Читаем без скачивания Синдром подводника - Алексей

— Меня зовут Ка-Пэ-Зэ, мальчики.

Кстати, КПЗ — это камера предварительного заключения, ныне ИВС — изолятор временного содержания. От такой недвусмысленной шутки наш пыл значительно поугас.

После того поучительного опыта прошло более двух с половиной лет. И воспоминания о нем окутывались юмором и легкой усмешкой. Но теперь я был мичманом Краснознаменного Тихоокеанского флота, а Петр Калинин — выпускником Художественного училища, женатым человеком. Он женился на медсестре и жил в просторной новостройке, раскинувшейся на месте бывшей деревни Шабаны.

Посещение Петиного жилища запомнилось комичным казусом. Обязанности художника-оформителя дворца культуры Минского автомобильного завода, куда он был направлен на работу, мой друг исполнял со всей ответственностью и осознанием долга. Зато его творческая хулиганско-юморнная и озорная натура ничем не сковывалась в бытовой обстановке. Дома, на стене гостиной, Петр нарисовал женскую фигуру в полный рост. Увидел я ее не сразу, и дал ему меня разыграть.

Мы пригубили ликер с поэтическим названием «Абрикосовый водар» из высоченных фужеров чешского стекла и решили послушать записи, сделанные на бобинном магнитофоне:

— Есть песни Высоцкого. Хочешь послушать? — спросил Петр.

— С удовольствием!

— Вон вилка от шнура, — он махнул рукой куда-то в сторону окна. — Воткни в розетку.

— Не вижу розетки… — бубнел я, шаря глазами по стене.

— Отдерни штору — увидишь, — и по лицу гостеприимного хозяина, приготовившего сюрприз гостю, скользнула хитроватая улыбка.

Со шнуром в руках я повернулся к окну, отдернул штору и оторопел. Видимо не зря Петр посещал уроки профессионального мастерства и рисовал женские тела с натурщиц. На меня бесстыдно уставилась нагая искусительница.

Так, где же розетка? Я опустил взгляд, и вдруг моя рука непроизвольно дернулась за спину. Там, где возвышался мохнатый холмик, прикрывающий детородный орган, и была талантливо оформлена художником злосчастная розетка.

Розыгрыш удался на славу. Мои конвульсивные движения вызвали у Петра гомерический хохот. За эту шутку я на него нисколько не обиделся, она была в духе нашего возраста. Наоборот, веселое настроение тогда не покидало меня весь день. Да и сегодня, вспоминая этот случай, не могу удержаться от улыбки.

На флаг и гюйс смирно!

Служба в экипажах на подводных лодках, находящихся в первой линии, сумасшедшая — все делалось быстро и бегом, в экстраординарном порядке и бешеном темпе. Создавалось впечатление, что если что-то сегодня не сделаем, то все будет перечеркнуто войной, которая начнется сию секунду или через час. Сказанное подтверждают слова историка флота Николая Андреевича Черкашина, опубликованные в книге «Чрезвычайные происшествия на советском флоте»:

«Атомный и дизельный подводный флот страны был самым крупным в мире по числу кораблей и, пожалуй, самым напряженным по коэффициенту эксплуатации, по длительности и дальности океанских походов».

Этот ритм «бил ключом по голове» каждого члена экипажа и наполнял наш ратный день большим количеством событий и неотложных дел. Далеко не каждый из мичманов выдерживал его. Морская служба вообще оказывалась не каждому по плечу. И не всегда отданные ей силы превращались в дела, остающиеся жить после нас. Довольно часто наши усилия сливалось за борт флотской жизни, мы увольнялись на гражданку и от всей нашей суеты оставались лишь воспоминания.

Распорядок дня был расписан по минутам. Автобусы первой очереди выходили из поселка Тихоокеанский в 06.30. После часа езды, служивые шагали в казарму, а оттуда в столовую на завтрак. Затем весь экипаж строем шел на службу радиационной безопасности (СРБ), где переодевался в спецодежду, называемую «эРБе». На куртке (на нагрудном кармане), на брюках (на правом колене) были нанесены буквы РБ — радиационная безопасность, на обуви и головном уборе — белые треугольники. Эта форма не должна была покидать пределов атомной подводной лодки и территории, огражденной службой радиационной безопасности. Отсюда направлялись на пирс. Если опаздывали, то бежали. Там в 07.45 строились в две шеренги лицом к кораблю. После короткого инструктажа, ровно в 08.00 дежурный по кораблю, командовал экипажу:

— На флаг и гюйс смирно!

Более торжественного момента представить себе нельзя! Иногда в момент этой команды мурашки пробегали по телу, так как на всех кораблях одновременно поднимался Военно-морской флаг и гюйс — морской флаг особой расцветки, поднимаемый на носу военных кораблей первого и второго ранга, когда они стоят на якоре. За все время моей службы не было случая, чтобы по какой-то причине произошла задержка этого очень важного для флота, обязательного, как восход солнца, ритуала.

Подъем флага — это и точка отсчета жизни корабля и каждого члена экипажа, обслуживающего его весь день, и деталь, подчеркивающая важность нашего дела. Вечером флаг и гюйс спускались. Солдаты срочной службы после увольнения из Советской Армии еще долго помнят команду «Рота подъем!». Для матросов ВМФ (даже не очень примерных) подъема флага имел большое морально-нравственное и воспитательное значение. Нет ни одного моряка, который бы служил на боевом корабле и не сохранил в памяти этот ритуал, пережитый с ним трепет души, не помнил этой традиции, свидетельствующей о принадлежности к общности, называемой Военно-Морской Флот СССР. Именно эта церемония заставляла нас каждый день являться на службу без опозданий и была серьезным посылом к конкретным действиям согласно служебным обязанностям.

В свою холостую пору, не имея жилья в Техасе, я из увольнений возвращался на корабль вечером или ночью, не откладывал это на утро. Смысл заключался в том, что утром не опоздаешь на службу, тебя наверняка разбудят и поднимут, невзирая на твое вялое состояние после вечернего бражничества.

После подъема флага и гюйса, мы по одному проходили по сходням и поворачивали головы в сторону Военно-морского флага, прикладывали руку к головному убору, отдавая ему честь. И только после этого спускались внутрь прочного корпуса атомохода.

Умничанья командира

Как-то после практических (учебных) стрельб с неполным боезапасом наша лодка «К-523» возвращалась в базу в подводном положении. По инициативе командира БЧ-3 старшего лейтенанта Виктора Степановича Николаева мы с Витей Кидановым открыли задние крышки торпедных аппаратов и залезли внутрь. Там чистили направляющие дорожки, готовя торпедные аппараты к пополнению боезапаса.

Вообще-то сама работа была не опасной, другой вопрос, что это делалось на глубине и при нахождении подводной лодки в движении. Ведь на глубине ста метров давление воды составляет десять атмосфер или десять килограммов на сантиметр квадратный. В чем был риск? Лодка волнорезным щитом торпедного аппарата могла наткнуться на препятствие, пусть даже небольшое, тогда бы ее передняя крышка приоткрылась. А это повлекло бы за собой практически мгновенное заполнение водой торпедных аппаратов, в которых мы находились. Именно данное обстоятельство делало эту ситуацию опасной не только для нас, но и для всего экипажа вместе со всем «железом» стоимостью в сто три миллиона (вместо 99,8 запланированных) рублей, не считая двенадцати баллистических ракет и двадцати торпед, которые по своей стоимости превышали стоимость носителя.

Правда, опасность дела нас тогда не смущала. Ну а наш командир Виктор Степанович Николаев, устроившись на направляющей балке торпедопогрузочного устройства, у задней крышки торпедного аппарата № 5, где я исполнял роль негра, как белый надсмотрщик на плантациях американского юга, учил меня уму-разуму, слава богу, хоть не плеткой. Я же к этому воспитательному процессу относился, попросту говоря, несерьезно, а потому на каждую его сентенцию находил две, причем — с юмором и смехом. Правда, я высказывался мысленно, но проницательный командир успешно читал мои мысли. Это сильно нервировало его, ибо он понимал, что получается не воспитание, а насмешка над ним лично. И он, доведенный своим же воспитанием до раздражительности, после очередного своего нравоучения выпалил:

— Ну и идите, товарищ мичман, на… — далее последовало популярное в наших кругах слово из трех букв.

Озадаченный насколько культурным, настолько и лестным предложением, я готов был исполнить его, потому что в условиях субмарины это звучало как приказ. У меня аж коленки зачесались, чтобы быстренько уползти в указанном направлении. Правда, было одно «но» — я и так там был. В самом деле. Находясь в трубе торпедного аппарата первого отсека, мы с Витей Кидановым были своего рода «первопроходцами». То есть в определенной точке нашего курса (маршрута) сначала оказывались мы, а потом уже командир Виктор Степанович и весь экипаж. Поэтому мне только и оставалось сказать: