИН

ОДНОФАМИЛЬЦЫ

Жизней у Бахметьева К. Н. было множество, все разные, но суммы они не составили, если же нет суммы - ради чего анализировать частности?

Был он пионером - одна частность, комсомольцем - другая, членом сперва ВКП(б) , потом КПСС - частность третья. Воевал, был военнопленным и заключенным, женатым, вдовым и разведенным, всего не перечесть - ну и что? Был-то он был, но чем-то, чем должен был стать, не стал, а что было, то прошло. И не столько запоминалось, как был, зато как не стал, в памяти оставалось. Вот он еще молодой, командует в должности зам. начальника цеха (начальник больше трудился по партлинии) на заводе Молот и серп. Там же его, Бахметьева К. Н., из партии в первый раз вычистили - систематическое невыполнение производственного плана. А тут же и война, харьковский котел. За недостатком кадров он командует взводом и ротой (в роте семь человек). В партии восстановлен, но опять отступление, он ранен разрывным. Его нашли, кажется, в лесу. Нашли и вылечили. Во Владимире вылечили, после стали разбираться - почему под Харьковом бежал, а не наступал? (За Родину, за Сталина?!). Не шпион ли он, не дезертир ли? Разобраться не успели, снова на фронт - рядовым и беспартийным. Рядовым-беспартийным Бахметьев К. Н. воевал чуть-чуть не полный год, и опять случилось: попал к немцам в плен. В один лагерь, в другой лагерь, а когда его освобождали свои - в нем живого веса было 29,5 кг. При том, что рост 172 см. Кости и те таяли, а когда он прощупывал их в прежних размерах удивлялся: не может быть! Освобожденного из плена повезли опять же в госпиталь, из госпиталя выписали и снова судить суровым судом - зачем сдавался в немецкий плен? Дали семь лет подземной Воркуты. Тут уж он словчил - умолчал о своем среднем образовании, за среднее прибавляли два, за высшее - еще два года. Семь он отбыл от звонка до звонка, рубал воркутинский полярный уголек, а когда вышел из-под земли, встретился ему по харьковскому котлу политрук. Политруки тоже разные бывали, этот человеком оказалс (при том, что в большом каком-то штабе состоял), раскопал документы: Бахметьев К. Н. был, оказывается, представлен к Герою. Если не к Герою, так к Ленину, как пить дать! Еще выяснилось: семь лет подземной Воркуты было ошибкой. Выяснилось, что в немецких лагерях, при живом весе 29,5 кг, он, беспартийный, вел партийную агитацию. Явился Никита Сергеевич Хрущев, Бахметьева К. Н. восстановили в партии, дали Красную звездочку, персональную пенсию. Жизнь вошла в какую-то колею, в которой и катилась до перестройки. И даже до ноября 1990 года.

Седьмого ноября 1990-го Бахметьев К. Н., при звездочке, задолго до начала пришел на торжественное партсобрание, занял место в первом ряду, заняв, прослушал Интернационал, Гимн Советского Союза прослушал, приготовился слушать доклад о Великой годовщине. Молодцевато подтянулся при виде ТВ-объективов, хотя объективы и смотрели не на него, а на сцену. Докладчика все не было и не было, трибуна пустовала, ветераны в первом ряду начали сильно возмущаться. Тут выходит на сцену тоже ветеран, не очень хорошо знакомый, выходит и объявляет: парторганизация постановила самораспуститься. Кто с решением согласен - вот стоит большой стол, на стол выкладывайте партбилеты!

И многие выложили, а Бахметьева К. Н. затрясло, он едва не помер в тот раз. Ему стало вдруг страшнее, чем в немецком плену, страшнее, чем под Харьковом, страшнее, чем в воркутинском подземелье.

Партбилета Бахметьев К. Н. не положил, унес домой, дома хранил завернутым в красную бархотку за небольшой иконой Богоматери, но когда к нему пришли с предложением в новой, в зюгановской партии восстановиться, он отказался. - Ах, товарищ Бахметьев, товарищ Бахметьев, - сказала ему посланная, старая-старая, очень заслуженная большевичка по фамилии Кротких, - а мы-то на вас надеялись! А мы-то...

- Так и есть, - согласился Бахметьев К. Н., - на меня всегда кто-нибудь надеялся, всегда какое-нибудь мы. Это даже удивительно! Какая надобность? Неужели ты на партию, хотя бы и за Воркуту, можешь обижаться? Чего такого особенного? Один ты, что ли? Вот и я... - Тебе как угодно, товарищ Кротких! отвечал Бахметьев К. Н. - Мое решение - оно личное, твое решение - тоже личное. С меня хватит, с тебя - не хватит; доказывать, спорить не о чем. - А это, товарищ Бахметьев, - сказала товарищ Кротких, - не что иное, как эгоизм. И, значит, теб действительно не зря заслали в Воркуту и только по ошибке восстанавливали в партии. Я же и ставила тебя на учет в нашей парторганизации. Поэтому мне за тебя стыдно. - Мне почему-то нет! - вздохнул Бахметьев К. Н. А как тебе теперь? - спросила Кротких. - А теперь мне все равно. - Так жить нельзя! Это не человек, которому все равно! Неужели ты не понимаешь - нельзя?! - возмутилась Кротких. - Помирают все одинаково, - отвечал ей Бахметьев К. Н. - Что партийные, что беспартийные: сердце перестанет дрыгаться - и все дела.

Товарищ Кротких ушла расстроенная, Бахметьев К. Н. подумал: Вот бы поскорее дождаться! И стал ждать.

В ожидании длилась жизнь. На своем веку он чего только не ждал - никогда не сбывалось. Но тут - верняк.

В ожидании бывало приятно и выпить, чтобы в самый раз, чтобы действительность становилась светлее, такой, какой она должна быть. Тогда и ты в ней - такой подлинный, такой действительный, каким вовсе не бывал. Другой раз редко, а все-таки Бахметьеву К. Н. вспоминалась любовь. Первая, рыженькая и довоенна супруга возникала, будто было вчера, вторая, послевоенная, отодвигалась вдаль и вдаль, теряя подробности, а главное, никогда не снилась. Во сне являлась исключительно рыженькая - прическа, зеленые глазки, аккуратные грудки. В этой неразберихе с прошлым, с укорами товарищ Кротких в настоящем надо было придумать что-то, что называется хобби, и Бахметьев К. Н. пошел играть в домино. Он на доминошников до тех пор глядел с удивлением: кругом проблемы, у них же задача - загнать партнера в безвыходное положение, в сортир загнать, в котором проблем нет и не может быть. Два года соревновался в этом деле Бахметьев К. Н., приобрел авторитет в сборной трех корпусов А, Б и В по улице имени композитора Гудкова, 11, дважды (с успехом) участвовал в чемпионате дворовых команд, три раза получил по неизвестной причине в морду, столько же и сам съездил кому-то (не помнит кому), но других забот у него и в самом деле не стало, он тайно был доволен жизнью, хотя вслух и ругал жизнь нецензурно.

И тут оказалось: он-то, Бахметьев-то К. Н., - он снова в партии! Он не думал и не гадал, когда ему сказали:

- Бахметьев К. Н.! Так ты же давно уже наш! Придурка строишь, будто не знаешь! Ты - с нами! Душой и телом!

- Ей-богу, мужики, не знаю! Это с кем же есть? Кто такие вы? - Мы Память! Усек?! У нас таких, как ты, - подавляющее большинство!

Действительно, под стук костяшек нередко говорилось: кого в будущем году надобно повесить, кого пожечь, кого выслать за городскую черту, с какими странами порвать дипломатические отношения. Он все это в одно впускал, в другое ухо незамедлительно выпускал, поскольку домино - игра беспартийная, большинство голосов не имеет в ней значения: выигрыш-проигрыш на голосование не ставится. Мнилось ему так, а в действительности большинство снова заговорило известным языком: когда ты не с нами, значит, против нас! И еще спросили у Бахметьева К. Н.: - Газетку День читаешь? Внимательно?

- Мне подобная газетка не довелась...

- Доведется! - Нет, мужики, не для того выходил я из Ка Пе эС эС, чтобы войти в вашу Память! Мне и на собственную память грех жаловаться! - А русский ли ты человек, Бахметьев Костя? - Всю жизнь был русским. - А мы сомневаемся. Сколько гоняли козла, не сомневались, нынче - пришло!

- Мне на ваши сомнения плевать и растереть! Или русские лучше всех? По вас этого не видать! - А ты, гад, ты шибко хороший? - Я и не претендую! - Научим запретендуешь! - Не такие учили - не научили. - Может, ты сознательно мечтаешь сделаться нерусским человеком? Таких, учти, народ сильно не любит. - А еще бывают дураки дурнее дураков. Не встречали? - А я вот штаны спущу, а ты погляди: хороший я или - плохой? - отозвался самый ретивый и начал расстегивать ширинку. Разговор кончился, и все на свете Бахметьеву К. Н. стало противным и отвратительным, он зачем-то и еще спросил: - А что, мужики? Если по душам: или вам никому никогда не стыдно было быть человеком русским? Никогда в жизни? - Поговори у меня! - замахнулся старикашка с костылем костылем и замахнулся. По фамилии старикашка был Семенов, по кличке Соплячок. С таким связываться невозможно, он сейчас начнет орать, что Бахметьев К. Н. в немецких лагерях полвойны отсиживался, когда другие на фронтах денно и нощно ковали победу.

Бахметьев К. Н. сам себе объявил: Дурак ты, дурак и есть! - и умотался прочь с настроением хуже некуда.

А когда на другой день Бахметьев К. Н. хоть и с опаской, а все-таки пришел погонять в домино, ему сказали: - Пшел вон, сволочь! Отныне и навсегда обходи нас стороной!