Читаем без скачивания Тяжелая рука нежности - Максим Цхай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Крутой характер бабы Шуры проявлял себя во всем. Подрядившись на рыболовецкое судно обычным рыбаком, что само по себе удивительно, она быстро возглавила команду и установила железную дисциплину – просоленные морем оторвы-моряки побаивались ее буйного нрава и тяжелого кулака, алкоголиков она наказывала собственноручно и тут же вышвыривала из бригады. Ей дали прозвище Мама, и надо сказать, что она следила не только за работой своей рыболовецкой бригады, но и за их бытом – каждый вечер после смены выбирала самых крупных и жирных рыб из улова, выстраивала команду на палубе и раздавала морякам ужин. Причем могла зайти к своему матросу домой, чтобы проследить, приготовила ли ему жена поесть или отнесла рыбу на базар. В последнем случае доходило до увольнения: «Рыбак должен хорошо есть, иначе какой он рыбак!»
Со временем она возглавила рыболовецкое судно, а после и целую рыболовецкую флотилию, успехи которой, поддерживаемые железной рукой Мамы, были таковы, что ей присвоили звание Героя Социалистического Труда, и награждал ее сам Брежнев.
Выйдя на пенсию, жила в Подмосковье, возглавив форелевое хозяйство, поставляющее рыбу для кремлевского стола, развела там и свой огород, и у нее часто гостили космонавты Попович и Леонов, с которыми она близко дружила. Попович ей нравился, он был мужик работящий, а про Леонова добродушно бурчала: «Алешка вечно, как картошку сажать – нет его, а как урожай снимать – тут как тут!»
Когда умер муж, с которым она прожила всю жизнь, тихий, добрый человек, работавший бухгалтером в том же рыбном хозяйстве, руководимом его женой, баба Шура на похоронах махнула сто граммов русской водки и, резко закинув голову назад, чтобы никто не видел ее слез, сказала: «Ждал ты меня всю жизнь на берегу верно, подожди еще немного…»
Вскоре ушла и она.
Баба Клаша была очень похожа на маленького боевого бульдога. Сходство несколько портила вечная сигаретка во рту, уголки которого, как и положено, были загнуты вниз. Выглядела она от этого совсем не высокомерно, просто чувствовалось, что человек если прикусит, то будет держать, пока противник дух не испустит.
Была она из породы тех же свирепых Ханов и выпала из тех же чресл, что и ее прославленная сестра баба Шура. Так и вижу, как это происходило: падает из чресл некий энергичный круглый комок, по ходу движения вырывая сигаретку из кармана акушера, и начинает материться: «Какого х… здесь всё, на х…, так х…во! А кто нальет?»
Я, маленький, лезу к ней на колени.
«Бабаклаша! А почему у тебя передние зубы вперед?»
«Граха-ха! Я лед грызла!»
Моя мама строго на меня смотрит и выпроваживает в детскую.
А мне жутко интересно, зачем Бабаклаша грызла лед, да еще так, что у нее зубы вперед вылезли…
Дело же было вот в чем. Однажды во время шторма баржу, на которой плыла баба Клаша из Сахалина на материк, унесло в море и три недели таскало по холодным волнам. Баба Клаша могла бы стать символом всех феминисток – экипаж баржи, окатываемый ледяной водой и штормовым ветром, быстро слег, и только она, пинками поднимая матросов, продолжала бороться за жизнь, пытаясь сварганить из скудных запасов судна хоть что-нибудь пригодное в пищу. Тогда она еще кормила грудью двухмесячного сына, он тоже был на корабле. Мальчик умер. Баба Клаша уронила несколько слез, тут же превратившихся в ледяную крошку, и привязала его тельце к поясу, чтобы не смыло волной. Надеялась похоронить его на земле.
Так, в течение трех недель, с трупом ребенка у пояса, баба Клаша сражалась за себя и за жизнь мужиков. Когда ее силы подошли к концу, да еще не осталось пресной воды, она, ползком передвигаясь по палубе, стала обгрызать обледеневшие снасти, чтобы добыть лед и напоить ослабевших.
От морской воды и нечеловеческих условий десны ее размягчились, и зубы легли почти горизонтально. Лед, выгрызаемый ею, был кровавым. Но баба Клаша не потеряла ни одного человека с корабля, кроме двухмесячного сына, чье тело все-таки сорвало с ее пояса волной и унесло в море. Баба Клаша до конца своих дней с горечью вспоминала об этом: «Так и ушел мой мальчик в холодную воду».
Через три недели унесенную штормом баржу вынесло на морскую территорию Японии, команду подобрал пограничный сторожевой крейсер. Весь экипаж отправили в лазарет, а после за решетку как возможных советских шпионов – время было послевоенное.
Год просидела баба Клаша в японской тюрьме. Рассказывала, что режим заключенного был расписан там по минутам. В семь утра подъем, заправить койку, на туалет пятнадцать минут, дальше – завтрак, оканчивавшийся по звонку, потом заключенный должен сидеть в определенной позе, которую можно поменять к определенному времени, потом в другой позе… И так до отбоя.
За неисполнение – наказание. Заключенных запирали в специальных камерах, они просовывали руки в особые отверстия, кисти им связывали жесткой веревкой, к которой маятником были подвешены гири. По коридору ходил часовой и раскачивал их. Веревка быстро перетирала кожу и впивалась в мясо. Часовой продолжал размеренно ходить и раскачивать гири.
Была она и в пыточной – закрытой камере с конусообразным полом. Пол застилали брезентом, вся кровь собиралась в центре конуса. После того как человека уносили, кровь вычерпывали, брезент мыли, и снова камера становилась идеально чистой.
Выбралась она из японской тюрьмы, сымитировав сумасшествие – на одном из допросов стала играть с чернилами и заговариваться.
Ее, признав невменяемой, отправили в Союз.
В Союзе баба Клаша снова загремела за решетку – уже как шпион японский.
После долгого разбирательства баба Клаша была сослана в Ташкент, где вскоре возглавила дом престарелых. Приняла сложное, запущенное хозяйство и быстро навела в нем истинно хановский порядок – жесткий, но справедливый.
Стариков перестали обкрадывать на кухне, это сразу подняло авторитет новой управляющей.
А после того как умерших начали хоронить не где придется, иногда и креста не поставив, а на импровизованном кладбище, обязательно закапывая в изголовье могилы стеклянную банку с запиской, кто, что и когда (для детей, если решат навестить родителей хотя бы после смерти), на бабу Клашу ее подопечные стали просто молиться.
Хотя меньше всего она нуждалась именно в молитвах – была боевой, веселой, энергичной и в восемьдесят лет. Любила выпить хорошей водки, тогда начинался цирк: баба Клаша была истинным художником матерного слова, почти каждый ее нецензурный перл, выданный в нужное время и в нужном месте, валил гостей под стол.
«Аччччхуууу!!!»
«Клаша, ну ты закрывайся хоть, люди же сидят…»
Баба Клаша смачно сморкается в кружевную салфетку и удивленно обводит всех круглыми глазами.
«Да? А чего? Природа!»
«Клаша, опять ты там уселась, детям мешаешь телевизор смотреть… Ну что ты там стоишь теперь?! Детям же не видно ничего…»
«А что мне, раком теперь перед ними встать, что ли?»
Была она человеком удивительно самобытным и бесшабашным.
В ее доме престарелых жила одна старушка. Беленькая, чистенькая. Очень тихая. Все время вязала шерстяные носки – Мишеньке, своему сыну, который жил в городе неподалеку, но так ни разу не навестил ее. Шерстяных носков скопился целый сундучок.
Не зашел Мишенька и к умирающей матери, хотя был оповещен. Баба Клаша говорила, что старушка перед смертью все шептала: «Мишеньку бы, Мишеньку повидать, Клаша, выгляни в окно – может, идет?»
Баба Клаша делала вид, что выглядывает, и говорила: «Подожди, позже немного приедет, он же большой начальник у тебя, опаздывает…». «Да, Клаша, он у меня самый лучший, занят, конечно…»
Так и ушла старушка.
А через неделю заявился Мишенька. Был он действительно большим начальником и вел себя в поселковом доме престарелых хозяином. Что-то не сходилось у него в оформлении наследства, домика его матери, а всё потому, что узурпатор баба Клаша заныкала у себя часть документов.
Этот человек солидной походкой вошел в кабинет директора и начал с места в карьер: «Что это у вас тут за самоуправство?! Я слышал…»
Баба Клаша, чуть наклонив голову, внимательно смотрела на него, ничего не отвечая.
А потом, вдруг поманив его пальцем, сказала: «Мишенька, иди-ка сюда».
Мишенька, слегка оторопев от такого обращения, подошел.
Ядреный кулак бабы Клаши влетел ему прямо между щек. Он попытался закрыться, но второй удар отбросил его к двери.
Весь персонал дома престарелых видел, как солидный человек в костюме и галстуке вылетает из дверей кабинета директора, а вслед ему несется разъяренная баба Клаша, пулеметными очередями выплевывая изо рта гроздья матюков, и, настигнув свою жертву уже у дверей, наносит Мишеньке третий, сокрушительный удар прямо в затылок. Негодный сын слетел с крыльца и, запершись в персональном автомобиле, резко дал газ. Больше он в поселке не появлялся.
Зато в кабинете директора появился участковый милиционер.
