Читаем без скачивания Тяжелая рука нежности - Максим Цхай

Еще в течение трех лет он снова учился рукопашной борьбе, тело его сохранило прежние навыки, но они мало помогали ему – ведь приемы требовали участия двух рук. Но самурай разрабатывал собственную технику и преуспел – безоружный, одной левой рукой он мог сражаться с несколькими вооруженными, но не столь искусными противниками.

Еще год он заново овладевал искусством копья. Было уже легче, левая рука за эти годы налилась силой двух, и крепко держать древко в ладони не составляло для него большого труда.

Два года ежедневных тренировок понадобились ему для того, чтобы научиться без промаха стрелять из лука, зажимая тетиву между подбородком и плечом.

Наконец, через двенадцать лет, уже немолодым человеком, самурай снова принял участие в войне.

Он погиб через две минуты, в первой же рукопашной схватке.

Не адреналин ценен для меня в риске. Не выпендреж, не самоутверждение. Все это уже давно отыгранные карты.

Риск – наркотик. Самое сильное болеутоляющее, молодящий эликсир, промывающий засыпанные пеплом извилины мозга, делающий сознание чистым и спокойным.

Тот, кто один раз попробовал его на вкус, будет возвращаться к нему всю жизнь.

Нет прошлого. Нет будущего. Каждая минута ценна, каждое прикосновение ветра, каждый глоток воды. Ими наслаждаешься полно, сильно, как в первый раз. Ценны и робкий осенний рассвет за открытым окном, и утренний холод, забирающийся к тебе в кровать, когда замерз слегка и сонной рукой поправляешь одеяло. И вот оно, невесомое прикосновение чистой ткани, и снова тепло. Тепло рождается изнутри, а кожа твоя еще хранит ощущение от прохладного воздуха. И даже утренний душ становится неким действом, хранящим в себе торжественность, может быть, сродни той, с которой облачались во все чистое моряки перед сражением. Торжественность – в кажущейся бессмысленности этого акта.

Выглянешь в окно – на перилах медленные капли прошедшего ночью дождя повисли, седеющий золотом куст листья свои к тебе протянул, да так и держит их на весу. Воздух прозрачный, промытый, молодым вином пахнет. Вдохнешь его, глаза прикрыв, – Господи, как жить-то хорошо!

И ты молодой, сильный, и… будущего у тебя нет. Ну нет его, и всё. И ни у кого его нет. Есть только эти мгновения. Каждым насладишься, на вкус распробуешь не спеша, некуда торопиться. А рядом проснутся сейчас тысячи людей, с хмурыми бровями полезут спросонья, как в узкую тяжелую одежду, в свои привычные страхи и проблемы, автоматически расчесывая душевные болячки – «Ага, вспомнил, где болит, – значит, всё в порядке», – не замечая, что живут тем, чего нет, продолжая спать. Так, будто времени у них про2пасть.

А ты проснулся.

Как важно успеть открыть глаза до того, как закроешь их навсегда. Почувствовать всей ладонью, как теплеет остывший за ночь фарфор от налитого в него горячего живого чая.

Вот что такое риск, на самом деле. Великий экстрактор реальности. Попробуешь его раз – и будешь искать снова и снова. Чтобы понять, что ты не важен. И мир не важен.

Важно только твое присутствие в мире, ваша встреча, безжалостно короткая, на тридцать лет ли, на семьдесят – пустяк. Не все ли равно, когда сорвется дождевая капля с перил? Проснись, друг, давай обнимемся, радуясь встрече и одновременно прощаясь.

И жизнь твоя останется только как след дыхания на холодном стекле. Проведешь по нему пальцем, уходя, – не то продолжая, не то перечеркивая, – вот и всё, что ты сделал. Останется прозрачный холодный мир, останется облачко дыхания на оконном стекле.

Потом растает и оно.

Однажды на пороге моей квартиры появился человек, полный грустной энергии, похожий на сбитого Карлсона, с двумя чемоданами под мышками. Мне почему-то показалось тогда, что в одном чемодане у него аккуратно уложенный в стопочки миллион, а в другом полосатые носки. Было в этом человеке что-то уютное и неприкаянное одновременно.

– Я ушел от жены, – бодро сказал этот человек. – И мне негде жить, – добавил он менее уверенно. – Можно мне переночевать у тебя?

Я пожал плечами.

Человек этот был Алексом, моим ровесником, другом моего приятеля. До этого момента мы встречались пару раз на концертах, и я понял, что это свой чувак, он легок, остроумен и прост. Обо мне Алекс уже был наслышан, но в отличие от большинства мужчин, знакомящихся со мной, не стал ни самоутверждаться, кидая мне вызов, ни комплексовать, и это сразу расположило меня к нему.

И вот накрыло человека.

– Ночуй. Да хоть живи, если что. Вместе веселее.

Алекса привели в восторг мое предложение и образ жизни. Он был высокообразованным клерком, зарабатывал кучу бабла, построил трехэтажный дом с шикарной сауной в мраморе, где мы однажды парились. И вдруг ушел от жены, и покатилось все к черту. Алекс решил кардинально изменить свою жизнь.

– Не хочу как раньше. Надоело. Хочу тоже стать счастливым раздолбаем.

Я снова пожал плечами.

Странно это, но как хочешь. С волками жить – по-волчьи выть.

Акклиматизация в раздолбайстве порой дается нелегко. Алекс после вчерашнего праздника новоселья на два часа опоздал на работу. Вот тебе пиво на ночь! Вот тебе аська с девками! Вот тебе рок-н-ролл!

Хорошо, что мне надо было вставать в полвосьмого, а то не было б уже и смысла будить.

Я проснулся от ора мобильника, который заменяет Алексу будильник, но на секунду закрыл глаза и, как это бывает, мне тут же приснилось, что Алекс встал, собрался и ушел. И даже звук отъезжающей машины был вроде бы.

Проснулся во второй раз по старой привычке на десять минут раньше своего сигнала подъема, и первым звуком, что я услышал, был ровный храп Алекса за стеной. Подняв голову с подушки, я заревел, как пароход в тумане:

– Алекс!!! Ты почему дома?!!

– А? Когда? Хорошо, спасибо… Хррр… хррр… хррр…

– Алекс! Полвосьмого!

Драматическая пауза, топанье голых пяток по паркету, и через десять минут Алекс с выражением лица «Спокойствие, только спокойствие!» уже вылетал за дверь.

Все утро я нервничал, как лось с несброшенными рогами, чувствовал себя слегка виноватым в происшедшем, но в полдень позвонил, как ни в чем не бывало, вполне счастливый Алекс.

– Ну как? Спасся?

– Я сразу влетел в бюро и примостился к компу, будто так и надо. Да и кто меня уволит? Я же сам на себя работаю.

Вот блин, я и забыл. Мораль – свобода бывает не только раздолбайской.

Зашел сегодня домой под вечер… Да-а…

На полу в живописном беспорядке разбросаны пивные банки, рюкзаки, компьютерные провода, немытые чашки кофе, две черные шляпы и пистолет. Не то техасский салун, не то специально так сделали.

Алекс всё подбивает меня натаскать в дом еще и моих дискотечных группи, чтобы разбавить этот жесткач милым женским бельем, а то мало ли что соседи про нас подумают. Хочет – пусть таскает, а я хоть и хочу, но как и говорил, мужественно, сжав зубы, жду настоящего чувства.

Ох и район мне все-таки достался… Надо ж было так снять квартиру: пол-улицы соседей – цыгане, остальные турки. И нашего брата, эмигранта-россиянина, навалом, куда ж без нас. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Каждый раз, возвращаясь домой, проезжаю мимо прoституток, как мимо дорожных столбов. Те хихикают, что-то кричат, а у меня от ужаса руль в руках дергается – кто таких страшилищ будет покупать, а главное – для чего?

Иногда кажется, что это обычные тетки, которым срочно нужен мужик, а вовсе не проститутки, просто косят под них, хотя не очень-то и получается – это как карликам в баскетбол играть. Тем более, таким чудищам надо самим приплачивать, чтобы на них посмотрели, не вздрагивая. Даже не знаю, как их точнее описать.

Ладно, будем деликатны. Женщины, скажем так, неопределенного возраста – правда, очень давно неопределенного, – в мятых коротких юбках, немытые какие-то, лица похожи на куски мыла в туалете дорожной забегаловки… Там не то что сифилис или СПИД подхватить можно – после такой, наверное, придется слоями грязь с себя соскребать. Тьфу, короче – позор профессии.

Мне их всегда было жалко почему-то… фиг знает, каждый судьбу выбирает сам, но все-таки… даже если они своей жизнью довольны, все равно жалко.

Квартира моя мне поначалу не слишком понравилась, но, как сказали друзья, она очень похожа на ту, в которой жил булгаковский Мастер. После этого я несколько пересмотрел отношение к ней. И действительно, очень похожа на кинематографический вариант, снятый Бортко. А когда я выдраил полы из настоящего дерева и развесил на стенах свои любимые картины – две репродукции Ренуара и миниатюры моего друга-художника (одна из них сто2ит как треть квартиры, золотой призер на какой-то престижной европейской выставке), мне стало уютно окончательно и бесповоротно.

А что до прохожих турок, цыган и русаков, от коих я вижу только ноги до бедра, то ведь мимо окон и турчанки, и цыганки с русскими девочками ходят.