Читаем без скачивания Бог, страх и свобода - Денис Драгунский

Денис Викторович Драгунский

Бог, страх и свобода

ТРАДИЦИЯ ОТКАЗА

Во всех русских событиях есть нечто «русское».

ВРОДЕ БЫ ВСЕ ПОЛУЧИЛОСЬ, НО НИКОМУ НЕ НРАВИТСЯ.

ОДНИМ — МАЛО.

ДРУГИЕ — НЕ ПРОСИЛИ.

В общем, в сотый раз налицо некая неудача. Во всяком случае, в обществе по этому поводу существует надежное согласие. Иначе зачем было бы писать тучи статей и книг про неизвестно куда идущую Россию.

Некая — потому что существо этой неудачи не только не продумано, но даже запрос на продумывание не сформулирован с удовлетворительной ясностью.

Политико-философская проблема думанья о России называется «русская тоска». Причина тоски в том, что хочется подумать, но еще не придумал, про что именно. Тоска длится уже минимум сто двадцать лет. С тех пор, наверное, когда Достоевский решил, что «правый исход всей тоски русской» заключается в необходимости «явить неискаженный лик Христов даже всему остальному человечеству, измученному неверием и духовным распадением» (письмо Александру II, 1880). Для решения этой задачи нужна была, по мысли великого писателя, самая малость — завоевать Турцию и объединить славян.

Не надо в ужасе шарахаться. В столь экзотическом виде царю был представлен имперский проект — с миссионерской составляющей, как положено.

Что, собственно, в несколько урезанном виде и было сделано в ходе реализации решений Ялтинской (1944 года) конференции союзных держав. Правда, с ликом Христа вышли проблемы.

Тоска нахлынула оттого, что русский мыслитель, вызвавшийся дорисовать или разукрасить политику государства, постоянно не справлялся с задачей. Он ставил невыполнимые задачи — крест над Святой Софией (Достоевский), мировое правительство (Соловьев), конвергенция капитализма и социализма (Сахаров), перенос всей народной и государственной жизни в Сибирь (Солженицын).

Мыслитель был слишком независим от политической реальности. Когда же, разочаровавшись в государстве, мыслитель принимался мыслить сам по себе, он оставался в плену расхожих политических представлений. Говорил, как бывший чиновник МИДа. Выходило скучно или плаксиво.

О чем прикажете размышлять? Почему хотим, как всегда и у всех, а получается, как никогда и ни у кого? Попробуем. Но для начала вытрем глаза и носы.

В РОССИИ ВСЕ В ЦЕЛОМ НЕПЛОХО.

НИЧЕГО УЖАСНОГО НЕ ПРЕДВИДИТСЯ.

НЕ ВЫМРЕМ. НЕ ПЕРЕРЕЖЕМ ДРУГ ДРУГА.

НИКТО НАС НЕ ЗАВОЮЕТ.

МЫ ТОЖЕ НИКОГО НЕ ТРОНЕМ.

Сами глядите — никаких крупных социальных катаклизмов в России не предвидится. Все дело в демографии. Народ стареет и уменьшается в количестве. Где массы жадной до перемен молодежи? Где перенаселенная сельская местность, выбрасывающая в города потоки голодных людей, ищущих работу и крышу над головой? Какая еще гражданская война, вы про что?

Но при этом нас сто сорок с лишним миллионов. Средняя убыль — тысяч семьсот в год. Подсчитайте, сколько лет осталось до полного исчезновения, если такое вообще может случиться. Тем более что демография — загадочная штука. Вполне возможно, лет через десять — или через пятьдесят — пойдет сильный прирост населения.

Или нет. Но Китай все равно не захватит нашу Сибирь — даром что с той стороны страшное демографическое давление, даром что мы Китаю вполне самоубийственно продаем современную боевую технику. Американцы никогда не допустят, чтобы разбросанные по всей Сибири так называемые «объекты Минатома» оказались в руках китайцев. Шутить изволите, Russians?! Один мой знакомый был в США на командноштабных учениях. Отрабатывалась защита Владивостока от китайской агрессии.

Но люди настаивают, что все ужасно. И не только те, кто действительно нищенствует в опустевших деревнях или собирает пустые бутылки в городах. Те как раз вообще ни о чем таком не думают и ничего такого не высказывают — разве что корреспондент прицепится с дурацкими вопросами: «Правда, что о вас совсем забыло государство?» — «Совсем, касатик, забыло!» Им плохо всегда — так сказать, по социально-региональному определению. Эти люди почти ничего не производят и не потребляют, они не голосуют на выборах, не читают газет и не выходят на митинги. Они доживают свою жизнь по краям общества, ни на что не жалуются, и улыбка часто появляется на их пыльных лицах.

ОНИ ТОЖЕ — НАШИ БЛИЖНИЕ.

ТУТ БЫ И ЗАМОЛЧАТЬ.

Но не получается. Потому что «опять все плохо, опять не получилось», потому что общество опять готово отказаться от того, что лелеяло последние десять — двенадцать лет, потому что вновь начинается истерика по поводу России, ее судьбы и миссии — именно поэтому эти наши ближние обречены и далее жить-доживать на подножном корму и на помойках.

ВСЕ ГОВОРЯТ — РОССИЯ, РОССИЯ.

А ГДЕ ОНА? ЧТО ОНА ТАКОЕ?

ЕСТЬ ЛИ ОНА?

Нельзя же, в самом деле, говорить о чем-то совсем неизвестном и непонятном. Нельзя же всерьез считать Россией контур на карте, Кремль и Охотный ряд или сколько-то там субъектов Федерации. Или учебник истории. Тем более что это совершенно разные вещи. А учебников истории вообще может быть очень много.

До недавних пор я был убежден, что Россия — это ее литература. Но литература в России тоже очень разная.

Тут тебе Иван Бунин, тут тебе Георгий Марков. Между этими двумя Россиями можно втиснуть еще десять — или сто.

РОССИЯ — ЭТО НАШ УГОВОР ПО ПОВОДУ ТОГО, ЧТО ОНА ЕСТЬ.

ТО ЖЕ КАСАЕТСЯ И АМЕРИКИ.

И ВСЕХ ДРУГИХ СТРАН.

Но чем-то же они должны различаться?

Разумеется. Каждая страна (государственность, культура, национальная история, стиль повседневности и т. п.) — это некое весьма условное пространство символов и соглашений. Как уже было сказано, мы согласны с тем, что оно есть. Это непреложно, без этого дальнейший разговор теряет смысл. Далее, мы согласны, что некие символы и соглашения принадлежат к этому пространству, а другие — нет. Тут могут начаться проблемы. Кто такой Набоков — эмигрант-порнограф или великий русский писатель? От ответа на этот вопрос зависит наше понимание России.

ПОЛУЧАЕТСЯ ЛЕКЦИЯ ПО ЧЕМУ-ТО СТРУКТУРНОМУ.

НЕ НАДО.

Тогда по-быстрому: главная характеристика страны (культуры) — отношение к самой себе. К собственным достижениям. То есть к традиции.

ЧТО РУССКОГО В РОССИИ?

Россия пребывает в процессе постоянной институциональной ломки и переоценки социальных ценностей. Громко отказавшись десять лет назад от коммунизма, Россия начала пересматривать ценности демократии.

Иногда кажется, что Россия с неизбежностью отрицает собственную политическую и духовную аутентичность (будь это монархия, коммунизм или демократия; официальная религия или официальный атеизм; плановое хозяйство или экономический либерализм). Она не использует накопленные достижения даже в смысле отрицательного опыта. Она отбрасывает любые свои достижения и с невиданным постоянством обменивает их на следующий проект, сводя его к утопическим крайностям.

Кажется, что есть некая особая «злокачественная основа» российского (русского) национального поведения. Поведения нации, как части мирового сообщества, и поведения людей, принадлежащих к данной нации. Это отказ от традиции, который, через несколько поколений, становится «традицией отказа».

МОЖЕТ БЫТЬ, ТАК БЫВАЕТ ВЕЗДЕ.

По меньшей мере шесть поколений в России живут в отказе от традиции, испытывая на себе радикальные перемены в институтах и ценностях.

«Великая реформа» Александра II, контрреформы Александра III, Октябрьская революция, сталинские чистки и репрессии против октябрьских революционеров, хрущевское «разоблачение культа личности», брежневские контрреформы, горбачевская перестройка и следующие за ней сегодняшние попытки построить демократическое государство, гражданское общество и либеральную экономику.

Внутри этих больших исторических «ступеней отказа от традиции» наблюдаются ступени меньшего размаха. Например, в эпоху Николая II переход от устарелого тугоподвижного абсолютизма к попытке построить конституционную монархию — и снова к реакции и войне.

Советский период также характеризуется бесконечной сменой институциональных и ценностных парадигм. Введение НЭПа (тяжелая реакция «истинно верующих» коммунистов) и ее отмена (шок для «частников», трестовской бюрократии и немалой части потребителей). Уничтожение православной церкви. Коллективизация, то есть разрушение традиционного крестьянского уклада. Индустриализация, то есть резкое изменение соотношения городского и сельского населения и связанное с этим формирование «посадской» (пригород, барачная окраина, поселок городского типа) культуры, которая не является ни деревенской, ни городской. Замена коммунистического интернационализма идеологией русской великодержавности.